Генрих, должно быть, знал или, во всяком случае, догадывался о беременности Мэри. Источники умалчивают о причинах их расставания, но, судя по всему, их было две. Скорее всего, он оставил ее, как только подозрение на беременность подтвердилось. У него уже был внебрачный сын (хотя как раз в это время он начал предпринимать шаги, чтобы узаконить его положение), и ему был не нужен еще один бастард – конечно, при условии, что ребенок от него³⁹. Вторая вероятная причина – их отношения просто сошли на нет, и Мэри вернулась к мужу. Как бы то ни было, Генрих остался без любовницы и начал присматривать новую пассию. Если про Екатерину можно было сказать, что ее сексуальное влечение постепенно угасало, то с Генрихом все обстояло иначе.

Новости из Европы обнадеживали – ситуация менялась в пользу Генриха. Новый папа римский Климент VII, сильно опасавшийся военных действий со стороны герцога де Бурбона в Италии, призвал к созданию антигабсбургского альянса. Целью этого союза, известного как Коньякская лига, было изгнание войск Карла с итальянского полуострова⁴⁰. Весной 1526 года началось активное формирование Лиги. Потерпев поражение в битве при Павии, Франциск был вынужден подписать с Карлом Мадридский мирный договор, по которому он отказывался от своих притязаний на Италию, отдавал Бургундию и в рамках гарантии выполнения положений договора соглашался отправить двух старших сыновей к испанскому двору в качестве заложников в обмен на свою свободу. Условия были жесткими, однако у Франциска едва ли был другой выбор. Когда Маргарита Ангулемская, отважившаяся на долгое и трудное путешествие в Мадрид, чтобы увидеться с братом, предложила Карлу в качестве выкупа три миллиона крон, тот отказался. Франциск признал свое поражение, однако предварительно он тайно в присутствии нотариуса зафиксировал свой протест, поклявшись не идти ни на какие уступки в том, что касается нарушения территориальной целостности Франции⁴¹.

Буквально через несколько часов после того, как Франциск вернулся домой и воссоединился со своей матерью, он поспешил выразить благодарность Генриху за то, что тот не вторгся в его владения, пока Франциск находился в плену, и за те усилия, которые английский монарх приложил к его освобождению. В обращении к Генриху, которое было дословно записано и переведено Джоном Тейлором, доверенным лицом Уолси, Франциск благодарил своего «доброго английского брата», которому он, «второму после Бога, признателен за свою свободу»: «…отныне я обязан служить Вам всегда… И хотя между нами была война, я прекрасно осознаю, что это была не более чем формальность»⁴².

Наступил поворотный момент в политической карьере и личной жизни Генриха. Теперь все его помыслы были направлены на достижение более полного и всестороннего сближения с Францией – новая идея захватила его вопреки сложившимся культурным традициям. На этом фоне он не мог не заметить Анну, в которой, как в миниатюре, воплотилось все французское. Он не удостаивал ее вниманием раньше, и, если бы события международной политики не приняли столь драматический оборот, он, возможно, никогда бы не стал добиваться ее любви. Внезапно она предстала перед ним в новом свете – и он был сражен, как он выразился сам, «стрелой любви».

Для решительного шага Генрих снова выбрал Прощеный вторник. Так же как и в начале ухаживаний за Мэри Болейн, он первым делом устроил турнир. На маскараде Зеленого замка его девиз звучал так: «Она ранила меня в самое сердце». На этот раз он появился на арене с эмблемой, изображавшей сердце, зажатое в тиски, в окружении языков пламени – очередной отголосок его романа с Мэри. Девиз, написанный по-французски, говорил сам за себя. В нем сквозила игривая откровенность и вместе с тем уклончивость: «Признайся в том, в чем я не смею» (фр. Declare je n’ose). На вечернем банкете, устроенном якобы в честь Екатерины, Генрих вызвался сам прислуживать королеве, а точнее, ее фрейлинам, среди которых была Анна. Первым запоминающимся событием дня стал турнир, на котором Фрэнсис Брайан лишился глаза. Вторым – банкет. Расставшись с одной из сестер Болейн, Генрих возжелал другую. Анна сразила его, распахнув перед ним двери восприятия[65]¹.

Генриху было тридцать четыре года, Анне – около двадцати пяти, и оба они были в самом расцвете сил. Пожаловав высокие титулы Генри Фицрою, он выполнил то, что следовало сделать королю, дабы оправдать ожидания придворных и знати. Понимая, что Екатерина больше не может иметь детей, они нуждались в гарантиях стабильности, которые могло дать только появление наследника мужского пола. Итак, с обязательствами было покончено, и на первый план вышли желания, среди которых главным было обладать Анной.

Поначалу он видел в ней не более чем очередную любовницу и не сомневался, что она не устоит перед его чарами и щедростью, как не устояла ее сестра. Сейчас, когда он был решительно настроен использовать Францию, чтобы наказать Карла, любовное приключение со страстной франкофилкой было бы как нельзя кстати. Пока он даже не помышлял о том, чтобы развестись с женой и жениться на Анне, однако всего через несколько месяцев его планы кардинально изменятся. Он увлекся ею так же, как до него Гарри Перси и Томас Уайетт. Она станет любовью всей его жизни, единственной женщиной, которая посмеет возражать ему, говорить, что он неправ, не боясь поплатиться за это. Быть может, именно поэтому он полюбил ее с такой страстью и так сильно, как никогда никого не любил. Он как будто начал жить заново.

Многое в Анне привлекало Генриха: ее живой ум и находчивость, ее способности к языкам и танцам, ее умение держать себя, вкус в одежде, живость характера, свободолюбивый дух и особый талант озарять своим присутствием все вокруг, где бы она ни появлялась. Она никогда не была самой красивой дамой при дворе, но в ней было чарующее изящество, вероятно приобретенное за семь лет пребывания во Франции, которое опьяняло Генриха так же, как и ее темные искрящиеся глаза.

Примерно так обычно описывается начало их отношений, однако все было не так просто. Чувства Генриха можно объяснить еще и тем, что он вдруг осознал приближение возраста, в котором умерла его мать. Теперь его жизнь разделилась на «до» и «после». Другими словами, он стал меняться сам. Он жаждал чего-то нового: ему необходима была женщина, способная очаровать и увлечь его, стать его союзником и товарищем, которой он мог бы гордиться как матерью сыновей-наследников и которая бы при этом могла по достоинству оценить блеск его величия, а главное, разделить его с ним. Он не до конца был уверен в том, что Анна именно такая женщина, но он определенно увлекся. Устав от безнадежности в отношениях с Екатериной и от бесконечных предательств Карла, он надеялся найти в Анне ту любовь, которую он так желал и в которой так нуждался. Она стала для него заветным охотничьим трофеем, и, как охотник, преследующий лань, он предвкушал скорую победу.

Его нетерпение ставило Анну перед необходимостью выбора. Она приехала из Франции, рассчитывая удачно выйти замуж. Ей и в голову не могло прийти, что она может стать предметом страсти короля. Если бы она последовала примеру сестры, это означало бы новые земли и титулы для ее семьи, пожалованные щедрой монаршей рукой, однако между сестрами существовало большое различие: у Мэри во время ее романа с Генрихом был супруг, Уильям Кэри, Анна же пока была не замужем. Она хотела для себя выгодного брака, который едва ли будет возможен, если чувства Генриха к ней начнут угасать. Она знала, каким непостоянным он мог быть в своих привязанностях. Узнав о беременности Мэри, он поспешил отдалиться от нее, так же как в свое время поторопился выдать замуж Элизабет Блаунт за богатого мещанина сразу после рождения Генри Фицроя. Подобные перспективы Анну не привлекали. Мы не знаем, какую роль во всем этом сыграла ее сестра и пытался ли отец с его вечной страстью к наживе подтолкнуть дочь в объятия короля. Однако Анна точно знала, чего она хочет: стать любовницей короля не входило в ее планы. Она не хотела рисковать своим будущим. Если королю так важно обладать ею, ему остается только одно – жениться на ней.