— "Осеннее воспоминание".

Король ничем не дал понять, нравится ли ему такой выбор, глаза его смотрели сквозь музыканта. Тот слегка побледнел, а Симель, устроившись в кресле, незаметно махнула рукой: давай! Эймар снова откашлялся, а потом коснулся струн, и вся его тревога мигом пропала, лицо наполнилось вдохновением, пальцы уверенно и легко запорхали по грифу лютни.

Весной ты бабочкой была, я жил тобой одной.

Ты говорила мне «люблю», и ты была со мной.

Не глубже небо твоих глаз, не ярче, не синей.

Я говорил тебе «люблю», и ты была моей.

Зеленый лета яркий цвет ласкал вечерний зной,

Ты говорила мне «люблю», и ты была со мной….

Симель сидела, подперев рукой подбородок, и смотрела на огонь в камине. Тонкие языки пламени тянулись к дымоходу, будто огонь что-то писал в воздухе красными чернилами. Она не сводила глаз с этого единственного островка света и снова перестала видеть стены, они растворились во тьме, так что вернулось ощущение полета — чувство, будто она лежит в воздухе на большой высоте. Голос Эймара плавно проходил сквозь сознание, и Симель подумала, что, может быть, лучше опять стать мотыльком и летать вокруг маяка, но тут музыкант взял высокую ноту, и она вернулась в земной мир.

Я видел, как твоя рука лежит в его руке.

Ты говоришь ему «люблю», как говорила мне.

Лишь осенью польют дожди, я вспомню о тебе.

Ты говоришь ему «люблю», как говорила мне…

Король прикрыл глаза и несколько раз кивнул, словно в музыке нашлось отражение его чувствам. Эймар улыбнулся, но вновь неуверенно закусил губу, выбирая следующую песню. Потом он взял несколько аккордов, и Симель сразу узнала старую мелодию: в этой песне рассказывалось об удалом моряке и женщине, всегда ждущей его на берегу.

Один мотив сменялся другим и, слушая менестреля, Симель всматривалась в лицо короля. Ей всегда казалось, что, когда людям больно, успокоить их может только музыка. Не излечить, не обрадовать, а именно успокоить. Но морщины на лице Вилиама так и не разгладились, напряжение, сквозившее в каждом движении, не ушло. Симель не привыкла к тому, чтобы его взгляд останавливался на чем-то ближе собственных мыслей, но музыку король слушал, хмуро глядя на покрывала кровати.

Эймар исполнил около десятка всеми любимых песен и, окончив последнюю задумчивым, протяжным звуком, принялся подкручивать колки. Море все также тихо спало за окном, маяк неустанно боролся с тьмой. Король поднял глаза и посмотрел на менестреля, старающегося как можно тише настраивать лютню. Неожиданно он проговорил:

— “Король и Солнце”, пожалуйста.

Не успела Симель вознести даже самую короткую молитву о том, чтобы Эймар не обернулся в ее сторону, как тот уже испуганно взирал на нее со своего места. Вилиам проследил его взгляд и с неудовольствием приподнял одну бровь. Симель осторожно заглянула ему в глаза. Она всего лишь заботилась о его чувствах.

— Это лишнее, — сказал король.

На лице Эймара мелькнуло недоумение, он смутился, но быстро оправился и глубоким, сильным голосом запел:

Там, где остров, что последний,

Там, где север — мира край,

Знают все одну легенду,

Что поведаю я вам.

Светлый Вилиам, властитель

Трона в замке Хаубер,

Сделать цельным королевство

Захотел из всех земель.

Он под властию своею

Предлагал защиту всем.

Обещал, добро где правит,

Не угаснет счастья свет.

Он зажег сердца надеждой

Всех, кто был нуждой тесним,

Он призвал к себе любого,

Кто готов идти за ним.

И поднялись те, кто жаждал

Мир и счастье обрести.

Клятву верности решили

Вильяму приподнести.

И тогда в порыве страстном

Лорд, что клятву ту давал,

В жизни раз лишь на колени

Перед Королем вставал.

Но, как в горсти бриллиантов

Попадается стекло,

Так и жадность, ложь и зависть

Меж людей есть все равно.

Тех, кого сожгла гордыня

В пепел, словно лист сухой,

Повела на поле злоба

Против Короля войной.

Меч вздымал Король свой к небу

И трубил в певучий рог,

Каждый, кто услышал это,

Скрыть свой страх уже не мог.

Глядя, как пред силой этой

Голову склоняет всяк,

Солнце наземь опустилось,

Небо погрузив во мрак.

Солнце землю опаляло,

Солнце к Королю пришло.

Не скрывая страх и злобу,

Грозно молвило оно:

“Ты ли это, кто над всеми

Встал как мира господин?

Ты, кто в битве сокрушаешь

Сотни воинов один?

Ты ли это, кто стяжает

Славу Света на земле,

Тот, кто слышит, что на небе

Был бы равным только мне?”

Вилиам лишь усмехнулся

И из ножен вынул меч,

Не боясь, что на себя он

Может Солнца гнев навлечь.

«Я не знаю, что за слава

В небе следует за мной.

Но я вижу — на земле мы

Стоим равные с тобой».

«Поднебесье много больше,

Чем владение людей.

Кто бы выиграл, если с войском

Ты пойдешь на неба твердь?»

«Мы сражаемся за правду,

И в обмане славы нет.

В битве, Солнце, ты едва ли

Одержать смогло бы верх”.

“Вилиам, земной владыка,

Величайший из людей,

Есть ли место на всем свете,

Где укрыться можно мне?”

«Место сыщется едва ли,

Где себя ты можешь скрыть.

Но не трону тебя, Солнце,

Если в мире будешь жить».

Если битва, то не прихоть,

Если мир, то навсегда.

Стерлось в памяти народной

Слово страшное — война.

Ну, а Солнце, что ни утро,

Поднимаясь в небосклон,

Прежде, чем взглянуть на землю,

Вилиаму шлет поклон.

Затаив дыхание, Cимель следила за тем, как поет менестрель, как двигаются его руки, как меняется выразительное лицо, отражая настроение каждой строчки. Когда баллада кончилась, она перевела взгляд на короля, и почувствовала, как кольнуло слева в груди, под сердцем: Вилиам выглядел так, будто сейчас засмеется, но плотно сжимал губы, словно готов плакать; казалось, он может вскочить на ноги и ринуться куда-то прямо среди ночи. Эймар чуть опустил голову, ожидая новой просьбы. Вилиам приоткрыл рот, ничего не сказал и шумно выдохнул, его пальцы порывисто сжали край одеяла. После недолгого молчания он наконец произнес:

— “Лето пятьдесят шестого”.

Эймар кивнул и чуть дрожащей рукой зажал струны на грифе в нужном аккорде. Теперь он, не отрываясь, глядел на короля и пел чуть тише, так как под тяжелым взором Вилиама — Симель знала это по себе — хотелось молча замереть на месте. В эти минуты она забыла о музыканте, о море, поглотившем все и вся, о маяке-факеле и мотыльках. Она видела только короля и больше всего ей хотелось как-нибудь его утешить, но вряд ли это было возможно.

Вилиам склонил голову, глядя на красные отсветы, танцующие по одеялам. В балладе говорилось о том, как он не позволял разгораться ссорам между новыми сподвижниками, и как самые верные всюду следовали за ним, сохраняя мир в королевстве. Когда Эймар подошел к самому возвышенному моменту песни, она отвернулась и опять устремила взор в ночное пространство за окном. Возможно оттого, что лететь больше никуда не хотелось, она вдруг заметила, как в нижнем углу рамы на стекле легчайшими штрихами вырисовывается ее отражение. Слабый огонек в камине выхватил из темноты очертания лица, обрамленного волнами черных волос, провел под глазами глубокие тени, сделав взгляд темным, как у ведьмы из сказки. Отражение, улыбнувшееся вместе с ней, затрепетало и исчезло, когда в камине с треском развалилось полено. Симель вновь повернулась к королю, который, не шелохнувшись, вслушивался в витиеватые строки песни.

Музыка прекратилась, но эхо все еще играло последней нотой под низким сводом потолка.

— “У Венброгских ворот”. — Король говорил спокойно, но его голос был словно неживой. Эймар послушно заиграл. Небо на востоке едва заметно просветлело, совсем немного, будто зимний ветерок припорошил горизонт мелкими снежинками. Симель, не отрываясь, смотрела на Вилиама и кляла себя за то, что согласилась на предложение менестреля. Все эти баллады… Как они чудесны. И как жестоки…