Луговой никогда не предлагал ему, что, мол, давай перейдем на «ты». Или наоборот — никогда ни голосом, ни словом не говорил Потапову: «Прошу меня называть на «вы». Он лишь иногда позволял себе подтрунивать над потаповским выканьем. Например, вот сейчас.

Потапов спросил:

— Я вас правильно понял?

Луговой на это ответил:

— Ты нас неправильно понял, Сан Саныч. У меня просто есть две путевки в дом творчества. А ко мне Колев… помнишь, болгарин? Так что езжай, не сомневайся. Я тебе плохого не предложу. Писатели кругом, богема, всякие дела. Спирту с собой прихватишь…

Спирту у них на предприятии было не сказать что залейся — такого места и вообще, наверное, нет на земле. Но шутить-то по этому поводу можно было неограниченно.

— Ну если, конечно, спирту… — сказал Потапов. — А с когда путевки?

— Завтра с утра.

— Ничего себе вариантики у тебя, Сергей Николаевич…

— Бери, пока дают.

Это была не угроза, но все ж предупреждение.

— Надо супруге отзвонить.

Тут он как раз вспомнил, что в его печатной схеме, так ясно вспыхнувшей сегодня в самолете, не хватает одного звена — телефонного звонка Элке… Чем же вы это объясните, гражданин Потапов? Объяснение было одно: неохота, вот он и позабыл. Потапов нахмурился: неминуемо придется дать клятвенное заверение, что прилетел десять минут назад… Он был в кабинете один. Снял телефонную трубку, посмотрел на дверь, словно хотел взглядом припереть ее от нежелательного посетителя. Трубка пропела раз и два… Наконец Элка подошла.

— Привет, Эл. Это я.

— Привет, — сказала она, изображая в голосе улыбку. — Давно приехал?

— Только что. Как там у Танюли дела?

— Не болела.

— Слушай, а мы не можем недельки на две сплавить ее к твоим? — спросил и почувствовал, что рановато он стартовал. Надо бы прежде спросить: а как ты, а как настроение?.. и тому подобное. Не спросил. Потому что не интересовался. Плохо!

— А зачем тебе Танюлю… сплавить?

— Путевки тут Лужок подкидывает. — И поспешно: — В дом творчества!

Его это не так уж чтобы вдохновляло. Но для Элки могло быть решающим стимулом: она когда-то что-то внештатно делала в одной почти центральной газете.

— С какого числа твои путевки?

На этом мирные переговоры были закончены.

Она сказала, что думает о Лужке с его горящими путевками и о нем, о Потапове, который готов любому услужить, а о жене и на волос не подумает. А у жены, между прочим, тоже могут быть планы и надежды. Ну и дальше в том же духе. Однако он уже не слушал ее — с того момента, когда она сказала про «услужить». Минуту подержал трубку на столе, потом отсоединил Элку где-то на полуслове.

Так и остался сидеть — злой, неподвижный, хотя все учебники физиологии как раз рекомендуют разгонять злость действием: якобы двигаться надо… Да пошли вы к черту-дьяволу со своим движением!

Что, однако, делать? И почему любое его предложение встречается именно таким вот образом? Я что, с любовницей еду? Я что, ее обманываю?.. Говорю: давай поедем со мной, милая. Тут он чертыхнулся.

Однако скрежещи не скрежещи, а деваться некуда — теще надо звонить. Ее все равно придется уговаривать, чтоб Таню взяла. А заодно и чтоб Элку уломала.

Не хотелось звонить — до ужаса… Кстати, чего ему так приспичил этот дом творчества? Отдохнуть надо — это точно. Но главное, что просто неловко уже перед Луговым… Чего ж ты, парень, тебе предлагают, а ты… Потапов набрал тещин телефон и, вспомнив старые-старые добрые времена, сказал:

— Здравствуйте, Антонина Ивановна! Точно, Саша… Ну, как здоровье у вас?..

Время подкатило к одиннадцати. А у него было на одиннадцать совещание, не официальное, а деловое, внутреннее, между своими. И Потапов занялся важным делом — учил уму-разуму подчиненных на основе своей последней командировки. И сам потихонечку тому же учился. В начале первого позвонил Луговой:

— Ну ты чего, Саш? Решил?

— Зайду к вам через полчаса, Сергей Николаевич.

За эти полчаса, он надеялся, теща позвонит и все будет так или иначе ясно. Позвонила, однако, Элка:

— Я повезу Танечку к маме, так что тебе придется поужинать одному.

Совершенно неясно было, почему, если человек в час дня отправляется к маме, к семи он не может вернуться домой. Ну да аллах с ней! И он положил трубку.

Однако не пришлось ему испытать печали и угрюмства одинокого ужина, а Элле не пришлось испытать справедливого и сладкого удовлетворения от железно рассчитанной мести. Потапов задержался в конторе и вместо положенных семи ушел в половине одиннадцатого.

«Совещательная дичь», «прозаседавшиеся» и так далее, что обычно говорится по этому поводу в фельетонной литературе, является на самом деле сущей ерундой. Совещание есть одна из важнейших форм жизни современного научно-промышленного предприятия. Кой-где это называется коллоквиумом, кой-где советом. Но в принципе все остается в тех же параметрах: «Товарищи, как вы знаете, сегодня нам предстоит решить следующие вопросы…» Садятся и решают… Говорильня? Ну, есть немного. Однако мы ведь не компьютеры — воспринимать одну сухую информацию, нам ее хоть малость нужно и эмоцией разбавить. Потапов как-то с секундомером в руках делал полушутливые замеры — хотел уличить некое совещание в болтовне (то было в пору его глубокой молодости).

И что же? От общего времени — от, кажется, трех часов — на всевозможный треп, стилистические фигуры и прочее ушло минут двадцать. Потапов, признаться, был тогда здорово удивлен столь высоким кпд. И больше к совещаниям не придирался. А со временем, пожалуй, и полюбил их. В этом стыдно было признаваться, и потому Потапов помалкивал о таких своих бюрократических рефлексах.

Они остались — самая головка, человек десять. А все уж давным-давно ушли: смотрели себе «Спартак» по телевизору, проверяли у ребят домашние задания. А эти десять сидели и прилежно работали!

Вот тебе и преимущества руководителя! Это все пулей мелькнуло в голове у Потапова во время одной из кратких минут отдыха, а лучше сказать — затишья, какие бывают на каждом совещании. Опытный заседательщик обязательно их уловит и сумеет использовать, чтоб улыбнуться самому себе, отгоняя усталость.

Впрочем, думая так, он не жаловался на судьбу. Он любил работать. Да и спешить сегодня было некуда. Ничего, кроме Элкиной мрачности, его не ждало. По всему по этому он заседал со вкусом, а не отбывая номер. Он был, в сущности говоря, еще совершенно молод, Потапов. Ему не стукнуло и сорока. В жизни его наступила та прекрасная пора, когда сил от юности еще осталось много, а закалившаяся воля помогает быть усидчивым… У немцев есть такое слово — «шпанунг», то есть общий подъем духовных сил. Вот это самое и переживал сейчас Потапов. И втайне от себя надеялся, что так будет вечно.

Или но крайней мере очень долго…

Но сейчас, в данную минуту, когда он стоял перед дверью своей квартиры, всякие воспоминания о шпанунге начисто его покинули. Он почувствовал себя перекурившимся, усталым, главное же — ожидающим справедливых Элкиных речей. Правда, была слабенькая надежда, что Элка уже спит, она иной раз, когда очень уж разозлится на него, напсихуется, ложится пораньше.

Тихо он открыл дверь, вошел в прихожую. В казенном и пыльном свете, падавшем с площадки, он увидел, что квартира пуста и темна. Потапов включил свет, стал раздеваться.

Собственно, слово «прихожая», оставшееся у него из детства, не особенно подходило для тесного загончика, где с одной стороны тебя подстерегала полупьяная вешалка, а с другой ванно-сортирная дверь, которая открывалась в самые неожиданные моменты, и человек туда буквально проваливался, как в западню.

Чаще всего этим человеком бывал Потапов, ибо телосложения он был весьма гвардейского.

Однако на этот раз он разделся вполне благополучно, потому что был старателен. И от этого успокоился. В одних носках, на цыпочках он прошел в так называемую большую комнату — она же столовая, гостиная, она же Танина игровая.