Слова друга вызывают такую приятную теплоту, но молчу, смотрю на него и не отвечаю. Что ответить? Армен, я такая глупая, что поверила ему? Смотрю на него и слушаю, как он ругает меня и пытается докопаться до истины, а я поглаживаю живот. Мне до сих пор не верится, и в ту же секунду страшно. Кровотечение, вот откуда такие боли, и воспоминание, что что-то тёплое текло по ноге. Это были не галлюцинации, не помутнение, а кровь.

— Сейчас как? — тихо шепчу, через боль в горле.

Армен подсаживается близко.

— Да всё хорошо сейчас. Но тебя хотят оставить в больнице на пару дней, посмотреть, плюс подлечат. Ты за малым воспаление легких не подхватила. Ари, я боюсь представить, что бы принесло это для ребёнка.

Армен всё говорит, говорит, а я плачу. Мне так страшно. Я так боюсь. Ларингиты, вечные спутники детства, их почти всегда лечили антибиотиками. Я могла его убить, убить крошку в себе.

Смотрю на Армена и шепчу:

— Ты знаешь, я поверила ему. Он умеет быть убедительным…

Друг не спрашивает, он знает, о ком я говорю. Сворачиваюсь клубком и продолжаю. Рассказываю без особых подробностей. А потом поднимаю глаза и спрашиваю:

— Армен, почему мужики такие?

Он молчит, ничего не говорит, наверное, вопрос риторический. Ответить на него просто невозможно. Все индивидуально, а может и нет.

— Может ты что-то хочешь? Из еды? — Армен нарушает тишину, которая возникла после моего вопроса.

— Не хочу. Помоги квартиру продать. Ключи у тебя есть, хочу, как выйду из больницы, чтобы все было продано или на сделку вышли. И подбери мне что-то на море.

— Может, не будешь спешить? Квартира хорошая.

— Нет, не хочу, — прерываю речь друга отказом.

Он больше не перечит, лишь кивает.

— Ари, я вечером заеду. Хочешь, Беллу пришлю?

Отрицательно качаю головой.

— У меня небольшая сделка, все быстро решим, вечером заеду, поправляйтесь.

Дверь палаты закрывается. Я прикрываю глаза. Наверное, в капельнице не только лекарство, но что-тои для сна.

— Здравствуйте, Армина, — после обеда в палату входит врач, которого обещала медсестра, приходящая ставить очередную капельницу, и забирает обед, который я так и не съела, не захотела. Рыба источала неприятный запах и заставить себя съесть ее я так и не смогла.

— Здравствуйте, — я присела в кровати.

— Когда мне сказали, я не поверил. Сама Армина Огнева, прима и красавица, — протянул врач.

Я улыбнулась, хотя давно привыкла к таким фразам, но все ровно приятно.

— Что ж, поговорим о вашем состоянии, моя хорошая. Состояние мы нормализовали, кровотечение остановили, угроза потери плода миновала, по анализам у вас лёгкая анемия, в целом это частое явление. Но вот ваш стресс… с ним надо что-то делать. Если вы хотите здорового ребёнка, настоятельно прошу вас: уберите по возможности стрессы из своей жизни, как и прогулки раздетой. Вы у нас теперь будущая мама, думать нужно о двоих. И о еде не забывайте, пожалуйста, — посмотрел врач в тарелки с едой, до которой я так и не дотронулась. — Я думаю, пару дней понаблюдаем и, если все хорошо, выпишем вас с условием хорошего поведения.

— Спасибо.

— Поправляйтесь.

Врач ушёл, а я вспомнила его фразу «Ваш стресс, с ним надо что-то делать, настоятельно прошу вас: уберите по возможности его из своей жизни».

Он даже не понимал, как близок к цели и прав. Я уберу, вычеркну его навсегда. Будем только вдвоём. Приложила руку к животу, посмотрела на тарелку и тут же отрицательно покачала головой. Нет, не смогу.

— А я вам книгу принесла, надеюсь, понравится, — положила мне на прикроватную тумбу книжку молоденькая медсестра, закреплённая за моей вип палатой, которую оплатил Армен.

— Спасибо.

— Я могу вам ещё чём-то помочь?

— Нет, спасибо. Я бы хотела побыть одна.

Девушка кивнула и направилась на выход, а я взяла книгу. «Три мушкетёра» Дюма. Читала в детстве, но, чтобы развеять мысли и не думать, подойдёт. Первые страницы, а после я поддалась обаянию книги, она навевала детские воспоминания, воспоминание о родителях, стало казаться, ещё немного, и мама позовёт обедать, а я буду говорить, что еще только страничку, и я бегу, на деле дочитывая уже третью.

Скрип двери, но я, как и в детстве, хочу дочитать страницу, а потом поднять глаза, скорее всего, пришла моя медсестра.

Тишина, и что-то, чего я не понимаю, наверное, интуиция, говорят или подсказывают, что это не медсестра. Поднимаю глаза и сглатываю.

Поднимаю глаза и сглатываю. Посреди палаты стоит Громов. Гематома на губе сразу же попадает в поле моего зрения, как и глаза, их бешеный блеск, обманчиво медленные шаги. Подтягиваю ноги к груди и наблюдаю, как он шаг за шагом подходит к моей кровати. Что я испытываю? Впервые ничего, раньше был трепет, ревность, боль, море боли, сейчас ничего. Скорее, страх, что этот визит понесёт за собой для малыша. Боялась сейчас я только за него, не помню, от кого слышала или читала, но именно в этот момент поняла, насколько верно утверждение: когда у тебя появляются дети, ты больше не принадлежишь себе.

Савелий подошел к кровати, придвинул стул и сел, насколько это возможно, близко ко мне.

— Рассказывай, — протянул устало и опустил глаза.

Усталый, замученный, с красными глазами, разбитой губой, которая перешла в гематому.

— О чем? — спросила так же устало.

— Почему ушла, почему разодетой ходишь по трасам. Армина, что случилось?

Я вздрогнула, как от удара. Так непривычно прозвучало полное имя из его уст.

— Малыш, что не так? Ты мне можешь сказать? Что я не так сделал? Что ты увидела?

Я смотрела на него и видела в его глазах как раньше, как и всегда своё отражение, но сейчас это не трогало, не приносило трепета, радости.

— Если вы хотите здорового ребёнка, настоятельно прошу вас: уберите по возможности стрессы из своей жизни, — повторила я слово в слово фразу врача, нарушив тишину, возникшую между нами. — Ты знаешь, мой самый большой стресс — это ты.

Савелий что-то хотел возразить, но я приложила палец к губам, призывая его к тишине, и он промолчал, ничего не сказав.

— Мне так надоело, я устала. Я начинаю тебе верить и обжигаюсь. Ты клялся мне, а потом утром я снова натыкаюсь на твою ложь. Зачем только ты лжёшь, я не понимаю. Это что угодно, но не любовь. Эгоизм, страсть обладания… не знаю. — Вздохнула глубоко и посмотрела на мужчину. Он смотрел, на меня, не отрывая глаз, а я решила, что сказать стоит, это будет правильно.

— Это твой ребёнок, — выпалила я и тут же опустила глаза. Смотреть на Громова не смогла, понимала одно — не выдержу. — Я хотела тебе рассказать утром, а сейчас решила, что бессмысленно скрывать, так будет правильно.

— Мой, — прошептал Савелий, и я посмотрела на него, он буквально светился от счастья.

Так больно кольнуло где-то внутри в области сердца.

— Из-за него и прошу — оставь нас. Мы уедем, но ты сможешь видеться. Но жить, думать, где ты, с кем ты я не хочу.

— Я не врал тебе никогда. Все мои слова, клятвы — всёправда.

— Утро доказало, что ты лгал. Всё выдало фото, и ты это знаешь.

— Я не спал с ней. Фото пришли не от неё, от бывшего начбеза отца.

— Савва, меня это не интересует, я просто не хочу. Это каждодневный ад. Мы в нем пребывать не хотим. Уйди, пожалуйста, мне нельзя нервничать. А я нервничаю, живот тянет, если я потеряю ребенка, я не прощу тебе этого никогда.

Не знаю, что стало решающим, но Громов поднял и ушёл, не проронив ни слова, тихо закрыв за собой дверь.

— Мой, мой! — хочется кричать от счастья и выть от безысходности.

«Мой самый большой стресс — ты…»

Самый большой стресс…

Вдохнул глубоко и выдохнул, легче не стало, появилось другая потребность — убивать, которую безумно хотелось исполнить.

— Выходи, — подошёл к джипу и постучал по стеклу, выгоняя водителя, свидетели были ни к чему. — Ты остаёшься в больнице. Палата 420, платное отделение. Дежурь у Армины, отвечаешь головой, если что, звони сразу же.