— Да так. Есть причина… Ты со мной?

— С тобой, а как же. Охота об эту пору — сам знаешь. А тут хоть кости размять.

— Своим передашь?

— Кого найду, расскажу. Прямо сейчас в Оплот и двину. И до тех охотников, про кого знаю, где они, тоже доберусь.

— Спасибо, дружище!

Я снял рукавицу, протянул Гравию ладонь. Рукав сдвинулся вверх, открывая запястье. Гравий на него задумчиво посмотрел.

— С хозяином говорил уже?

— Чего? — удивился я. — С каким хозяином?

— С лесным, — Гравий кивнул на мою руку.

Запястье огибал прут, полученный от лешего. Я про него, честно говоря, уже и думать забыл. Болтается на руке какая-то ерунда, не мешает — ну и ладно.

— Не, не говорил. Да мы с тех пор, как я ему башку отрубил, больше и не виделись.

— Призвать можно.

— Наверное. А о чём мне говорить с лешим?

Гравий в очередной раз пожал плечами. Он, кажется, в принципе не очень понимал, для чего люди разговаривают. Но, видимо, если кто-то умеет это делать, то почему бы умением и не воспользоваться.

— Да мало ли о чём. Земные твари потусторонних не любят. Вдруг расскажет чего.

— Хм-м. А как его призвать?

— Того не ведаю.

— Потому что ты дурачок, — назидательно сказала Тварь. — И лыжи у тебя дурацкие!

Гравий посмотрел на меня.

— Можно, я ей по челюсти двину?

— Двинь. Только подожди, отойду подальше. А то орать будет, оглохнуть боюсь.

Тварь возмущенно заржала.

— Хозяин! Он меня бить хочет!

— А что он должен делать, по-твоему? Молча выслушивать оскорбления?

— Нет! Молча неинтересно. Он должен отвечать!

— Он не любит разговаривать. Не знаешь, случайно, как лешего призвать?

— Понятия не имею. Нужна мне больно всякая ерунда, — Тварь надменно фыркнула и отвернулась.

Я, не придумав ничего другого, потёр браслет пальцем. С лампой джинна ведь сработало, так почему бы с лешим — не?

— Ай! — взвизгнула Тварь. И отскочила в сторону.

Прямо у неё перед носом завертелся снежный буран. Этакое небольшое торнадо, которое стремительно росло. Через минуту вращение остановилось. Перед нами стоял «дед Архип».

Он отряхнулся от снега. Раздраженно уставился на меня.

— Звал? Давай желание!

— Не. Желать я пока ничего не желаю. Поговорить хочу.

«Дед Архип» сплюнул.

— Бабу заведи, с ней и болтай! А меня зови, когда желание исполнять надо будет. Нашёл, тоже, болтуна! — он явно собрался исчезнуть.

— То есть, информация о том, что в наш мир собрались черти, тебе не интересна?

— Черти? — леший насторожился.

— Они самые.

— На кой?

— Да кто ж их поймёт.

— Ой, врё-ёшь, — леший погрозил мне пальцем. — Ежели знаешь, что собрались, стало быть, знаешь, почему! Нешто ты и их допёк?

— Ну, так. Есть несколько спорных моментов…

— Ай да ухарь! Я сразу понял, что не простой ты паренёк. Мстить тебе полезут?

— Обещались.

— Знаешь, чем они сильны?

— Не знаю. До сих пор ни одного не видел. Чем?

— Исчезать могут. Сквозь землю проваливаться, обратно откуда пришли. Как почуют, что прижало, так и — фьють! — леший мотнул головой. — И хрен поймаешь. Не нырять же за ними туда.

— Да не хотелось бы. У меня там родственников нету.

— Во-от. Тем черти и сильны.

— Я слыхал, не в любом месте они нырять могут, — обронил Гравий.

Леший покивал:

— Верно говоришь. Есть места, где их сама земля сквозь себя не пропускает.

— Что за места?

— Чужие, — леший прищурился. — Ихнему брату не подвластные! Наши.

— Угу. То есть, в твоём лесу чёрт вылезти не сможет?

— Тайга большая, — проворчал леший. — Там, где я силён — не сможет, да.

— И провалиться под землю, соответственно, тоже?

— Тоже.

— Спасибо. Понял, принял. Всё, больше не задерживаю.

— А желание-то? — леший посмотрел на меня.

— Говорю же, не придумал ещё. Но ты далеко не уходи, как придумаю, позову.

Леший вполне по-человечески выругался и исчез. А я, оглядевшись, обнаружил, что исчезла ещё и Тварь. Утекла незаметно, но следы оставила. Цепочка следов уводила в лес.

— Тварь! — окликнул я. — Только не говори, что опять жрёшь!

— А тебе жалко, что ли? — долетел издали недовольный голос. — Ягодки вку-усненькие! Морозцем ударило — ух, хороши!

— Рябину хрумкает, — присмотревшись, доложил Гравий. — Там её полно.

— Ну, пусть хрумкает. Я домой, обедать пора.

— Обедать⁈ — Тварь немедленно образовалась рядом со мной.

Домой мы переместились Знаком. Материализовались посреди двора и стали свидетелями новой попытки проникновения на территорию.

— Уверяю вас, Владимир Всеволодович прекрасно меня знает, — доказывал от ворот голос Разумовского.

— Это я не сомневаюсь, господин хороший, — басил в ответ Данила. — Я вас и сам тут уже видал. А только барин велели никого не пускать. У нас, это…

— Военное положение, — с готовностью подсказал вертящийся рядом Неофит.

— Во! Положение у нас.

— Но вы же меня проверили амулетом!

— Ну и что?

— И убедились, что я не тварь?

— Ну и что? Барин всё одно велели никого не пускать.

Разумовский вздохнул.

— И что же мне, так и стоять у ворот?

Данила в задумчивости почесал бороду.

— Могу кресло вам принесть. И тётку Наталью попрошу, чтобы кофию сварила. Желаете кофию?

— Желает, — сказал я. Подошёл к воротам.

— Это не тварь, — обернувшись ко мне, доложил Неофит. — Проверили! Но мы его всё равно не пускаем.

— Правильно делаете. Пока меня нет, никого пускать нельзя. А вот когда я есть, тогда другое дело. Заходи, Никита Григорьевич. — Я открыл ворота пошире.

Разумовский вошёл. Пробормотал:

— Серьёзные у тебя слуги.

— Ну, хоть кому-то надо быть серьёзным… Ты чего зубами стучишь? Замёрз?

— Есть немного. Не ожидал, что на улице торчать придётся.

— Сорян, издержки военного положения. Идём в дом, отпаивать буду.

Дома мы уселись в гостиной у камина, Разумовский вытянул ноги к огню. Отхлебнул принесённого тёткой Натальей горячего вина. Я присоединился. Вкусно.

— Срочного, я так понимаю, ничего?

— Слава богу, ничего. Просто обстановку доложить. Я всё сделал, как договорились. Гонцов по охотничьим орденам разослал, все уже вернулись. Отрапортовали, что исполнили в точности, охотники будут готовы. Охрану дворца усилил, мышь не проскочит. У тебя как?

Я рассказал. Опустив, разумеется, всякие подробности, которые Разумовского не касались. Он кивал в такт рассказу, а сам незаметно — ну, думал, что незаметно — осматривался. Даже интересно стало, что надеется высмотреть? В гостиной всё было так же, как при жизни старого Давыдова. Я лишь приказал снять чехлы с мебели, прибраться и дальше поддерживать порядок.

— Это твой дядюшка? — Разумовский встал, подошёл к висящему на стене портрету.

Старый граф Давыдов — ну, то есть на портрете ещё вполне себе молодой — был изображен в военной форме, с лихо закрученными усами.

— Говорят, да.

— Говорят?

— Сам я его никогда не видел. К тому моменту, как очухался, он уже умер.

— У него был ещё один племянник. Некий Модест Модестович…

— Знаю. Я его убил. Даже дважды, после смерти этот урод стал упырём.

— Убил?

— Он отравил старого графа и пытался убить меня. Мне это не понравилось. Видишь, я с тобой откровенен, давай-ка и ты напрямую. Чего ты здесь вынюхиваешь?

Разумовский вздохнул.

— Я был уверен, что догадаешься. Но спорить с государыней — сам понимаешь… Скажи, тебе известно о пророчестве?

— Ну, знакомая прорицательница у меня есть, но она несовершеннолетняя.

— Я говорю о конкретном пророчестве. — Разумовский подался ко мне. — «Самой длинной и тёмной зимнею ночью рождён будет тот, кто изменит мир».

— Гарри Поттер? — предположил я.

— Что?

— Что? Я ничего не говорил. Не, ну будет рождён — пусть рождается и меняет на здоровье. Лично я изначально не против, тут многое бы изменить хотелось. Главное, чтобы без фанатизма. А то начнётся: пролетарии всех стран, бей кулаков… Если меня начнут бить — буду против, предупреждаю заранее. Такие перемены мне не очень по душе.