Леверн ошеломленно охнула:

– Господи, да ведь он снимает эти скучные картины – «Синема верите».[6] Они и идут в основном в творческих клубах! Что Банни делать в таком фильме?!

– Играть, дорогая! И она сделает это без тонны грима, дорогих платьев и тщательно причесанных волос. Люди устали смотреть на актрис, которые стараются только выглядеть как можно лучше и украсить сцену. Банни необходимо столкнуть с обрыва, и она либо полетит, либо, мешком свалится в пропасть. Это единственный шанс возродить ее карьеру.

– Господи, вы меня пугаете, – пробормотала потрясенная Леверн. – Неужели Банни сумеет выжить только благодаря себе?

– Рик хочет, чтобы его фильмы получили широкое признание, а сделать это можно только одним способом – снять известную кинозвезду и добиться от нее блестящей игры. Он великий режиссер и, если все пойдет как надо… Представьте, что случится. Номинация на «Оскара». Свободный выбор самых лучших сценариев. И, что важнее всего, Банни начнут уважать. Подумайте, сколько хорошеньких женщин в городе смогли этого достичь?

Леверн внимательно слушала, запоминая каждое слово, не отрывая взгляда от заледеневших глаз агента, словно превратившихся в мраморные шарики. Господи, эта женщина просто великолепна! Она может стать либо лучшим другом, либо смертельным врагом.

– Ну?.. Что вы думаете об этом? – спокойно спросила Хилда.

– Наверное, нужно принять ваше предложение, – кивнула мать Банни.

– Вы не пожалеете. Я видела все фильмы с участием вашей дочери и считаю, что студия попросту зря расточает талант. Я заметила, какая глубокая боль таится в этих сияющих глазах.

Леверн настороженно встрепенулась.

– Боль? Какую боль вы заметили в Банни? – нервно спросила она и, пытаясь не выказать беспокойства, поспешно сказала: – Что вы, у нее очень милый добрый характер, с ней так легко ладить, и, кроме того, Банни всегда на седьмом небе, когда работает.

Хилда Маркс вынула длинную сигарету с фильтром из лежавшего на столе золотого портсигара от Тиффани, закурила и, задумчиво наблюдая, как дым поднимается к потолку, язвительно усмехнулась.

– Я вижу в ней женщину, хранящую тайны… глубоко в душе… Мрачные зловещие тайны, о которых, возможно, никто никогда не узнает. Помяните мое слово; она станет совершенно другой актрисой, если мы найдем режиссера, сумеющего проникнуться ее болью и воплотить ее эмоции на экране.

Леверн вышла из офиса с письмом для Руперта Дона в руке и тревогой в глазах. Неужели ее дорогая милая очаровательная Банни все еще страдает из-за этих ужасных ночей с Гордоном Бейкером? Нет, этого не может быть! Все эти годы Банни ни словом не упоминала о прошлом.

Челси услышала, как поворачивается ручка в двери спальни, быстро закрыла глаза, притворившись спящей, зная, что бабушка проверяет, не проснулась ли она. Девочке не хотелось говорить, не хотелось вообще ничего – только побыть одной. Она непрерывно думала о пожаре. Все случилось так быстро! Сначала было так волнующе – наблюдать, как пламя охватывает дом, как спасают мать… Но сейчас, осознав холодную реальность потери, девочка чувствовала себя ужасно. Все, что у них было, – потеряно: одежда, книги, игрушки, любимые куклы – все. Вчера, разговаривая с бабушкой о переезде, Челси надеялась испытать нечто вроде приключения, но теперь, когда единственный дом, который она знала, исчез, девочка испугалась. Как трудно поверить, что она никогда больше не проснется в прелестной розовой спаленке, не откроет окно, не вдохнет запах цветущего апельсина, не сбежит по широкой изгибающейся лестнице, касаясь ладонью отполированных до блеска перил. Дверь бесшумно закрылась – значит, бабушка ушла. Челси открыла глаза, оглядывая незнакомую обстановку. Очень милая комната в голубых и зеленых тонах, но ничего похожего на то, как было дома. Она опять зажмурилась, пытаясь прогнать воспоминания о том, что ушло навсегда.

Челси стиснула подушку, маленькую мягкую «думку», с которой спала всю свою жизнь, и нащупала внутри шкатулку. По крайней мере, любимые драгоценности матери спасены. Как будут счастливы мама и бабушка, узнав, что хоть что-то прекрасное уцелело!

Челси медленно села и свесила ноги с кровати. Потом босиком пересекла комнату и заглянула в гостиную. Все спокойно. Значит, бабушка куда-то уехала. Но на всякий случай девочка обошла бунгало. Найдя записку, она подняла трубку, чтобы позвонить в бюро обслуживания. Челси уже много лет не бывала в отелях. В детстве она и бабушка часто ездили в турне вместе с Банни, но это прекратилось, когда Челси исполнилось восемь и она начала задавать вопросы о незнакомых мужчинах, которых постоянно видела по утрам в постели матери.

Челси уже хотела заказать клубнику со сливками, когда вспомнила, как бабушка говорила, что у них нет денег, и вместо этого попросила принести пончик, стакан молока и апельсин.

С бабушкой наверняка случился бы удар, если бы она увидела, как внучка ест «эти жирные пончики», потому что сама она никогда не допускала в доме подобных вещей, считая их слишком большим искушением для Банни. Бедная мама, казалось, она вечно была голодна, но при этом толстела просто на глазах. Странно, ведь и бабушка, и Челси такие худые.

Ожидая, пока принесут завтрак, Челси вернулась в спальню и, вынув шкатулку с драгоценностями, разложила великолепные вещицы. От их вида сразу стало легче на душе. Бабушка всегда говорила, что Челси вся в мать, такая же цыганка, потому что обожает украшения. Девочка удовлетворенно улыбнулась, представив восхищенное лицо матери, когда та увидит, что ее драгоценные безделушки уцелели!

День тянулся бесконечно долго. Будь у Челси одежда и обувь, можно было бы выйти погулять, но все, что у нее осталось – короткая ситцевая ночнушка, в которой она выбежала из горящего дома.

Девочка пересмотрела принесенные из универмага коробки, но ничего не нашла для себя. Может, бабушка вспомнит о ней и купит что-нибудь?

После завтрака девочка прочла буклет с информацией для постояльцев, поиграла сама с собой в крестики-нолики и наконец решила посмотреть телевизор. С трудом вытерпев пару старых фильмов, она выключила телевизор, надоедавший почти так же, как сам процесс съемок нового фильма. Конечно, ей нравилось смотреть картины с участием матери, но кино интересовало ее очень мало. Челси не была рождена для роли зрителя – уж слишком деятельным характером она обладала.

Позже, приняв ванну, она снова позвонила в бюро обслуживания, попросила принести чизбургер, кока-колу и тарелку картофельной соломки и уже собиралась повесить трубку, но тут великолепная идея пришла ей в голову, и девочка заказала мороженое с орехами, взбитыми сливками и вишнями. Хоть время пройдет быстрее, пока она будет все это есть – так и надо бабушке за то, что оставила ее одну на весь день! Бабушка никогда не позволяла ей есть те лакомства, которыми увлекались друзья.

Когда горничная пришла убирать бунгало, Челси попыталась затеять с ней беседу, но женщина, плохо говорившая по-английски, хотела только одного – поскорее закончить работу и уйти домой.

Снова оставшись в одиночестве, Челси решила вынуть из шкатулки драгоценности и примерить их. Девочка долго охорашивалась перед зеркалом в жемчужных ожерельях, обвивавших шею, перстне с бриллиантами и изумрудами и сапфировых серьгах, свисавших с крохотных мочек, но тут ее осенило вдохновение. Челси быстро откинула покрывало и, запрятав украшения под шерстяное одеяло, вновь застелила постель.

Немного неровно, но никто не заметит. Она не могла дождаться момента, когда приведет Банни и покажет ей сокровища. Как обрадуется мать, когда узнает, сколько храбрости и сообразительности потребовалось ее маленькой дочке, чтобы спасти драгоценности. Когда, ну когда же мама проснется?!

Уже наступили сумерки, когда у двери послышался какой-то звук. Наконец-то! Челси подбежала к матери, сидевшей в инвалидной коляске. Обе ноги ее были забинтованы и подняты повыше. Девочка с удивлением заметила, что Банни выглядит такой веселой и сияющей. Идеально причесанные волосы, волнами спускающиеся на плечи, искусно наложенная косметика, новый синий бархатный халат с широким кружевным воротником.