Она пошла к врачу. Та дала ей направление на анализ. Результат? Будет готово в тот же день.

Она сидела перед трельяжем. В среднем зеркале видела свою физиономию, по которой текли слезы. В левом — крохотную, но все ж видимую морщинку, которая ползла от края глаза к виску. В правом — выбившуюся из-под заколки прядь. Слезы сперва наполняли глаз, а потом сбегали вниз по уже проторенной дорожке.

Надо решать. Снова надо решать.

Может быть, еще ничего нет, тогда клянусь — богу ли, всему миру, своей ли совести — клянусь, что я останусь с Потаповым. Самой преданной на свете женой! Вина моя. И я искуплю ее.

Но если я беременна, тогда пусть у Тани будет братик… от Стаса должен быть мальчишка! Это уж я чувствую… Подумав так, она опять заплакала. И поревела еще немножко, выплакивая и счастье и горе.

И потом стало ей пусто на душе. Зато она могла собраться с духом и принять решение.

Первое — Танечку к маме. Второе — со Стасом пока не видаться. «Жди, я тебе позвоню». — «А что случилось?» — «Ничего. Я же сказала, что позвоню сама!» — «Элечка! Но так невозможно…» — «Возможно!» — жестоко ответила Элка. И он тотчас испугался.

Теперь анализ. Надо было нести его вчера. Пусть завтра это сделает Потапов… Господи! Подлость какая пришла ей в голову!

И все равно Потапов!

А почему же не ты сама?

Потому что, если все подтвердится, вечером ей пришлось бы возвращаться домой за чемоданом — хоть за какими-то вещами. Значит, неминуемо объяснение с Потаповым. Нет, не выдержать! Хотя можно и не объясняться. Тихо уйти на следующее утро… А как проспать с Потаповым всю ночь в одной постели? Даже в одной квартире? Нет, пусть едет он. Уж столько в жизни нагрешила… Последний грех — и все. Клянусь!

Но в тот день, когда она это решила, она струсила и убежала к Стасу. Наплевав на предосторожности, целый вечер допоздна гуляла с ним по улицам. «Элечка, да что случилось?» — «Ничего! Ты хочешь меня видеть или нет?» — «Ну, Эля! Ну что ты фыркаешь, как девочка, красавец мой?..»

Она пришла домой и застала Потапова спящим перед телевизором. Решилась сказать на следующее утро, то есть сегодня — опять не вышло: он был не в себе, и какой-то встрепанный, и как обычно несусветно спешил.

И вот уже вечер. Десять минут одиннадцатого, он все заседает! Как же, главная любовь в его жизни — это Луговой Сергей Николаевич. Намеренно она злила себя, чтобы стать хоть немножечко посильней.

Наконец в пол-одиннадцатого у двери коротко тренькнул звонок… Элка подумала, что и звонок этот страшно знаком ей: всегда такой короткий, быстрый — потаповский. Теперь-то он стал тяжеловатым, Сан Саныч. А в молодости был… И почувствовала, как ненужна ей эта беременность… Ох! Бедный мой маленький, прости! Она открыла дверь.

— Мои извинения, Алик, ключи искать буквально уже нету сил… Что с тобой? Ты чего как с креста снятая?

— Что? Плохо выгляжу? — Элка отстранилась от его поцелуя. И одновременно отметила, что спиртным не пахнет.

— Ну, Алик…

Надо же было ему именно сегодня случиться ласковым!

— Оставь, Саша. Неужели нельзя было пораньше прийти?

— Ну, что я, в самом-то деле, в карты играл, что ли!

Он бросил пальто на вешалку, прошел в комнату.

— Ты ужинать будешь?

— Буду!

Ну, значит, после ужина, сказала себе Элка.

Он проснулся рано, как и следовало ему сегодня. Несколько секунд ослушивал всего себя, а главное — голову. Болела.

Так это было сегодня некстати. Встал, собравшись с силами: надо!

Он был совершенно уверен, что никаких детей у них не намечается. Но одно дело здравый смысл, другое — Элка. По нервотрепкам первый чемпион. Тут единственное средство — дать ей соответствующую бумагу: «Убедилась? Вот и молодец. А теперь успокойся!»

В спальне ее уже не было. Заглянул на кухню. Элка отпаривала его пиджак. Брюки с изумительными стрелочками висели на стуле… Чегой-то с ней сегодня?.. Элка обернулась.

— А, встал… Завтракать будешь?

— Не знаю, Алис. Надо бы…

Несколько секунд он смотрел, как она отпаривает его пиджак. И именно сегодня, когда как раз идти в министерство. А что сегодня его ждет дорога в министерство — это факт.

Он вышел из дома с одним стаканом чая и с одной ложкой варенья в животе. Элка сварила ему еще пару яиц. Он попробовал было съесть одно. Посолил, отколупнул ложечкой. Нет, не лезло в глотку. «Отодвинул рюмку с яйцом.

— Да ты что? — спросила Элка.

— Ну, неохота в такую рань!

Скажешь, что заболел — начнет причитать. А ему нервы сегодня надо беречь.

Собрался, оделся. Хотел чмокнуть ее на прощанье — елки-палки, ведь все-таки дело-то какое! Она сидела, запершись в ванной. Вообще будто его сторонилась.

— Пока, Алис!

— Ты анализ не забыл?

— Ну что я, сумасшедший, по-твоему? Чего ж мне туда ехать без анализа?

— Вечером, как получишь результат, сразу мне позвони.

— Эл, я же тебе сказал: ладно! Чего двадцать раз повторять?

Он мог бы, наверное, вызвать машину. Но было неловко — по такому делу. И поехал в толкучем автобусе, в битком набитом метро: по Москве уже поднялась первая волна, первое цунами спешащих на работу людей.

Надо сказать, этот день был не из лучших: пасмурный, плаксивый. За то время, пока Потапов находился под землей, погода прохудилась уже окончательно. Начался дождь, причем из тех, что может идти и час и два. А то не перестанет и к вечеру.

Потапов поднял воротник плаща, сунул руки в карманы — пошел! А что поделаешь?

Ему нужна была улица Житная — одна из самых, между прочим, старых улиц Москвы. Но где она именно, Потапов разобраться не мог… Где-то здесь… Народ, пробегавший мимо, на ходу пожимал плечами.

Наконец ему помог какой-то старик.

— Житная? Да она, товарищ, вся выломана. Вот так идите, прямо, — он махнул рукой, — там еще дома кое-какие остались… А вам что нужно-то?

— Я найду, — сказал Потапов, — спасибо.

Он хлюпал по слякоти, какая бывает только на стройке. И в то же время это была улица: шли люди, проносились автомобили. А рядом за дощатыми заборами шла неравная война машин со старыми домами. Грузовики полными кузовами утаскивали куда-то обломки. И тут же прямо по пятам за этим грохотом и разорением шел другой грохот — строительный. Домищи росли, куб на куб — квартира на квартиру, росли, этажами заполняя небо.

За стройкой начинался бесконечный блочный дом, каких три штуки поставят — готова улица. В нем Потапов и нашел свою поликлинику. Это было мрачноватое помещение, полуподвал. В мокрые, висящие под потолком окна почти не проникало света, поэтому горело электричество и еще пара громко трещащих неоновых трубок. Потапову не надо было спрашивать, кто, куда и за кем. Здесь была одна медленно шевелящаяся очередь. И каждый держал в руке то ли баночку, то ли пузырек.

Он потихоньку стал оглядывать народ. Это все сплошь были почему-то одни девчонки лет по семнадцать — двадцать. Все накрашенные — прямо поверх сонных припухших физиономий. И Потапов не заметил у них ни одной улыбки.

Еще в очереди этой стояло несколько мужиков, каких-то полинялых и тоже встревоженных. И еще один за одним стояли два неопрятных парня, довольно устарело изображавших из себя хиппи. Длинные их волосы слиплись от дождя и казались сальными.

Севке бы рассказать, подумал Потапов, пусть жизнь изучает… Он определенно разгулялся, пришел в себя после простудного вставания. Он думал теперь о ребенке, который, возможно, у них появится. В первую минуту, когда Элка ему сказала вчера, он не обрадовался. Что уж там говорить, ведь это всегда — лишние заботы, всегда как снег на голову! А сейчас он окончательно решил: пусть будет, даже хорошо… Возможно, ему просто не хотелось оказаться в одном лагере с этой очередью. С этими людьми, которые не умеют отвечать за свои поступки. Сделают, нагрешат, а потом стоят здесь, опустивши нос… Что ж вы, милые мои! Детей бояться — в лес не ходить!

Едва Потапов сел за луговской стол, зазвонил телефон.