Лена его тотчас пропустила, улыбнувшись со значением. Луговой, видимо, ждал. Время самое приемное, а он был в кабинете один. И в предбанничке никого. Стало быть, Ленуля заблаговременно всех разогнала.

Луговой поднялся, пошел к нему навстречу.

— Ну? Поздравлять?

— Поздравлять.

— У самого был?

Потапов кивнул.

— За каким столом?

— За хорошим!

Потапов открыл портфель, протянул папку, подготовленную для него Гусевым. Они уселись рядом за директоратами стол, читали, перекидывая друг другу бумаги.

— Слушай, ну класс! — Лужок положил Потапову руку на плечо. И ему пришлось тянуться, невысокому Луговому, к гигантскому потаповскому плечу. — Значит, в Генеральные прешь?

— Не знаю… Вообще похоже… Не знаю, как оно будет называться. Может, директор…

Хотелось, конечно, иметь ему титул Генерального. И Луговой это понимал, они улыбнулись, глядя друг на друга.

— Дам тебе, Сашка, один совет. Для себя берег, да так и не воспользовался. Может, хоть тебе пригодится… Некий древнегреческий воин умел две недели не есть, две недели не спать и один сдерживал целую кучу врагов. Но никогда не стал военачальником, потому что от других требовал того же, что мог сам.

— Спасибо, постараюсь…

— Знаешь, с этим легко согласиться. Но помнить каждый момент очень трудно!.. Кстати, когда это все будет конкретно?

— К пятнице надо иметь прикидку.

— Да-а… — Луговой покачал головой. Тут словно тень подозрения его коснулась. — А… это самое… где, куда? На какие бабки?.. — он посмотрел на Потапова, тот молчал. Глаза Лугового как бы сами собой прищурились жестко: — Там?! — Луговой мотнул головой куда-то. Но оба отлично поняли, что речь идет о филиале.

— И ты согласился на это?!

Потапов пожал плечами.

— Ясно! — усмехнувшись Потапову в лицо, он быстро спросил: — А народ?

— Пока только Устальский и компания. О других еще не думал.

— А я как?

Потапов пожал плечами.

— Грабить не дам, имей в виду!

Потапов пожал плечами.

Некоторое время они смотрели друг на друга спокойно, по-новому, изучающе.

И было совсем неизвестно, как дальше сложатся их отношения, потому что они уже не принадлежали себе, они были теперь из разных кланов.

Потапов пришел в свою восемнадцатую… И что же будем делать?.. Сейчас Лужок, естественно, звонит в министерство, а там уже подготовлены звонком сверху. Но по секрету, наверное, сообщат Луговому, что мы-то, мол, хотели вам, Сергей Николаевич, хоть половину оставить, а он требует все! И требует народ по списку.

Им ведь тоже надо как-то перед Лужком выглядеть… Хотя идея передачи Потапову филиала явно исходит из кругов министерства.

Боже ты мой! Ну а если бы филиал строился не для Лугового, а скажем, для трубачей, для преподобного товарища Панова Николая Николаевича? Что бы ты, Сереженька, тогда сказал? Небось бы сказал: нормально, Сашка, действуй, дуй в гору, а с горы наймем! Значит, у тебя такие же частнособственнические инстинкты, как у меня… То же и с группой Устальского!

Так он еще спорил с воображаемым Луговым минут десять. Потом опомнился: что же ты делаешь-то, милостивец! Тебе за три дня надо горы своротить!

Он стал этаж за этажом представлять себе филиал, стараясь что-то распланировать и расставить, расселить народ… Надо того инженерика молодого взять, из комиссии. Который толковый вопрос задал… А как хорошо все-таки начинать с нуля, с нулевого цикла, с вселения в новый дом, со штатного расписания!

Какое это прекрасное, хоть и рисковое чувство — думать сразу за сотни человек. Давай, руководитель, руководи! Отвык там, на своем «научно-севинском» чердаке! Вспоминай, администрируй! Да я особенно и не умел никогда. Эх, зама бы толкового. Эх, сколько еще нужно всего… План, план давай-ка набросаем хоть какой-никакой. В этой стороне пишем общие проблемы, а в этой мелочи. Нет, лучше сначала все валить в кучу, а потом рассортировывать.

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал Потапов. Он был весь в своих проблемах.

— Луговой говорит.

Пауза.

— Зайдешь ко мне?

Пауза.

— Могу, — ответил Потапов.

Снова пауза. И Луговой сказал:

— Пожалуй, ты прав, не стоит… Хочу произнести следующее: твои решения в принципе понимаю. Нужен совет — дам… вот таким путем… Предупреждаю, что, наверное, все же один этаж будет мой. — И положил трубку.

Однако не получил Луговой этажа. И Потапов не ходил к нему за советом. Через полтора месяца началось вселение в новое здание, шуровали завхозы, гремел Женька Устальский, который был пока и. о. заместителя, и дел было до ужаса много, и сам он дневал и ночевал в своем институте, в своей «организации», так они стали называть ее с Женькой, потому что сначала попробовали говорить «контора», но контора — это было то, что у Лужка… Да, он дневал тут и ночевал, ночевал в буквальном смысле — а не все ли равно, где ему было переспать ночь: в неуюте своем однокомнатном с голой девушкой на туалетной стене (так и не отклеил после старых жильцов) или здесь, среди радостного, законного неуюта, на кожаном диване, в этом большом помещении, которое постепенно принимало очертания его рабочего кабинета.

Так отгремело лето и ровно половина осени. Сегодня было как раз пятнадцатое октября, пятница, вечер. Хорошо было сидеть Потапову в своем большом, погруженном в темноту кабинете. Лишь на столе у него горела лампа, и стол этот был словно остров, словно одинокая скала в океане.

А воздух был чист. Открытая форточка дышала немосковской свежестью: за окном, которое в полном соответствии со школьной гигиеной было расположено слева, пролетали бледные тени — крупные хлопья снега. Первого снега в нынешнем году. Потому и такой свежестью поддувало из открытой фортки.

Пятнадцатое октября. Потапов хотел перелистнуть на календаре прожитый день и остановился — он вспомнил… Свою приемную бабушку Аграфену Ивановну Глебовскую на том бесконечно далеком отсюда Трехпрудном переулке его детства… И как будто был такой же вечер, и полутемно… Телевизор, подумал Потапов. И ответил себе: да нет. Телевизоров тогда еще не было… Крупный снег пролетал за окном. Бабушка вздохнула:

— Ну вот — покров день.

— А почему покров? — спросил тогда совсем еще маленький Потапов.

— Землю покрывает, — ответила бабушка так легко, словно это разумелось само собой.

Вот и теперь покров день… Надо же, какая примета. Он повернулся от своего ярко освещенного стола к темному окну. Там, внизу, лежал институтский двор, охраняемый несколькими фонарями вдоль забора. Снег, прилетевший в ночи, не таял, как это, наверное, случилось бы днем. Двор казался таким нехоженым, как на картине, что висит в чьей-то столовой уже больше пятидесяти лет.

Вдруг сквозь двойные рамы он услышал слабый стук институтской входной двери. И увидел, что по этому белому двору идет человек. Его ботинки сразу продавили снег до асфальтовой черноты. Последний уходящий из потаповского института работник.

Посредине двора он остановился, оглянулся на многие десятки темных покинутых окон. И увидел единственное светлое — где еще работал Потапов.

Но видеть самого Потапова он не мог в полутьме обширного кабинета. Как и Потапов не мог различить, кто же этот последний. Самая, быть может, родственная душа во всем институте…

Тут он подумал, что несправедлив. Никто не обязан сидеть до половины десятого. А на самом деле гвардейцы у него хоть куда… И сразу вспомнил, что не узнал, провернули они там с Ростовом или нет: «Ростсельмаш» обещал поставить кое-какое железо… Надо Устальскому позвонить или Максимову Леньке.

Максимов был тем самым инженером из молодых да ранних, который задал Потапову толковый вопрос на комиссии. Был он технарь до мозга костей, но при этом из какой-то сильно искусствоведческой семьи.

— Сан Саныч, — сказал он как-то, — возможно, вам будет звонить моя мама, так вы, пожалуйста, не обращайте внимания. Вообще я ей запретил, но это дело совершенно не экстраполируемое. В таких случаях она всегда говорит: «Я мать!» Вы ее сразу узнаете.