Видел милую женщину, на руке у которой спал Ярослав. У них обоих лица были спокойны. Не сосредоточенны, не задумчивы, а просто спокойны. Они спали, чтобы скорей прошло время до встречи с дедом Голубчиком.
И Севка спал. Его Потапов видел в неясном вздрагивающем зеркале, словно в темной воде. Лица его Потапов разглядеть не мог. Но слышал сквозь стук ровное Севкино дыхание. Значит, и Севка был спокоен. Так и надо, правильно!
Но чуднее и безобиднее всех спал четвертый его попутчик, тот шалопутный парнишка. Он лежал на верхней полке, прямо напротив Потапова. Все черты лица его разгладились. Только полные губы были чуть напряжены. Они сложились в трубочку. И время от времени из них раздавался неясный шелестящий присвист… Вот тебе и рестораны, подумал Потапов. Эх ты, ресторанщик. Свистушкин ты, понятно!
Сам Потапов знал, что долго еще не уснет. Но вовсе не тяготился бессонницей, как бывает обычно. И от этого, от своей спокойной бессонницы, чувствовал себя много взрослее и опытней, чем эти трое с половинкой.
Ну, а теперь: о чем ты, Потапыч, хочешь сам с собой подумать?.. Сам с собой… А с кем же еще можно думать?.. Брось ты, не придирайся к словам… Колеса щелкали и щелкали. И за окном ничего не было видно, кроме пробегающих длинных огней…
Зачем я еду туда? Я еду в край непуганых девушек, да? Из-за этого? Я еду сам не знаю зачем. У меня ведь отпуск. Ты не забыл об этом? У меня отпуск. Вот возьму и расслаблюсь. Лягу, чтоб сквозь меня проросла трава… если там, конечно, есть трава. Хотя откуда ей там быть? В Москве и то мало, а уж на севере — тем более. Ну и ладно. Обойдусь как-нибудь без травы. Символически лягу на символическую траву… Тут он усмехнулся: и символически расслаблюсь.
Ему стало вдруг так необозримо спокойно, что он понял: если захочу, засну прямо сейчас, вот сейчас, на полуслове. И еще во сне о чем-то подумаю. Буду думать, что думаю, а сам уже сплю.
Нормальное умозаключение, просто-таки верх логизма. Как если бы компьютеру нужно двести двадцать напряжение, а его включили только на сто двадцать семь…
Тут на мгновенье он перестал засыпать: действительно, поживу-ка я вместо двухсот двадцати… поживу-ка я немного на сто двадцать семь… А что? Это мысль!
День четвертый
Валя Горелова. Вот тебе и Валя Горелова. Уже три дня как Потапов был с нею знаком. А сегодня начинался четвертый.
В ванной жужжала Севина бритва, и Потапов решил воспользоваться удачной минуткой. Набрал номер:
— Здравствуйте, Валя.
— Доброго здоровья.
— Валечка, мы сегодня повидаемся?
— Дак ведь допоздна работаю-то!
— Дак ведь во вторую смену-то! — сказал Потапов, слегка передразнивая ее такой непривычный для москвича выговор.
— Полно вам, Александр Александрович, не пора ли кончить смеяться-то! (И Потапов легко представил себе, как она улыбается своими розовыми губами.) Я и в самом деле не могу. Техникум запущен. Да и в горсовете у меня дела.
На горе Потапова она была еще депутатом городского Совета и заканчивала текстильный техникум.
— Валечка! Очень вас хочу видеть!
— Охо-хо-хо-хонюшки! Ну если уж очень, дак повидаемся. Только вы там… прямо не знаю, как и сказать!.. Вы блокнот там у Севы возьмите-ка.
— Чего? — удивился Потапов.
— Ну будто вы журналист. У нас дак город-то невелик, не Москва, все на заметке. Неловко. А что за Гореловой-то Валентиной журналисты ходят — оно дак вроде и ничего, привычно.
Валя была Севиной знакомой. В прошлый свой приезд Сева брал у нее интервью. «И я бы в нее влюбился, Сан Саныч, если б она не была на полголовы меня выше!»
— Ладно, — сказал Потапов. — Ладно. Будет исполнено. — И засмеялся. Несколько, правда, нервно.
— А вы что же, обиделись никак? Вы не обижайтесь. Мне ведь жить здесь, в этом вот Текстильном городе.
Валины слова неожиданно задели Потапова. О них он думал, когда одевался и, стоя перед зеркалом, сооружал узел на галстуке и когда ехал в трамвае. «Мне ведь жить здесь» — так она сказала. Мне жить, а ты приехал и уехал.
Так для чего ей тогда Потапов? Для развлечения? Но совсем она не такой человек… Хм… Городок наш ничего, населенье таково… Депутат горсовета товарищ Горелова Валентина Николаевна.
А для чего она мне?.. Потапову было странно и почти не верилось: ведь еще три дня назад он думал только о своем несчастье — об Элке. А вот сейчас летит на свидание в разболтанном, таком уютном весной, трамвайчике. Как же это все-таки понимать прикажете? И одиннадцать лет вместе и Таня — что же оно теперь? Куда?.. Стоп. Таня — это особое. Ну, а Элла Николаевна…
И в то же время видел, что ему сейчас пора выходить! Только осталось повернуть трамвайчику, поскрипеть колесами по крутым рельсам. И у Потапова вдруг словно задача явилась: все именно здесь решить, сейчас. И он подумал: а я знаю, знаю — ну вот и правильно! То я без конца о своем несчастье думал, а теперь стану думать о счастье… И это не измена, понимаешь ты, не измена — ни себе, ни тем одиннадцати годам. Я просто хочу быть счастлив. Так что же тут плохого?
Трамвай пропал за углом, и стало тихо. Большие белые облака медленно проплывали над крышами.
И все-таки что же за судьба занесла меня на эту улицу, в эту северную весну?
Моя собственная судьба и занесла! Значит, мне это зачем-то нужно. Каким-то образом закономерно, что ли… Мистика! Любой учебник скажет тебе, гражданин Потапов, что судьбы нет.
И все же она была. Она вышла из подъезда, такая высокая, не по-московски крепкая. Очень, наверное, подходящая для женской баскетбольной команды. Валя Горелова. Она так шагала, что любому было ясно: у нее все ладилось в жизни. С тротуара она ступила на мостовую, уверенная, что ни одна машина не наедет на нее в этом городе… Потапов торопливо шагнул ей навстречу. Вот и жену нашел!
Тут же предупредил себя: так не бывает. Но не успел додумать. Валя была уже рядом. И Потапов, словно давно решившись на это, быстро притянул ее к себе и поцеловал. Она не отстранилась. Как бы не успела… Внимательно смотрела на Потапова.
Лицом к лицу лица не увидать — неправда это, еще как увидать! И губы и глаза… Гладко зачесанные назад волосы. Потапов снова хотел поцеловать ее. Но синие глаза чуть заметно качнулись: «Нет!» Валя отступила на полшага, и Потапов опустил руки.
— Однако стоим-то, — сказала она, окая больше, чем обычно, — стоим-то прямо на дороге. Машинам уж и не объехать дак.
— Валечка! — Ему хотелось сказать: «Ты будешь моей женой?» или что-нибудь такое же невозвратимое. — Валя. Я…
Она быстро покачала головой:
— Мне в горсовет сейчас непременно надо. Непременно! Меня ждут. Хотела тебя-то с собою взять, да теперь… ты уж не езди со мной. Вечером тогда приходи. К одиннадцати, что ли. — Она все так же серьезно смотрела на него. — Нет, к половине одиннадцатого, хорошо?
Повернулась и пошла опять на свою сторону тротуара, сказала, не оборачиваясь:
— Не ходи, не ходи. Не провожай.
Оказалось, что здесь есть река. К ней Потапов вышел неожиданно. Спустился по какому-то косому переулочку, свернул направо — река. Полузаросший пологий берег. Рыжие вихры прошлогодней травы. Чуть дальше, по самой воде, голые кусты ивняка.
Отдаленно припомнилась Потапову география седьмого класса, когда он проходил экономику этих мест. Текстильная промышленность, областной центр — город Текстильный, и там же говорилось про эту реку, про ее, кажется, даже судоходность.
Потапов присел на черный и гладкий камень, наверное, валун. Здесь город как бы кончался. К воде спускались деревянные хибарки, дровяные сараи, окруженные редкозубой изгородью огороды.
Однако на том берегу город начинался опять, дымил заводскими трубами. И оттуда слышался неясный, но грозный промышленный грохот. Примерно в километре виднелся высокий мост: тянулись грузовики, бежал желто-коричневый «Икарус». И опять Потапову припомнилась страничка «Географии», которую он читал более двадцати лет назад. И припомнилось так удивившее и так понравившееся ему выражение — роза ветров. После войны, когда закладывали здесь новые комбинаты, то учли преобладающее направление ветра. А направление это как раз из города за реку. Вот и получилось у них, что город промышленный, а воздух чистый… Над улицей белые облака.
