Этот ужас снова пронзает меня, и я дергаюсь за то, что меня удерживает, прежде чем мое зрение полностью возвращается. Я чувствую, как стул, на котором сижу, начинает наклоняться в сторону, и я вбираю воздух замирая, прежде чем опракинуться.

Единственное, что мне кажется хуже, чем быть привязанной к стулу в незнакомом месте, — это быть привязанной к стулу, будучи беспомощной и опрокинутой.

Я пытаюсь дышать, втягивая воздух через нос и выпуская его через рот, пытаясь успокоить колотящееся сердце. В воздухе пахнет затхлым запахом, словно застоявшаяся вода, смешанная с металлом и опилками, и я не могу представить, где нахожусь. Мое зрение начинает проясняться, когда я сижу и дышу немного поверхностно после того, как вдохнула запахи окрестности, и тяжело сглатываю, когда начинаю видеть, куда меня притащили.

Похоже на какой-то склад. Гофрированные металлические стены и крыша, земляной пол, груды пиломатериалов сбоку, что, вероятно, связано с запахом опилок. Несмотря на ноябрь, сейчас неприятно тепло, возможно, потому, что я окружена металлическими стенами, на которые палит солнце, и чувствую, как по затылку начинает стекать пот. Единственный свет проникает через люк на крыше, окон нигде нет. Это дает мне ощущение, что меня держат в клетке, и я борюсь с этой мыслью, как только она приходит мне в голову, сопротивляясь побуждению к панике. У меня никогда не было клаустрофобии, и комната, в которой я нахожусь, на самом деле довольно большая, но все равно у меня возникает ощущение, будто я зажата в ней.

Я слышу шаги вдалеке, тяжелую поступь ботинок, от которой у меня сжимается желудок, и по коже выступает еще больше пота. Чувство паники начинает одолевать меня, и я пытаюсь с ним бороться, с каждым мгновением испытывая страх все больше и больше.

Шаги приближаются, и я сжимаю пальцы в кулаки, одерживая победу, чувствуя, как начали неметь кончики пальцев. Тот, кто меня связал, сделал это слишком туго, и я не хочу слишком сильно задумываться о том, какой вред это может нанести.

Шаги останавливаются прямо перед дверью, а затем она открывается, и я вижу высокого, крепкого мужчину в джинсах и джинсовой рабочей рубашке поверх черной футболки с закатанными рукавами. Лицо у него загорелое, морщинистое, с короткими темными волосами и щетиной, и я думаю, ему около сорока пяти лет. В нем есть такая атмосфера, которая заставляет меня думать, что он здесь главный, — после того, как я всю жизнь была дочерью пахана, я узнаю эту ауру. Это кажется еще более очевидным, когда за ним следуют трое других мужчин, одетых так же, но явно смотрящих на первого мужчину, как на босса.

Мне хотелось бы знать больше о том, как справиться с такой ситуацией. Сейчас, вспоминая об этом, кажется, что мой отец должен был подготовить меня к тому, что делать и что говорить в случае похищения. Но я полагаю, он просто всегда предполагал, что сможет защитить меня.

Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую его в горле, и я смотрю вверх, когда более крупный мужчина приближается ко мне, нависая надо мной, а его холодные, смутно заинтересованные глаза оценивают меня.

— Ну-ну, — говорит он со смехом, еще раз оглядывая меня, прежде чем сделать шаг назад. — Посмотрите, кто наконец проснулся.

— Наконец? — Хриплю я, за этим словом следует кашель, когда я понимаю, насколько сухими и ватными кажутся мои губы и горло. Я не знаю, от наркотика ли это, который мне дали, или просто от нехватки воды, или от трех напитков, которые я выпила до того, как меня похитили и, если подумать, может быть, поэтому у меня раскалывается голова. — Как долго я здесь? — Удается мне выдавить, и мужчина снова посмеивается.

— Ты отсутствовала целый день, дорогая. Он проводит рукой по щетине. — Я поговорил об этом с моими людьми. Подумал, что, возможно, они дали тебе слишком много вещества. Но они сказали, что ты выпила спиртного еще до того, как тебя схватили, так что, думаю, мы просто не подумали о том, как вещество может взаимодействовать с несколькими бурбонами в баре «Ворона». — Ухмыляется мужчина. — Надеюсь, ты хорошо провела ночь.

Я прищуриваюсь, волна гнева придает мне капельку смелости.

— У меня была отличная ночь, — отрезала я. — Пока ты, черт возьми, не похитил меня.

Улыбка мужчины внезапно исчезает, и я замечаю это. Понятно, что ему не нравится, когда его стреножат. Он подходит ближе, снова нависая надо мной.

— Следи за своим языком, девочка, — рычит он. — Ты не можешь так говорить со мной.

Я тяжело сглатываю, чувствуя, как мои кишки снова скручиваются от беспокойства, и озноб пробегает по спине. Осознание того, насколько это близко к чему-то, от чего мне едва удалось избежать раньше, поражает меня, и чувство вины проникает вместе со страхом. Каин узнает об этом раньше. И я не сомневаюсь, что он придет за мной, если сможет найти меня вовремя. Я не знаю, что эти люди запланировали для меня. Но помимо этого, он будет в ярости. И это справедливо.

Я должна была послушать. Я прикусываю губу, стараясь не задыхаться, когда мужчина смотрит на меня сверху вниз, тесня меня, а мое дыхание становится коротким и быстрым.

Я дергаюсь за веревки, удерживающие мои запястья. Я ничего не могу с этим поделать. По мере того, как нарастает страх, растет и потребность в свободе, и я поворачиваюсь в кресле, глядя на него снизу вверх, изо всех сил пытаясь бросить вызов. Но мужчина только посмеивается, немного юмора возвращается, когда он отступает назад, скрещивая руки на груди.

— Полегче, дорогая, — говорит он. — Не нужно причинять себе вред. Мы не хотим, чтобы ты пострадала.

Не хотят? Почему? Существует множество ужасных возможностей, начиная с того, что планировалось для меня еще в Чикаго, когда соперник моего отца намеревался продать меня. Слова этого человека пронзили меня новым холодком. Последствия ужасают.

— Не хотите, чтобы я пострадала, — повторяю я, мой голос все еще напоминает шепот. — Тогда чего вы хотите?

Мужчина скрещивает руки на груди, глядя на меня.

— Мы до этого доберемся, — бесстрастно говорит он. — Но на данный момент… — он указывает на одного из мужчин, жилистого парня со шрамом на щеке. — Принеси ей воды. Мы не можем допустить, чтобы она потеряла сознание от обезвоживания. Нам нужно привести ее в хорошую форму, чтобы получить то, что мы хотим.

Трое мужчин переговариваются, и по выражениям их лиц я вижу, что они раздражены. У меня такое чувство, что они хотели бы сделать со мной что-то такое, что оставило бы меня в далеко не хорошей форме, и эта мысль вызывает у меня такую тошноту, что я не знаю, смогу ли я сдерживать воду. Но я знаю, что мне нужно попробовать. Я не хочу потерять сознание, последнее, чего я хочу, — это быть бесчувственной и беспомощной рядом с этими мужчинами.

Один из трех лакеев идет к двери, высунув голову.

— Билли! — Кричит он. — Принеси бутылку воды. Быстрее, босс приказал!

Итак, усмехающийся — их босс. Значит, мои инстинкты были верны, и это приятно осознавать. Я здесь не совсем беспомощна, по крайней мере морально, если не физически. Я снова оглядываю комнату, пока мы ждем Билли, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы дать мне представление о том, где именно я нахожусь. Но это бесполезно. В складе нет ничего примечательного, только гофрированные металлические стены и груды пиломатериалов, и я сомневаюсь, что это помогло бы, даже если бы я что-то заметила. Я почти не знаю город, в котором живу, и конечно же, не знаю окрестностей.

Я слышу хриплый смешок, и у меня замирает сердце, когда я вижу мужчину, который входит в дверь с бутылкой воды в руках — Билли. Из всех здесь я узнаю его — это тот человек, которого Каин бросил в тюремную камеру. Он ходит странно, странной походкой, как будто все, что Каин с ним сделал, имеет последствия, и я вижу, как в его глазах горит радостный гнев, когда он приближается ко мне.

— Я сам отдам ей, — говорит он, и босс кивает с легкой ухмылкой на губах, когда Билли приближается ко мне.

— Только не причиняй ей вреда, — предупреждает босс. — Если хочешь, можешь быть немного грубым. Бог знает, ее парень достаточно сильно тебя помял. Но просто помни, что мы здесь делаем.