Вернувшись в Тауэр, Кингстон сообщил брату Анны о его участи, «и тот воспринял известие спокойно, сказав, что постарается завершить все приготовления». Между тем Джордж хотел, чтобы Кромвель позаботился о его прошении, касавшемся долгов, поскольку «это сильно тревожило его совесть, как он выразился». Больше всего Джордж беспокоился по поводу 100 фунтов, полученных от одного монаха цистерцианского ордена, который на Троицу обещал увеличить эту сумму. Монах рассчитывал, что эти деньги помогут ему получить место настоятеля аббатства Валле-Крусис на северо-востоке Уэльса. Джордж узнал, что Кромвель собирается распустить этот монастырь, но уже не успел вернуть монаху деньги, поскольку все его имущество и бумаги отошли к Генриху. Он понимал, что, если ничего не предпринять, монах будет «разорен»⁴⁹.

В тот же день за ужином в Тауэре Анна заговорила об уходе в монастырь – она все еще питала «надежду остаться в живых». Делясь сведениями с Кромвелем, Кингстон торопил его определиться с пожеланиями Генриха «относительно казни королевы для ее спокойствия, а также относительно приготовления эшафота и других необходимых вещей». В отличие от Тауэрского холма, где был сооружен постоянный эшафот, на площадке внутри Тауэра под названием Тауэр-грин такого еще не было, поэтому при необходимости приходилось приглашать плотников. Кроме того, констебль Тауэра пребывал в растерянности по поводу того, что Джордж и четверо его сообщников были приговорены к казни в Тайберне, и он не знал, оставалось ли это решение в силе⁵⁰.

К чести Кромвеля, он не затянул с ответом. По его словам, распоряжение в отношении Джорджа и его сообщников о приведении смертного приговора в исполнение еще не было готово, но должно было поступить в ближайшее время. Что касается Анны, то Генрих решил заменить сожжение обезглавливанием, которое будет произведено палачом из Кале⁵¹.

Кингстон в ответ выразил благодарность: «Я рад слышать, что будет приглашен палач из Кале, поскольку он сумеет справиться с этим делом»; Джордж и другие, «я надеюсь, готовы предстать перед Богом». Утром он предупредит их и пошлет за плотниками, а те соорудят на Тауэр-грин эшафот «такой высоты, чтобы все присутствующие могли видеть казнь»⁵².

Один вопрос, сильно тревоживший Анну, оставался по-прежнему нерешенным. «Пока еще ничего не слышно, – сообщал Кингстон, – о милорде архиепископе Кентерберийском, а королева желает исповедаться». Мы не можем с точностью утверждать, появлялся ли архиепископ в Тауэре вновь, чтобы принять последнюю исповедь королевы, однако поскольку на то был приказ Генриха, можно предположить, что Кранмер его выполнил.

На следующий день, в среду 17 мая, рано утром Кингстон получил приказ доставить Джорджа и четверых других узников на место казни на Тауэрский холм. Обнаруженный недавно документ, переписанный в книгу судебных прецедентов Ральфа Пексалла, опровергает традиционное мнение о том, что Марка Смитона привезли на телеге в Тайберн и казнили через повешение⁵³. Кингстон, вероятно, правильно оценил их состояние, сказав, что они смирились со своей участью. Существует романтическая легенда о том, что кто-то из узников в последние минуты перед казнью нацарапал эмблему Анны – сокола, но уже без короны, на стене башни Бошана⁵⁴. Сохранилось прощальное письмо Уэстона, аккуратно приложенное к списку его долгов на общую сумму 900 фунтов. «Отец, мать и жена моя», – горестно обращается он к своим близким:

Я смиренно прошу вас ради спасения моей души заплатить этот долг и простить мне все обиды, которые я причинил вам и в особенности моей жене, которую я прошу ради милости Божьей простить меня и помолиться обо мне⁵⁵.

Примерно час спустя, в 9 часов утра, когда осужденные готовились умереть, Кранмер открыл особое заседание церковного суда в Ламбете, на котором предстояло рассмотреть иск Генриха об аннулировании его брака с Анной⁵⁶. После слушаний, продолжавшихся менее двух часов, Кранмер подтвердил, что этот брак всегда был недействительным «в силу разных истинных справедливых и законных причин», однако не уточнил, каких именно. Спелман в своих записях приводит в качестве единственной причины «договоренность между королевой и другим лицом [имеется в виду Гарри Перси], существовавшую до ее брака с королем»⁵⁷.

Хьюси, ставший свидетелем казни на Тауэрском холме, заверил леди Лайл в письме, что пятеро осужденных «приняли смерть смиренно». Джордж Константин отмечает, что Норрис «не сказал почти ничего». Бреретон произнес лишь: «Я заслужил и тысячу смертей, но не по той причине, по которой я умираю теперь. И все же, если возьметесь судить, судите справедливо». Вероятно, так он продолжал отчаянно отстаивать свою невиновность. Уэстон сказал: «Я думал прожить во грехе лет двадцать или тридцать, а потом исправиться». Смитон не отступил от традиций и был краток: «Господа, прошу вас помолиться за меня, ибо я заслужил смерть»⁵⁸.

Речь Джорджа была более дерзкой. Существует множество версий этой речи, но форма и содержание в большинстве своем совпадают. Начало звучит вполне традиционно:

Господа, я пришел сюда не чтобы проповедовать, а чтобы умереть, ибо я заслужил смерть, и даже если бы у меня было двадцать жизней, я не мог бы прожить их более постыдно, чем я прожил свою, ибо я жалкий грешник и грешил постыдно… Прошу вас, господа, пусть мой пример послужит вам уроком, и я особенно обращаюсь к милордам и джентльменам при дворе, среди которых был и я, примите это к сведению и остерегайтесь подобного падения. И я молюсь Отцу, Сыну и Святому Духу, единому в трех лицах Богу, чтобы моя смерть стала примером для всех вас. Остерегайтесь: не доверяйте суете мирской и особенно лести двора⁵⁹.

По обычным меркам этого было достаточно для последнего слова перед казнью, но Джордж на этом не остановился. Шапюи даже подумал, что сейчас он отречется от своих евангелистских взглядов, однако он ошибся. Напротив, Джордж начал превозносить их:

Как известно, я проповедовал Евангелие Христово. И поскольку мне бы не хотелось, чтобы Слово Божие было оклеветано из-за меня, я говорю вам всем, что, если бы я следовал Слову Божиему на деле, я бы не оказался там, где я нахожусь сейчас. Я читал Евангелие Христово, но не следовал ему. Если бы я поступал правильно, то продолжал бы жить среди вас. Поэтому прошу вас всех, господа, во имя любви к Богу держитесь истины и следуйте ей, ибо один последователь стоит трех читателей⁶⁰.

В момент казни Джорджа Анна оставалась в заточении. Шапюи утверждает, что Генрих настаивал на том, чтобы она увидела кончину брата «из окна своей темницы». К счастью для нее, это было невозможно: ни одно из окон в покоях королевы в Тауэре не выходило на Тауэрский холм⁶¹. Однако, хотя она и была избавлена от мук видеть, как умирает ее «возлюбленный брат» и другие осужденные, ее собственное испытание продолжалось. В окружении дам, которых она ненавидела и которые вряд ли способны были утешить ее или проявить к ней сочувствие, она томилась от неопределенности в ожидании возвращения Кингстона.

В таком же нетерпении пребывал Генрих и его новая возлюбленная.

Теперь, когда Анна и Джордж были мертвы, Генриху ничего не мешало жениться на Джейн Сеймур, отказаться от союза с Францией и полностью помириться с Карлом. Тем временем Кромвель, избавившись от своих противников, упрочил влияние и вскоре стал главным министром короля, обладавшим непререкаемым авторитетом. Томас Уайетт, чудом избежав трагической участи, постигшей его друзей, запечатлел свои горестные переживания в стихотворении, центральное место в котором занимают посвященные им эпитафии: