Ветер перемен усиливался. В четверг 27 апреля, когда де Кастельно был готов выехать во Францию, Кромвель вручил ему документ, разительно отличавшийся от того, что тот рассчитывал получить. Теперь условия англичан становились куда более жесткими. В итоге де Кастельно отказался от поездки. Решив, что его миссия провалена, он ограничился тем, что отправил контрпредложения Франциску с обычным курьером¹³.

Позже в тот же день Генрих приказал созвать парламент. Новое заседание было назначено на 8 июня – самую раннюю возможную дату с учетом времени, необходимого для проведения выборов в палату общин. Зачем? Очевидной необходимости в этом не было – всего тринадцать дней тому назад, в Страстную пятницу, король распустил членов парламента по домам после утверждения Акта о закрытии малых монастырей. Немаловажна в этой связи одна любопытная деталь: в тот же день придворный, имя которого неизвестно, расспрашивал архиепископа Лондона Джона Стоксли, крестившего дочь Анны, принцессу Елизавету, о том, существует ли возможность второго развода короля. По версии Шапюи, достаточным основанием могло послужить то, что Анна уже была связана договоренностью о заключении брака, а возможно и законным браком с Гарри Перси, несмотря на то, что позже он под присягой отрицал этот факт. Когда Стоксли прямо спросили, возможен ли развод, он предусмотрительно уклонился от ответа, сказав, что готов говорить об этом только лично с Генрихом¹⁴.

Предполагаемый маршрут путешествия Генриха и Анны оставался без изменений: по-прежнему планировалась их поездка в Дувр с целью осмотра оборонительных укреплений. Предполагалось, что они отправятся из Гринвича на следующий день после турниров в честь Майского дня, проведут ночь в Рочестере и прибудут в Дувр 5 мая. Однако Джон Хьюси, личный агент виконта Лайла при дворе, слышал разговоры об «одном немаловажном деле, которое лучше обсудить при личной встрече», хотя в целом, по его словам, в личных покоях короля все было спокойно, и Генри Норрис и Ричард Пейдж продолжали подавать письма и прошения королю от лица Лайлов. 28 апреля планы поездки в Дувр оставались в силе. Именно в этот день Томас Уорли, еще одно доверенное лицо леди Лайл, передал ей послание от Анны о том, что «миледи должна встретить ее в Дувре, как сообщила вчера госпожа Марджери Хорсман»¹⁵.

29 апреля Генрих впервые серьезно задумался о том, что ему все же придется избавиться от Анны¹⁶. Он пришел к этому выводу, прочитав зашифрованные донесения из Рима, которые прислал ему посол при императоре Карле Ричард Пейт. Написанные соответственно 12 и 14 апреля и частично утратившие актуальность из-за новых указаний Генриха, они главным образом касались аудиенции, которую Карл дал Пейту в конце марта – именно тогда император впервые сделал намек, что теперь, когда Екатерина мертва, он готов возобновить «дружеские отношения» с Генрихом. Многое в сведениях Пейта устарело, однако один момент заставил Генриха насторожиться. Оказывается, по словам Пейта, когда Карл активно обдумывал, как привести в исполнение декрет папы Павла о лишении Генриха королевства, если тот отвергнет его условия, агенты Франциска в Риме не чинили ему в этом никаких препятствий. Размышляя над событиями последних двадцати с небольшим лет, Генрих начал понимать, что Франциск легко откажется от него, если Карл решит напасть. В свою очередь Габсбурги никогда не позволят Франциску расширить свое влияние настолько, чтобы контролировать территории по обе стороны Ла-Манша и перекрыть таким образом морской путь из Испании в Нидерланды¹⁷.

Здесь было над чем подумать. Надежды на то, что обе стороны будут пытаться переманить Генриха своими лестными предложениями, а он будет лишь выбирать более выгодный для себя вариант, рассеялись как дым. Теперь выбор между Франциском и Карлом скорее напоминал выбор между Сциллой и Харибдой. Генрих решил, что будет налаживать связи с Карлом, но будет тянуть до последнего с выполнением его условий.

Озабоченность Генриха проблемами международной политики постепенно брала верх над его чувствами к Анне, о чем недвусмысленно свидетельствовало его поведение. Николас Кэрью поселил Джейн Сеймур в своем доме в Беддингтоне, где она проживала последние четыре дня и куда регулярно приезжал Генрих с поздними визитами, что очень напоминало распорядок, заведенный во время его ухаживания за Анной после приезда Кампеджи¹⁸. Кэрью даже осмелился написать Марии, чтобы она «воспряла духом», поскольку королю «надоела» его теперешняя супруга¹⁹.

Тем не менее, когда вопрос встал ребром, нельзя было с уверенностью сказать, что Генрих отвергнет Анну. Неужели угроза введения Карлом папских санкций была настолько серьезной, чтобы подтолкнуть Генриха к такому судьбоносному решению? Или для этого нужна была какая-то другая причина?

Повод, которого ждал Кромвель, представился 29 апреля: кто-то подслушал, как днем Анна беседовала с молодым музыкантом и камергером личных покоев Марком Смитоном. Как позже вспоминала сама Анна, она увидела, что Смитон стоял у окна приемного зала и мечтательно смотрел на нее. На вопрос Анны, почему он грустит, Смитон печально ответил, что «это не имеет значения». Тогда Анна надменно заявила: «Напрасно ты смотришь так, как будто ждешь, что я буду говорить с тобой как с человеком благородного происхождения, ведь ты простолюдин».– «Нет, нет,– ответил Смитон,– мне довольно смотреть на Вас, и потому прощайте»²⁰.

Когда кто-то из шпионов Кромвеля донес ему об этом разговоре, первый секретарь Генриха приготовился нанести решающий удар. Ему показалось, что в этом случайном эпизоде был намек на слишком вольные отношения, и он решил проверить, не повторялись ли подобные встречи и имело ли место что-то еще, более серьезное.

На следующий день, в воскресенье 30 апреля, Марк Смитон рано утром покинул Гринвич, однако в районе Степни по дороге в Лондон был арестован и доставлен в дом, принадлежавший Кромвелю. Его с пристрастием допросили, а утром следующего дня отправили в Тауэр. По некоторым сведениям, его «содержали в хороших условиях», однако, по свидетельству Джорджа Константина, одного из слуг Генри Норриса и школьного приятеля Уильяма Бреретона, «ходили слухи о том, что его жестоко истязали». Он содержался в темнице в кандалах. Позже, когда Анна узнала об этом, она объяснила это тем, что он «неблагородного происхождения». Она утверждала, что до инцидента, произошедшего 29 апреля в ее приемном зале, она только один раз была со Смитоном наедине. Это было в Уинчестере во время летней поездки 1535 года, когда она «послала за ним, чтобы послушать его игру на вирджинале». Ее версию событий можно найти в одном из писем констебля Тауэра Кингстона к Кромвелю, которые сейчас хранятся в Британской библиотеке. Во время пожара 1731 года в Эшбернем-хаусе[118] письма сильно обгорели по краям, однако многое можно разобрать, воспользовавшись комментариями и переписанными копиями, сделанными в начале XVIII века историком и собирателем древностей Джоном Страйпом, получившим к ним доступ еще до пожара²¹.

Другой, весьма ненадежный источник – «Испанская хроника» – приводит более зловещее описание ареста Смитона. Кромвель якобы заманил несчастного музыканта в свой дом, пообещав ему некоторые милости, однако вместо этого его ожидали муки: двое молодчиков накинули ему на голову веревку с узлами и под пытками заставили признаться в том, что он спал с Анной²².

Нельзя с уверенностью сказать, в чем именно признался Смитон. Вероятнее всего, он поначалу пытался отвести от себя подозрения в том, что испытывал влечение к Анне, и рассказал о другом, не менее пикантном эпизоде, который произошел между ней и Норрисом в ее личных покоях. Версия этого инцидента в изложении Анны сохранилась в еще одном обгоревшем во время пожара письме. Как-то раз их шутливая беседа с Норрисом вышла за рамки общепринятых приличий, поскольку Анна начала подтрунивать над его пылкими ухаживаниями за ее кузиной Мадж – вероятнее всего, речь шла о Маргарет, а не о Мэри Шелтон[119]. Почему он до сих пор не сделал ей предложение? Препятствий для женитьбы не было, поскольку он был вдовцом.