К середине ноября Анна была настолько встревожена переменами в поведении Генриха, которые она не могла трактовать иначе как отступничество, что она даже отважилась подслушать его разговор с Эсташем Шапюи. Встреча проходила в галерее его личных покоев, и ее заметили, когда она прильнула к соседнему окну, стараясь не упустить ни слова. Увидев ее, Генрих отвел собеседника на середину комнаты, где их нельзя было услышать. На этот раз он не пожелал поделиться с ней конфиденциальной информацией, хотя пока это был лишь единичный случай²⁶.

В сущности, Генрих и сам нервничал. Так, в конце ноября он вдруг обрушился с критикой на своих советников, гневно воскликнув, что Уолси куда лучше справлялся со своими обязанностями, чем кто-либо из них. А потом Анна устроила ему сцену: она вновь стала оплакивать свою загубленную молодость и пригрозила уйти от него. Тогда Генрих со слезами на глазах стал упрашивать ее «не покидать его». Она согласилась остаться, однако, если верить Шапюи, отомстила своим недоброжелателям, приказав вышить на ливреях своих слуг дерзкий девиз: «Быть тому, и пускай ропщут» (фр. Ainsi sera, groigne qui groigne).

Она намеренно переиначила один из девизов своей первой покровительницы, Маргариты Австрийской, которая недавно скончалась в Мехелене в возрасте пятидесяти лет. В ответ на эту дерзость сторонники Екатерины подхватили первоначальный вариант девиза «Пускай ропщут – да здравствует Бургундия». «Да здравствует Бургундия!» – выкрикивали они у Анны за спиной, когда она проходила мимо. Это будто означало: «Да здравствует Карл!», а на самом деле подразумевалось: «Да здравствует Екатерина!» Все это нервировало Анну, и к Рождеству слуг переодели в старые ливреи. Преемницей Маргариты в качестве штатгальтера Нидерландов стала сестра Карла, Мария, вдовствующая королева Венгрии, с которой Анна была знакома со времен обучения в Мехелене. Марию нельзя было назвать другом семьи Болейн²⁷.

Впрочем, на исходе рождественских праздников про Анну стали говорить, что она «отважна, как лев». По-видимому, это было связано с ее решением заказать фамильный герб, на котором черный лев Рочфордов был изображен на серебряном фоне с латинской буквой А над ним и монограммой HEN REX SL, означавшей «Король Генрих, верховный повелитель» (лат. и фр. Henricus Rex, souverain liege)²⁸. Теперь, когда ее отец носил титул графа Уилтшира, а брат стал виконтом Рочфордом, она имела полное право демонстрировать свой герб. Дабы показать, что его владелец – женщина, она распорядилась поместить гербовое изображение внутрь ромба. Немало вопросов вызвала сомнительная родословная, составленная Анной или ее отцом, согласно которой род Болейнов происходил от благородного французского рыцаря. Эта затея была встречена с изрядной долей иронии, поскольку всем было хорошо известно о скромном происхождении Болейнов, чьими предками были обычные торговцы тканями²⁹.

Когда Екатерина прибыла в Гринвич, чтобы почтить своим присутствием празднование Рождества, Анна в разговоре с одной из ее придворных дам дерзко заявила, что предпочла бы видеть «всех испанцев на дне морском», что ей «нет никакого дела ни до королевы, ни до ее семьи» и что она «уж лучше увидит ее на виселице, чем признает своей госпожой»³⁰. Чтобы умилостивить Анну, Генрих тайком из собственного кошелька послал ей 100 фунтов «на подарок к Новому году». Список подарков придворным за тот год не сохранился, однако известно, что среди тех, чьи слуги получили щедрые вознаграждения от короля, были отец и мать Анны, ее брат и сестра, а также невестка Джейн Паркер. Это, бесспорно, свидетельствует о том, что Болейны были в большом фаворе. Однако Анну не мог не огорчать тот факт, что в церемонии вручения подарков в центре внимания была Екатерина, а потом Генрих обедал с ней, что послужило поводом для слухов, будто бы король собирается отослать Анну. Генрих вряд ли мог рассчитывать на то, что какая-то из этих двух женщин согласится и далее терпеть это унизительное положение и пребывать в состоянии неопределенности. Даже если Екатерина по складу характера могла и дальше придерживаться выжидательной тактики, то Анна к такому была не готова³¹.

Неприятности множились, и спасти положение не помогло даже комедийное представление в жанре фарса, которое затеял отец Анны, стремясь развлечь нового французского посла Габриэля де ла Гиша, прибывшего в Лондон на второй день Рождества на смену Жану дю Белле. В этом откровенном фарсе изображалось, как Уолси попадает в ад. Несмотря на распоряжение герцога Норфолка напечатать текст пьесы, рукопись не сохранилась. Однако, судя по всему, если пьеса предназначалась для того, чтобы позабавить французского посла, то эффект получился обратным: ла Гиш счел ее безвкусной и не преминул сделать герцогу красноречивое внушение (фр. blâme fort). Он напомнил Норфолку, что кардинал Уолси когда-то был хорошим другом Франции. Неблагоразумно было расстраивать де ла Гиша, в чем Анна убедилась позже, когда они с Генрихом принимали его в Прощеный вторник: посол держался весьма холодно³².

К этому времени Анна и Генрих уже вернулись в Уайтхолл, где не было места для Екатерины, и Анна чувствовала себя спокойно. В новом дворце всем Болейнам были отведены отдельные покои, и в часы досуга Джордж и его отец играли в карты, шаффлборд, кегли и теннис с Генрихом или друг с другом, с Анной, сэром Томасом Чейни, а иногда к ним присоединялся молодой Фрэнсис Уэстон, недавно принятый на службу в личные покои короля³³.

16 января 1531 года парламент возобновил свою работу. Парламентарии собрались, чтобы заслушать обличительные показания против священников, обвиненных в превышении полномочий, слушание по делу которых должно было начаться в Суде королевской скамьи. Норфолк, занимая Шапюи беседой, намекнул ему о предстоящих бурных событиях и поделился с ним разрозненными выдержками из досье, составленного в Дарем-хаусе. Он заявил, что Генрих «наделен правом безраздельно властвовать в своем королевстве и не признавать никакой власти свыше». Он не допустит пересмотра своих решений в Риме, а папа Климент не имеет над ним никакой власти, пожалуй, за исключением вопросов, касающихся ереси. В довершение к сказанному, герцог показал Шапюи слепок с надписи на знаменитой печати короля Артура, находившейся в Вестминстерском аббатстве[82]. Из нее следовало, что Артур был «императором» Британии, Франции и большей части Западной Европы, о чем свидетельствовали хроники и факты, изложенные в «Смерти Артура» Томаса Мэлори. Это очень позабавило императорского посла, и он, рассмеявшись, выразил удивление, что Генрих заодно не объявил себя и императором Азии³⁴.

21 января Генрих прекратил слушания в Суде королевской скамьи, однако приказал священникам выкупить парламентское помилование, заплатив в казну огромный штраф в размере 118 000 фунтов (что сегодня составило бы свыше 120 миллионов фунтов). 7 февраля он потребовал от них признать его «Единственным защитником и верховным главой английской церкви и духовенства». Священникам не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. Однако они настояли на том, чтобы к этой формулировке добавили важную поправку – «насколько это позволяет закон Христа»³⁵.

Вопрос о внесении этой поправки был улажен после того, как в зале, где проходила конвокация[83] (синод и парламент заседали одновременно), появился человек, недавно поступивший на службу короля. Он искал архиепископа Уорэма. Это был Томас Кромвель, сорокапятилетний юрист-самоучка, сын йомена из Патни. Так он впервые появился на публике, выступая от имени короля. Своими повадками он напоминал леопарда (впоследствии этот хищник станет его домашним любимцем); он бегло говорил на итальянском и французском, знал латынь и преданно служил Уолси почти до самого конца, пока не понял, что дальнейшим упорством может поставить крест на своей карьере. До службы у Уолси он сражался в Италии как наемный солдат и участвовал в битве при Гарильяно, произошедшей в 1503 году к северу от Неаполя, впоследствии он работал на банкиров Фрескобальди во Флоренции и в Лондоне. Само пребывание во Флоренции в то самое время, когда Николо Макиавелли гордо вышагивал по залам палаццо делла Синьория (палаццо Веккьо), могло научить многому. В конце 1530-х годов лорд Морли справедливо заметил, что Кромвель был бы доволен, получив в подарок книги Макиавелли «История Флоренции» и «Государь». Однако, что касается честолюбивых вельмож, придворной жизни и искусства овладевать удачей, Кромвель и без этих книг смог прийти к тем же выводам, что и их автор, поскольку во Флоренции все вокруг было пропитано этими истинами³⁶.