Потапов медленно пошел вперед с запрокинутой головой. И везде видел все то же. И никак не мог насытиться этим своим открытием. Только редкие, только некоторые деревья стояли совершенно прямо. С одного из таких, с высокой ветки, будто подстреленная взглядом Потапова, слетела большая серо-угольная ворона. Помчалась, легко лавируя по трещинам света меж крон, со свистом ударяя крыльями воздух, с карканьем.

— Са-ша! — тихо крикнул Севка. — Эй! Ты куда?

Эхо разнеслось по весеннему лесу, словно по пустым комнатам. Потапов обернулся. Отчего-то ему не хотелось говорить о своем открытии, а вернее, было неловко… Оттого что это не мое, не мое состояние, а Севкино.

Но слава богу, Сева и не требовал никаких объяснений. Он лишь смотрел на Потапова и улыбался.

— Знаешь, что она мне однажды сказала?

Потапов чуть иронически пожал плечами: мол, откуда же я это могу знать?

— А ты не спрашивай, ты слушай. Не имей такой привычки — откликаться на риторические вопросы. Она мне однажды сказала… вот, примерно на этом самом месте. Тебе, Сева, сказала она, очень идет лес.

Он стоял рядом со своим послушным велосипедом, в телогрейке, в резиновых сапогах… совершенно не писатель. А впрочем, какие они бывают, писатели, много ли их видел Потапов на своем веку? В обрывках телепередач, когда он возится с Танюлей, а Элка обернется эдак возвышенно» «Потише вы, господи! Саша, Таня!», словно бы они с Танькой одногодки. Ну и в Доме кино еще, когда они проплывали, словно корабли на горизонте, и шепот: «Это кто?.. Это Бондарев!» Севка, правда, не классик… Хотя, впрочем, его тоже один раз показывали по телевизору, так что…

Это выяснение Севкиного места в литературе рассмешило Потапова.

— Ты чего это грохочешь? — спросил Сева удивленно и немного обиженно.

— Не знаю даже, как тебе сказать, Сев… Просто мысли, диффузия мыслей. Не серчай!

— Ну, так правильно она сказала или нет?

— Она хорошо сказала, Сев. Это точно!

Сева кивнул — причем так серьезно. Это все имело для него значение. Он сел на велосипед. Виляя между деревьями, метров на пятьдесят уехал вперед. Наверное, хотел побыть один, даже без Потапова. Опять повел свою конягу за рога. Без дорожки, без тропинки. Шел не оборачиваясь. Потапов с неожиданно прихлынувшей грустью смотрел ему вслед… Вот сейчас мне исчезнуть — что ты сделаешь? Пойдешь и пойдешь. Будешь думать о своей Маше. И долго еще не обернешься!.. Да что это я? Что это я, Потапыч? Ты не знаешь случайно? Неужели ревную?!

Чтобы сразу сбить себя с этих мыслей, он запрыгал Севе вслед на одной ноге. Но не так, как мальчишки прыгают — шатаясь и чуть не падая, а решительно, спортивно, как их учили и заставляли на тренировках, Сева живо обернулся — Потапов летел на него, съедая каждый раз метра по два.

— Сдаешься, гад?

— Не останавливайся! — крикнул Сева азартным голосом. — Рви дальше, там фокус впереди!

Верить, не верить?.. Но уж больно здорово ему прыгалось. На лету Потапов переменил ногу и — ух, ух, ух — мимо Севки. Деревья шарахались от него влево и вправо. С ходу он прошиб корпусом тесно стоящих низкорослых еловых защитников и… и словно бы прыгнул в пустоту. Даже упал от неожиданности. Но не разбился, не ударился. Руки, которые за эти дни тренировок уже вспомнили свою прежнюю работу, спружинили, принимая всю, немалую в полете, потаповскую массу. Он небольно ткнулся носом и подбородком во влажную землю. Поднял голову — над ним был разлит зеленоватый прозрачный свет. И странное чувство овладело душой Потапова. Он знал, что сейчас вечер, смеркается потихоньку. Но казалось ему, что кругом рассветает. Одновременно волнение и покой тронули его сердце… Странно: волнение и покой. Наверное, так бывает с человеком в церкви. Об этом подумал Потапов, когда, поднимаясь, несколько мгновений стоял на коленях… Улыбнулся и встал. Над ним росли высокие осины. Их зеленые весенние стволы излучали свет. Вверху шелестели уже подросшие листья.

— Вот и пришли, — сказал Сева. — Это место называется Остров имени Маши.

— Остров? Почему остров?

— А почему имени Маши? — в тон ему спросил Сева. — Прими это, Сан Саныч, как географическое название.

Он снова пошел вперед, но теперь уже не с видом человека, желающего уединиться, а с видом… ну, что ли, командира экспедиции. И Потапов последовал за ним.

В середине этого небольшого, видимо, осинничка — он весь просвечивался насквозь! — темнело странное сооружение из земли и молодых елок. Холм не холм, курган не курган… Все же больше это было похоже на курган — в общем на некую искусственно насыпанную горбину. И вся она, словно огромный еж, была тесно уставлена елками. Действительно остров, затонувший в осиновом озере. Сева пригнулся и полез в чащобу, ведя за собой брыкающийся велосипед. Потапов крякнул и полез следом, взялся рукой за, багажник. И непонятно было, то ли он помогает Севке, то ли сам тащится на буксире.

Так они пробирались минут пятнадцать, не меньше. И все время чувствовали, как десятки сухих и живых веток одновременно хватают их, лезут в волосы, в карманы, за шиворот. Потапов шел согнувшись, молча, видя впереди только Севкину спину. О том, чтобы разогнуться, не могло быть и речи. Тогда б на него напало веток в два или в три раза больше!

И вдруг Сева сказал спокойно:

— Ну вот и все.

Через секунду и Потапов, вслед за велосипедом, выбрался на свет божий… на небольшую поляну, действительно очень небольшую, даже тесноватую. В середине ее было кострище, очень аккуратное, круглое. Рядом горка хвороста и натуральная поленница дров, нарубленных из толстых сучьев.

— Ну вот, — сказал Сева, — здесь мы будем сидеть… Знаешь, по-моему, до меня тут просто не ступала нога человека. Какой дурак полезет в такие дебри, верно?

Потапов кивнул.

— Я сам не знаю, за каким аллахом я сюда однажды полез. Злой, что ли, был… Продрался и вдруг вижу — поляна. И знаешь, что я подумал недавно? Что она будет существовать только во время моей жизни. Значит, только для меня.

— А потом куда денется?

— Елки же вырастут. Значит, одна другую заглушит, большинство погибнет — уже никакой чащи не останется. Ходи кто хочешь!

— А сейчас?

— А сейчас — извините! Я сюда специально каждый раз пробираюсь разными дорогами. Чтобы никакой тропинки! Да и бываю тут два раза в год… А зато уж это мое!

Земля была сухая. Потапов лег, заложив руки за голову. Сквозь редкие ветки обступивших курган высоких осин виднелось синее, чуть пепельное небо. А листики осиновые дрожали, дрожали, серебрились. Потапов подумал, как хорошо ему будет сквозь эту почти несуществующую, больше чем прозрачную крышу смотреть на звезды. Сева не торопясь, очень аккуратно ломал хворост для разжиги… А почему он мне раньше ничего не говорил про этот… Остров?

— Не простудишься, Саш?

Не буду я у него об этом спрашивать. Не говорил и не говорил… Запахло дымом, и скоро Потапов увидел почти прозрачную его струю, идущую вверх, и представил себе, как огонь красной мышью бегает в проволоке еловых веток и веточек… Севка, лесной человек… А я, как установлено, похож на него. А он похож на Валю. На Валю? Ну да. У нее ведь тоже своя поляна. Только среди сосняка. А у Севки среди елок и осин. И значит, я, похожий на Севку, похож и на Валю — выходит, так.

Ему припомнилось стихотворение, которое они любили с Таней: «На свете все на все похоже. Змея на поясок из кожи. Кот полосатый на пижаму. Я на тебя, а ты на маму…» А Валино письмо уже идет, уже, наверное, мчится в поезде: Ломоносова, 26, Потапову Александру Александровичу… В мире смеркалось. Но медленно-медленно.

Брякнул велосипед, словно ему надоело стоять без движения. Потапов повернул голову.

— Поеду съезжу, Саш, — сказал Сева.

— Ты чего?.. Куда?

Сева прикурил от уголька… И Потапов сразу вспомнил, как же это сладко бывает! Вдруг Севка пачку с сигаретами аккуратно положил на горящие сучья.

— Вот таким путем. Будем считать, что мне надо съездить за сигаретами.