Они стояли некоторое время напротив друг друга — невысокий Севка и огромный Потапов, — стояли и улыбались.

— Ну что? Гениальное произведение? — спросил Сева.

Продолжая улыбаться, Потапов кивнул.

— Слушай, Сан Саныч, у тебя как с деньгами?

— Ну… в общем, терпимо.

— Тогда поехали прокатимся на недельку в одно хорошее место. Отпуск ведь у тебя длинный, да?

— Сев, ты прямо читаешь мысли на расстоянии!

— Тоже об этом думал? Видишь, как у нас все одинаково!

— Вижу…

— Я тебя, Сан Саныч, отвезу в колоссальный край. Сплошные девушки. Слыхал такую песню: «Городок наш ничего, населенье таково…»? Вот именно туда я тебя и отвезу. Сплошные незамужние ткачихи.

— Выдумываешь, Севка! С какой стати мы туда поедем?.. Чего там делать?

— С девушками знакомиться. Ну и до некоторой степени в командировку. Помнишь, мы звонили?.. Я про этот Текстильный очерк писал. Ну и вроде им понравилось. Говорят: давай еще… И я тебе скажу по секрету, Сан Саныч, там красивых девушек буквально как… — он умолк, подбирая сравнение. Потом засмеялся: — Да, в общем, сам увидишь!

Они весь вечер провели в дурацких планах, как проведут эту неделю в том текстильно-камвольном крае.

— А что это такое — камвольный, Сев?

— Некультурный же ты, Сан Саныч. Камвольное производство — это когда делают ткань из шерстяных ниток.

— Не делают, а ткут, понял?

— Понял-понял…

А Потапов все думал: да неужели мы правда туда поедем?.. Зачем я туда поеду?.. А Сева продолжал рассказывать про тамошних девушек. Но Потапов нисколько ему не верил. Потому что знал: Сева думает только про свою Машу!

— Пойдем спать, Сев.

— Не веришь, да? А вот слушай! Там знаешь какие девушки? Как дети в детдоме… Ты бывал когда-нибудь в детских домах?.. Ну и вот, а я бывал, знаешь, у них кто самый любимый человек? Доктор! Они для него согласны на укол, на перке, на что хочешь. Доктор потому, что не со всей группой разговаривает, а с каждым отдельно. Им вот этого вот и не хватает… — он задумался. — Даже не ласки, а… понимаешь… индивидуального подхода. И тем девушкам из Текстильного, по-моему, тоже.

— Здорово как ты сказал, — удивился Потапов.

— Естественно, — почти серьезно ответил Сева. — Я же писатель.

Потапов в это почти не верил, но тем не менее они и в самом деле купили билеты. Потом поехали к Севке в мастерскую захватить то, что необходимо мужику на неделю житья — пару трусов, пару рубах, пару носков.

Они шагали по знакомым Потапову местам, по площади Разгуляй, которая давно уж перестала быть площадью из-за тесно сгрудившихся домов, а была всего лишь перекрестком, на который стекались с разных сторон четыре улицы.

Потапов как-то слишком решительно вышел на середину мостовой, остановил такси. Он думал, что Сева сейчас спросит его — о чем-нибудь таком, на что неохота отвечать. Севка не спросил. Смотрел себе в окно, курил папироску. Потапов положил ему руку на плечо. Встретились глазами, улыбнулись.

— Мы все же куда? — спросил Сева.

— Ко мне. Соберемся по-быстрому — и ходу.

— Отлично! — сказал Сева, будто это и правда было отлично. — Мне как раз надо позвонить.

Сбрасывая вещи в походный свой толстенький портфель, Потапов услышал, как Сева в той комнате говорил в телефон:

— Машу, пожалуйста… Привет. Это я… Ну да, я, — он помолчал немного, слушая ее какие-то слова. — Ну конечно. Правильно… Просто с ума сойти, до чего верно ты обо мне судишь, — он еще помолчал некоторое время. — Ну так вот. Я уезжаю в командировку, на восемь дней. Если кто будет звонить… Нет. Ни заехать, ни приехать, ни наехать… Ага. И ты будь здорова.

Потапов услышал, как Сева положил трубку. Он хотел войти в ту комнату и остановился. Тихо присел на постель. Подумал: до чего ж мы с ним чуткие стали, просто до противного. Он меня оберегает, я его… Но продолжал сидеть.

Прошло несколько минут. Наконец Сева кашлянул и, видно уверенный, что Потапов ждет каких-то его слов, негромко сказал:

— Ты чего там затих? Бережешь мой покой?

— Я собираюсь, — ответил Потапов. — Буду готов через три минуты.

Он вышел из спальни, поставил перед Севкиным носом, прямо на стол, походный портфель. Неизвестно зачем, отправился на кухню… Вернее всего, для создания реалистической картины сборов.

И здесь он сразу обнаружил, что заходила Элка. И торопилась. На столике просыпано с десяток гречневых зерен. В пепельнице измазанный помадой «бычок»…

С каким-то грустным интересом Потапов раскрыл висячий шкафчик. Похоже, поубавилось кастрюль и прочей кухонной команды… Это у нее от матери — любовь ко всяким таким принадлежностям. Она какой-нибудь несчастный дуршлаг покупала, как хороший охотник заветную «тулку»… Сева заглянул к нему на кухню:

— Э! Да ты чего, Саш?

В каком же дурацком виде застал он Потапова: стоит человек и с тоскою смотрит на женушкины кастрюли. Позор!

— Сева. Давай относиться друг к другу менее бережно, а? Чего-то поднадоело!

Вышло это резче, чем ему хотелось.

— Пошли отсюда, Сев. Пообедаем где-нибудь — и на вокзал!

— Тогда пообедаем с водкой! — воскликнул Сева, словно в этом была вся его жизнь.

— Договорились!

Потапов давно не ездил в дальних поездах. И даже не просто давно, а очень давно. Наверное, с тех пор, как стал работать у Лугового. Дело в том, что их контора имела свой самолет. А Потапов в этом самолете имел свое постоянное место. Так он и передвигался по белу свету: от объекта до Москвы, от Москвы до объекта. Но говорить про это Севке казалось ему неловко, и он принял на себя роль неопытного в командировочных делах человека. Впрочем, он и действительно был неопытен по части железных дорог. Начисто забыл здешние ритуалы: чаепитие, обретение постельных принадлежностей.

В их купе ехала милая молодая женщина с четырехлетним парнишкой. Эти двое проделали огромный железнодорожный путь с восточных окрестностей БАМа, откуда-то из-под Тынды. И в поезде чувствовали себя отлично, совсем не замечали вагонного щелканья и лязга. Женщина вполголоса рассказывала о бамовских холодах. И о том, кто ждет их в городе Текстильном.

— Ну, кто тебя ждет в Текстильном, Ярославик?

— Дед Володя, — отвечал мальчик, надувшись.

— Он стесняется у нас, — улыбалась женщина. — А если бы не стеснялся, сказал бы: дед Голубчик! Ну, так кто ждет-то тебя, сына?

— Дед Володя, — повторил мальчик упрямо.

И железнодорожный этикет тоже подзабыл Потапов. Здесь можно хоть всю душу свою рассказать. Но имени почему-то говорить не полагалось. Так объяснил ему опытный поездной вояжер Севка, когда они вышли покурить. Вместе с ними вышел и четвертый жилец их купе, четвертый с половиной, как назвал его про себя Потапов.

Это был парняга лет двадцати. Он учился в Москве, а в Текстильный ехал проведать родителей перед началом сессии. По современной глуповатой моде, лучшим способом поведения он считал остроты.

Например, с довольно милой проводницей он разыграл сцену, что будто бы потерял свой билет. И только для того, чтобы на вопрос, какой у него был билет, плацкартный или купейный, ответить: «Охотничий!»

Севку из-за моложавости вида он принял за своего. И не переставая увлеченно красовался поминанием ресторанов, «баб», аэропортов и так далее, и тому подобным. Сева внимательно и серьезно слушал его, подкрякивая и подхмыкивая.

— Ты чего, Сев? — спросил Потапов, когда попутчик их удалился в туалет.

— Материал собираю! — Севка засмеялся. — Заметил, я все помалкиваю, да? Потому что я по физиономии из их поколения, а по разговору сразу станет заметно, что старик.

— Неужели ты об этом напишешь?

— А почему? Может быть, и напишу, — Сева пожал плечами.

Он вылечится, подумал Потапов, вылечится от этой Машки, к чертовой матери… Если уже не вылечился.

Да и я вылечусь… Слишком уж много мы плачемся, вот и все… Он лежал сейчас на верхней полке, куда забрался сам, хотя Севка, чувствующий себя как бы хозяином, готов был уступить ему место внизу. Он лежал и при свете аварийки видел их всех четверых, уже спящих.