Пара делала все, чтобы не вызывать подозрений Анны,– и им это довольно долго удавалось. Правда об их тайной связи просочилась наружу спустя шесть недель после казни Анны. Кромвель отправил опрашивать свидетелей молодого амбициозного человека из королевской канцелярии, Томаса Райотсли, который ранее переписывал выдержки из материалов, касающихся развода с Екатериной для «Королевской книги», и помогал Уильяму Бреретону собирать подписи под петицией к папе римскому⁵¹. Один из запуганных слуг лорда Томаса Говарда, некто Джон Смит, подтвердил, что был свидетелем того, как его влюбленный хозяин задерживался в коридоре рядом с личными покоями Анны, выжидая, когда горизонт будет чист. «Он дожидался, когда миледи Болейн[113] уйдет, чтобы тайно проникнуть в ее комнату» и заняться любовью с Маргарет Дуглас. Ситуация осложнялась тем, что в деле была замешана Мэри Говард, которая помогала нарушителям дисциплины и всячески поддерживала их⁵². Лорд Томас Говард на допросе признался в том, что отношения завязались «примерно двенадцать месяцев назад», и пара обменялась символическими знаками любви. Он подарил Маргарет Дуглас кольца-обереги от судорог, а она ему – бриллиант и свой портрет-миниатюру. Еще одной пособницей этой любовной связи оказалась придворная дама Анны, Маргарет Гамедж, которая впоследствии стала второй супругой лорда Уильяма Говарда⁵³.

Влюбленная пара не вняла мудрому совету Маргариты Ангулемской, которая призывала придворных дам избегать всепоглощающей любви, проявления которой было невозможно скрыть. В результате такой неосторожности при дворе Анны, под самым ее носом, вспыхнула преступная любовная связь, в которую оказалась вовлечена племянница самого короля Генриха. Неужели Анна об этом не знала или попросту закрывала на все глаза? Вряд ли, учитывая строгий протокол, запрещавший самовольные браки с членами монаршей семьи. Не будем забывать и крайнее возмущение Анны аналогичным поступком ее сестры Мэри. А может быть, она попросту потеряла контроль над тем, что происходило внутри ее ближнего круга? Как бы то ни было, все эти инциденты обнажали опасную уязвимость той атмосферы, которая сложилась при дворе Анны.

К июню 1535 года стало ясно, что все попытки Анны обручить свою дочь Елизавету с герцогом Ангулемским были тщетными. Миссия ее брата Джорджа в Кале провалилась, однако новый поворот международных событий позволял надеяться, что еще не все потеряно. Карл вновь готовился к войне в Италии, а значит, Франциску могла понадобиться помощь Англии. Отвоевав Тунис у турок, Карл отправил большую армию из Барселоны на Сицилию. Оттуда он двинулся в сторону Неаполя, намереваясь начать свое победное шествие по Италии с Рима. Тем временем в Париже герцог де Монморанси удалился в свою резиденцию в Шантийи, предоставив адмиралу Шабо командовать в предстоящей военной кампании. Франциск пока не был готов к походу через Альпы. Ему требовалось время, чтобы договориться с союзниками и собрать войска. Однако произошла новая задержка: в Дижоне он заболел, предположительно дизентерией, и для полного выздоровления требовалось не менее трех месяцев¹.

Прежде чем отправиться с Анной в летнюю поездку в Бристоль, Генрих решил расправиться с четырьмя самыми известными оппозиционерами, выступавшими против его разрыва с Римом: двумя приорами – картузианцем Джоном Хотоном и бригиттинцем Ричардом Рейнольдсом, а затем с Томасом Мором и Джоном Фишером. Он не сразу решился на это, понимая, что создаст им громкую репутацию мучеников за веру. Сначала он взялся за приоров, созвав в Вестминстер-холле специальный суд, который должен был «заслушать дело и установить» их вину в «чудовищных изменах». В состав судебной коллегии, кроме профессиональных судей, вошли Кромвель, герцог Норфолк, брат Анны Джордж и ее отец, а также другие знатные мужи, в результате придворных оказалось одиннадцать человек, а судей – десять. Когда жюри выразило несогласие с обвинением, разгневанный Кромвель ворвался в комнату присяжных и угрозами заставил их вынести обвинительный вердикт².

Обвинение Мору и Фишеру было предъявлено позже, после того как папа Павел III, назначив Фишера кардиналом, прислал ему красную кардинальскую шляпу. Новость об этом возмутила Генриха, и он приказал по прибытии шляпы в Кале наложить на нее эмбарго. Позже он громко смеялся своей шутке, обещая Анне преподать Фишеру урок: «Пусть папа, если ему угодно, присылает шляпу, а я позабочусь о том, чтобы, когда ее доставят, он [Фишер] носил шляпу на плечах, ибо надеть ее на голову он уже не сможет»³.

Фишер, осознавая свою духовную ответственность перед паствой, наотрез отказался принести присягу в знак согласия с Актом о супрематии и был признан виновным в государственной измене. С Мором ситуация обстояла иначе. Будучи мирянином, он был вправе действовать как частное лицо и, отказавшись произнести присягу, не мог считаться преступником согласно Акту о государственной измене. Подвергая этих людей судебным преследованиям, Генрих доставил немалое удовольствие Анне, которая разделяла его мнение о том, что любой, кто осмелится возразить, должен за это ответить. Когда в четверг 1 июля 1535 года Мор появился в переполненном Вестминстер-холле, он заметно побледнел, увидев на скамье присяжных людей, назначенных Кромвелем судить его. Среди них были сэр Томас Палмер, один из постоянных партнеров Генриха по игре в кости, сэр Томас Сперт, секретарь-контролер королевского флота, Джеффри Чембер, один из младших помощников Кромвеля, и, что более всего встревожило Мора, Джон Парнелл, крайне разговорчивый лютеранин, поставлявший вино Болейнам, который однажды, когда Мор был на посту лорд-канцлера, потребовал отстранить его от должности, поскольку Парнелл был недоволен вынесенным в его отношении судебным решением⁴.

Чтобы гарантированно добиться обвинительного приговора, заместитель прокурора и единственный свидетель обвинения, Ричард Рич, избирательно рассказал о том, что Мор говорил ему в Тауэре. Вернувшись после совещания, присяжные вынесли обвинительный приговор, однако прежде чем он был официально объявлен, Мор воспользовался процедурой под названием «ходатайство о приостановлении исполнения судебного решения», которая позволяла обвиняемому обратиться к суду для смягчения приговора. Нам известно, что именно сказал Мор, благодаря подробному отчету, составленному на французском языке секретарем недавно прибывшего посла Антуана де Кастельно. Это был Ланселот де Карль, чей непредвзятый взгляд позволяет сформировать представление о том, что происходило на процессе. Мор бросил вызов самому королю, открыто заявив о том, что считает Акт о супрематии недействительным, поскольку парламент не имел полномочий принимать его. Кроме того, он язвительно высказался о провалившихся попытках Джорджа Болейна убедить Франциска разорвать отношения с Римом⁵.

Это больно задело герцога Норфолка, который тоже участвовал в этих дипломатических миссиях и которого с Мором связывала давняя дружба. Он был уязвлен не столько заявлением Мора о том, что попытки Болейнов убедить Франциска разорвать отношения с Римом были весьма сомнительны, сколько колким намеком на то, что все знали о провале этих попыток и что Генрих был введен в заблуждение собственной супругой.

Как бы то ни было, смертный приговор был неизбежен. Оба приора, а также Фишер и Мор были казнены на Тауэрском холме, а их головы, надетые на шесты, были в назидание выставлены на Лондонском мосту. Чтобы заглушить последние молитвы монахов, которым пришлось испытать все ужасы казни через повешение, потрошение и четвертование, палач заткнул им рты отрубленными гениталиями. Томас и Джордж Болейн были среди придворных, которые пошли посмотреть на казнь⁶.

26 июля на заседании папской консистории Павел III издал декрет, согласно которому Генрих объявлялся еретиком и раскольником и лишался своего королевства⁷. Всем христианским правителям было приказано отвернуться от него, однако казалось, это ничуть не трогало Генриха и Анну, которые проводили дни, развлекаясь охотой. Пока Карл руководил военной кампанией в Италии, все силы христианского мира были сосредоточены именно там, и у Рима не было шансов привести декрет в действие. На протяжении всего июля, августа и сентября Генрих и Анна счастливо проводили время вдвоем, наслаждаясь обществом друг друга и устраивая праздники, приемы и визиты, которыми они оказывали особую честь тем, кто проголосовал в парламенте за Акт о супрематии и Акт о государственной измене⁸. Однажды, когда по дороге в Бристоль новый шут короля Уилл Сомер (или Соммерс), еще незнакомый с крутым нравом своего правителя, позволил себе «непристойные шутки» в адрес Анны и ее дочери, Генрих набросился на него с кулаками. Шут едва спасся бегством и укрылся в доме Николаса Кэрью в Беддингтоне, где оставался до тех пор, пока Генрих не успокоился⁹.