— Ну и?..
— Ну и сочетай: погода плюс суббота. Работай головой, ты же ученый.
— Договорились. Чего с собой захватить?
— Записывай! — Потапов с удовольствием продиктовал Олегу названия статей, которые так или иначе касались проблем «Носа».
— Постой! — закричал Олег. — Да ты что? Я-то собирался…
— Что ты собирался, то мы здесь сообразим, магазины функционируют с одиннадцати до семи.
— Ясно… — Олег помолчал, оценивая обстановку. — Ясненько… Значится, не дает вам покоя писатель Гоголь: «Шинель», «Нос» и другие повести. — Это он, стало быть, острил…
Потапов попросил:
— Если что-то еще попадется из родственной сферы, ты прихвати, Олег.
— Насчет этого не знаю, Сан Саныч. Я же твою проблематику не особенно рублю.
От комментариев Потапов воздержался…
Если Сергей Николаевич Луговой был для Потапова, так сказать, старшим товарищем, то Олег был товарищем просто, ближайшим союзником по институту и не только по институту. Он, как и Потапов, имел свое подразделение. А в общеинститутской иерархии стоял на той же ступеньке, что и Потапов: был зам Генерального, то есть Лугового.
Конечно, если честно, Олег не был настоящим ученым. Он скорее был начальником, классным администратором. Его кандидатский аттестат родился на свет без диссертации, а «по совокупности работ». Впрочем, в свое время таких много было выпечено кандидатов.
Олег любил именовать себя практиком, человеком, который делает дело. В отличие, скажем, от Потапова, который якобы все витал где-то в эмпиреях.
Все это, понятно, говорилось в полушутку. Но хорошая доля полуправды здесь тоже была. Впрочем, Луговой к Олегу претензий, кажется, не имел.
Для сравнения можно сказать, что, например, Потапову шишечек от Лугового доставалось куда больше! Получалась такая как бы школьная ситуация, когда крепкого четверочника за четверку, может, и не хвалят, но уж по крайней мере не ругают. А того, кто сумел бы на пятерки учиться, за четверку могут назвать и лентяем и нестарательным.
И даже, подозревал Потапов, Луговому проще было работать именно с Олегом: пусть не хватает с неба звезд, зато уж дело свое знает туго!.. Лугового тоже можно понять. Он ведь и сам был прежде всего руководителем. Кроме головного — их института — в его деле был завязан еще как минимум десяток других институтов и, наверное, не один десяток промышленных предприятий.
Это все быстренько «просчитал» Потапов, пока шел от телефона, из главного корпуса, к себе. Он не обижался ни на Олега, ни на Лугового. Это были его друзья. А лучших или других друзей судьба ему не дала. И не даст, сказал Потапов. Он считал себя твердым рационалистом.
Более четкую и несравненно более прекрасную формулировку этой своей мысли о Луговом и Олеге Потапов услышал буквально через несколько секунд, еще, кажется, даже не успев договорить себе про твердый рационализм.
— Да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны. Терять их страшно — бог не приведи!
Это Сева произносил: чуть более возвышенно, чем требовалось, патетически, так как ему неловко было читать стихи средь бела дня. Но и скрыть своей серьезности он не мог.
Он стоял над Элкой, сидящей с книжкой в кресле, а Элка, улыбаясь со всей возможной загадочностью, смотрела на него.
— Вы чегой-то здесь делаете? — спросил Потапов, используя реплику известного когда-то фильма.
— Ты посмотри, Саш, на этого человека, на эту читательницу. На этого потребителя массовой культуры!
Элка, уже смеясь, протянула ему книжку:
— Возьми, Сева. Так тебе будет удобнее меня громить.
— Нечего тут громить, — он взял книжку. — Тебя жалеть надо. Этот… — он прочитал на обложке имя автора, — написал халтуру с перестрелками. А ты, как глупая, читаешь.
— А при чем тут эти стихи? — поинтересовался Потапов.
— Ну, чтобы она не убивала бесценное время задаром, читаю ей Беллу Ахмадулину.
Значит, это была Ахмадулина. Никогда б не подумал… Откуда у женщины такое мужское и возвышенное представление о дружбе?..
— Сева, но бывает же, — сказала Элка, несколько кокетничая, — бывает же, что человеку просто скучно? Скажем, сплин? Тебе самому, что же, не бывает скучно?
Он вдруг серьезно покачал головой:
— Я уж не скучал… знаете сколько? Лет двадцать!.. Скучно — это когда думать не дают, а более — никогда!
И от этой нежданной серьезности, и оттого, что Сева нечаянно сказал ей «вы», наступила неловкая пауза, а на самом деле короткое прозрение. И каждый из троих подумал про себя: какие они оба, в сущности, далекие для меня люди! Потапов первым нашелся — перевел разговор:
— А чего ж ты? Занимаешься спасением чужих душ, а свою собственную не спасаешь? Чего не работаешь-то?
— Не пишется ни фига! — ответил Сева с излишней легкостью. — Один умный человек в таких случаях говорит, что надо ждать. Ждать и мучаться, — он нахмурился. — А я жду, да чего-то не мучаюсь!
И вдруг Потапова осенило:
— Так давай займемся коллективными мучениями.
— То есть как?
— Ты знаешь, что такое эффект читального зала?.. Приходишь в зал, ну, в Ленинку, например. Думаешь о девушках. Но при этом сел, взялся руками за уши. Все кругом работают. Полчасика так просидишь — и пошло дело!
— Хм… Звучит и заманчиво и неправдоподобно. — Сева задумался, притом совершенно серьезно. Сказал: — Впрочем, сейчас все средства хороши… Согласен! Пошли мучаться, Сан Саныч! — так впервые у него вырвалось имя, которым Потапова звали уже почти двадцать лет — со старших курсов института. Но тут Сева, видимо, и сам услышал это фамильярное Сан Саныч. Остановился, так сказать, на полувздохе. Спросил удивленно: — А ты… это… ты тоже поработать собираешься?
Элка, которая знала эти «потаповские штучки», отчужденно поднялась, взяла из рук Севы свою книжку. Теперь стало очевидно, что она выше Севы на полголовы и их пусть даже и совершенно безобидный флирт решительно никуда не годится. У Севы на миг сделалась растерянная физиономия. Элка повернулась и пошла к себе в комнату. Удивленными глазами Сева посмотрел на Потапова, Тот положил ему руку на плечо.
В Севиной «спальне» стоял еще один письменный стол. Они притащили его в «кабинет», поставили оба стола лоб в лоб, все аккуратно разложили, уселись…
— У тебя… стул удобный? — спросил Сева. И Потапов понял, что они просто побаиваются начинать. У них ведь не клеилось у обоих.
Он решил не отвечать, будто уже погрузился…
Сева открыл ручку — дешевенький «паркер» с железным колпачком.
— Сев, ты из-за меня не печатаешь? — спросил Потапов и сам услышал в голосе своем напряжение. — Ты печатай, Сев. Мне рабочий шум абсолютно…
На самом-то деле — ничего не абсолютно, Иной раз мысли как мыши: только пугни, разбегутся. И те, что были, и те, что не были. И все, так хорошо и неожиданно начатое сегодня, разладится…
— Не, Сан Саныч, мне тут надо в хозяйстве порядок навести, — он положил руку на страницы своей пчелиной рукописи. — Редактировать буду.
Редактировать… Надо же! Сам Потапов такой работой почти не занимался. Те несколько фраз в начале его статей, которые предваряли сомкнутые ряды формул, были, в общем-то, известны и даже выучены: условия такие-то, исходные данные такие-то, оборудование такое-то и такое-то, хотели доказать то-то и то-то… А здесь — редактирование! Вспомнилось ему где-то когда-то читанное, что Лев Толстой своей правкой приводил в отчаяние наборщиков. Так эти слова и приклеились к памяти — из-за их, наверное, полной неприменимости к его собственной жизни.
Потапов осторожно поднял глаза на Севу, тот смотрел в окно отсутствующим таким, пронзительным взглядом… Стронулось, понял Потапов и с тоской заметил, что у него самого не стронулось ни на грамм.
Ну и чего ты заволновался? Надо решить в принципе — направление, куда ехать: зачем мне этот новый «Нос»? Не для их же «прибора», верно? Для чего? Может, это вообще даже будет не в профиле моей работы. Даже не в профиле работы всего института…
