– Банни, дорогая! – воскликнул он, поднося к губам ее руки. – Приятно видеть, что ты, как всегда, свежа и прелестна! Обещай только, что, когда начнешь уставать, скажешь. Я сделаю перерыв, хорошо?

– Не беспокойтесь, я дам знать, – вмешалась Леверн. Майк криво улыбнулся и процедил сквозь сжатые зубы:

– Не сомневаюсь, Леверн. Ну а теперь, поскольку съемочная группа ждет уже двадцать минут, нам лучше, пожалуй, начать. Банни, в этой сцене вы закрываете дверь за Марвеллой. Она только что объявила о своей связи с Джеком, но вы ведете себя так, будто уже знали об этом и вам все равно. Даже очень мило заверяете, что ни в чем ее не вините. Марвелла много лет была вашей лучшей подругой, и ваше отношение к ней не изменилось. Вспоминаете?

– Да… по-моему… – нерешительно ответила актриса и обернулась к матери:

– Мама, ты помнишь эту сцену?

– Да, и ты была в ней великолепна, не правда ли, Майк?

Тот кивнул.

– Прекрасная сцена, Банни. Хотите, чтобы монтажер прогнал пленку еще раз, чтобы освежить вашу память?

Банни, казалось, уже была готова кивнуть, но Леверн властно объявила:

– Это, пожалуй, ни к чему, Майк. Только объясните поточнее, что вы от нее хотите. У Банни ведь здесь никаких реплик, правда?

– Верно, – согласился режиссер, явно чувствуя себя не в своей тарелке, но понимая, что необходимо сегодня снять как можно больше мелких сцен. Не в первый раз картина, которая потом получает «Оскара», создается в монтажном цехе.

– Подойдите сюда, Банни, прислонитесь к двери, руки заведите за спину и схватитесь за дверную ручку. Вы ошеломлены, понятно?

– Ошеломлена? – рассеянно переспросила Банни.

– Потрясены и рассержены. Шокированы, понимаете?

– О да, это можно сделать. Открыть рот или поджать губы?

Майк вопросительно взглянул на Леверн, но та казалось высеченной из камня.

– Майк снимет тебя двумя способами. Не так ли, Майк?

Тот почти испуганно кивнул и нерешительно пробормотал:

– Да, да, конечно. Сначала попытайтесь поджать губы. Вы поражены, но по мере того, как камера продолжает работать, удивление постепенно сменяется гневом: в вас впервые рождаются мысли о мести. – Вы сумеете это сделать?

– Сумеет, правда ведь, дорогая? – вставила Леверн прежде, чем Банни успела раскрыть рот.

Актриса улыбнулась и приняла нужную позу.

– Начнем, как только вы будете готовы, Гордон Бейкер! – воскликнула она со смехом.

Майк даже задохнулся.

– Надеюсь, она просто хотела пошутить, – пробормотал он.

Леверн предпочла промолчать.

– Давайте хоть раз пройдем сцену, – сказал Майк ассистенту, но тут Леверн запротестовала:

– Послушайте моего совета, Майк, постарайтесь снять все сцены с Банни именно сегодня. Не думаю, что она завтра сможет сделать то, что вы от нее потребуете. Лучше бы поторопиться.

Обычно Майк никому не позволял вмешиваться в свою работу, тем более лезть с советами, но тут у него хватило сообразительности понять, что Леверн, вероятно, знает, что говорит.

– Слушаю и повинуюсь, мамочка. Кому лучше вас знать свою дочь!

– Вы первый режиссер, понимающий это, – ответила Леверн, но в голосе не было враждебности.

Майк постарался как можно подробнее объяснить Банни ее задачу и, когда та приготовилась, дал команду включить камеру. Банни с безупречной точностью повторила все, как было велено, и всего за несколько минут сцена была полностью заснята. Получилось вполне профессионально, если не талантливо. Окрыленный, Майк начал безудержно экспериментировать, чувствуя, что Банни безоговорочно подчиняется любым указаниям. Сделав пять полноценных дублей, он перешел к следующей сцене, и к концу дня у него оказалось достаточно материала, чтобы закончить фильм. Пришедший в прекрасное настроение режиссер, испытывая искреннее облегчение, горячо поблагодарил звезду, ее мать и поспешил скрыться в благословенной тишине своего кабинета, где его уже ждал Лен Уайт, исполнительный продюсер.

– Лен, черт тебя подери, где шампанское?! Нужно отпраздновать! – объявил он, закрывая за собой дверь.

Упорно не отрывая взгляда от окна, Лен тихо ответил:

– Что-то у меня не праздничное настроение, Майк, извини!

– С чего бы это? Ты что, болен или хандришь?

– Вроде этого, – вздохнул Лен. – Сердце ноет. – И, помолчав немного, спросил: – Ты работал когда-нибудь с детьми-актерами, Майк?

– Боже упаси! К счастью, не попался сценарий, стоивший бы подобных издевательств над малышами.

– Банни была лучшей из них, Майк. Самой лучшей. Я был всего-навсего жалким ассистентом по монтажу во время съемок «Прощай, мамочка!», и Банни исполнилось не больше десяти, когда она играла главную роль в этом фильме. Но должен сказать, приятель, девчонка ни разу не испортила дубля. Всегда идеально проговаривала реплики, не делая ни одного лишнего движения.

– Ну и что тебя мучает?

– Я был продюсером на съемках «Ни о чем меня не спрашивай». Ей было лет двадцать пять-двадцать шесть… И поверь, она играла потрясающе: страстная, чувственная, зазывная. Уже не ребенок – актриса, настоящая актриса.

Майк опустил в стакан несколько кубиков льда, налил виски и, устроившись на диване, попросил:

– Продолжай, Лен. Я же вижу, тебе есть о чем рассказать.

– Господи, Майк, подумать только, что твой агент по рекламе вечно утверждает, будто ты самый чуткий, обладающий тонкой интуицией режиссер из всех, ныне живущих! Неужели так и не заметил, что здесь творилось весь день?! – раздраженно рявкнул продюсер.

Рассеянно вертя стакан в руках, так что ледяные кубики негромко позвякивали, Майк задумчиво ответил:

– Она выполняла приказания, словно послушный ребенок.

Лен театрально закатил глаза к потолку:

– Слава тебе Господи, наконец-то дошло! Я уж было собрался вышибать тебя из монтажной, думал, совсем обалдел! Она, по всей видимости впала в детство, так ведь?

– Ну да… ты прав. Я никак не мог сообразить, в чем тут загвоздка, но, скорее всего, так оно и есть.

– Какая жалость, а?

– Может быть… Но дареному коню в зубы не смотрят. Банни-ребенок все-таки лучше, чем вообще никакой Банни. Хорошо еще, что реплик у нее сегодня не было! У детей-актеров всегда такие чертовски задорные голоса, – заметил Майк. – Ну хватит, пойдем, приглашаю тебя на ужин… хотя нет, передумал, лучше ты меня пригласи! Это у вас, продюсеров, денежки водятся!

– Послушай меня, Майк, завтра первым делом пошли ей цветы, прямо с утра! Две дюжины розовых роз. На карточке напиши, что она великолепно сыграла, – решительно заявил Лен.

– Но я обычно посылаю цветы перед премьерой, – запротестовал Майк.

– Они нужны ей сейчас, – упрямо покачал головой Лен, направляясь к двери.

Не успела Челси приехать в «Тенейджерс», как ее немедленно проводили в офис Джонатана Корелла. Завидев девушку, он поднялся и пошел ей навстречу.

– Дорогая, надеюсь, все потихоньку улаживается, – сказал он с искренним сочувствием. – Представляю, каким это было для вас ужасным испытанием. Проходите и садитесь. Позвонить, чтобы принесли кофе?

Обняв Челси за плечи, он подвел ее к глубокому кожаному креслу рядом с письменным столом.

– Если у вас есть чай, я бы выпила чашечку. Последнее время кофе плохо на меня действует, – ответила девушка, утопая в мягких подушках старого заслуженного кресла. Как тихо, спокойно в тишине и прохладе этого кабинета! Раздавались ли здесь хоть когда-то взволнованные голоса?

– Сейчас же попрошу принести. С лимоном или молоком?

– Мало кто задает подобные вопросы здесь, в Штатах. Молоко, пожалуйста. Я привыкла к нему в Англии.

Корелл, пододвинув свой стул, сел рядом с девушкой, чтобы разговор не казался официальным.

– Я прочитал, что окружной прокурор отложил ведение следствия против вашей бабушки, пока она не выздоровеет. Ну что ж, в любом случае новости не так уж плохи. Надеюсь, это правда?

– Вероятно, да, – рассеянно согласилась девушка, – но какое это имеет значение, когда бабушка наотрез отказывается лечиться, – ничего не желает, кроме как закрыть глаза и умереть.