— Пусти меня, Смирнов, — выкручивается и пытается свести свои колени вместе, — сейчас, в данный момент, на этой кухне, в злачном доме твоего братца, я просто есть хочу. Не о замужестве речь! Лешка, хватит!

— Так вот о чем душа моя мечтает? Колечко, детка? Я правильно твои нервы прочитал? Ты хочешь замуж, Оленька?

А это я зачем сказал?

— Нет, не мечтаю и не хочу, Лешка, — как-то обреченно прозвучало, а у меня на душе кошки заскребли. — Все равно не сбудется.

Так, у меня, по-видимому, есть две минуты на обдумывание следующего шага, иначе снова по-глупому, скорее, по-дурному, потеряю ее.

— А в младшей школе был ухажер? Тот белобрысенький мальчишка, который дарил тебе подарки и таскал рюкзак.

Ольга больше не реагирует ни на один вопрос, но голодным взглядом пытает поджаренные яйца и бекон.

— Я тебя обидел, душа моя? Я ведь, — слежу за каждой вздрагивающей черточкой на ее сосредоточенном лице, за каждым жестом, за дрожанием коленей, за тремором маленьких рук, — Оль, я не хотел. Просто…

— Мальчика в школе не было, Смирнов! А замужем была, Алешка, — вздыхает и сжимает острыми коленями мои бока, — мне…

— Извини за бестактность, — хочу исправить положение.

Но:

— … не понравилось или я для «него» была не та.

В такие моменты я жалею, что батя не выдал подходящий мастер-класс, как остудить основательно заведенную женщину. Поэтому я действую на свой страх и риск и продолжаю нести дебильную чушь:

— Это не проблема.

— Хватит, Лешка. Я поняла! Хочу позавтракать, а то, похоже, по времени пора обедать.

— Оль… Мы ведь недоговорили. Климова! — шиплю.

Я слышу звук двигающегося ключа в замочной скважине, затем какую-то возню в прихожей, а потом:

— С Рождеством, братва!

И если уж совсем по чесноку, то:

«Серый, как я тебя люблю!».

Он закрывает рукой глаза и будто бы наощупь продвигается на кухню:

— Вы там внизу одеты, детки? Трусики у всех на месте? Брат? По сопящему дыханию, как это ни странно, вижу, что ты в штанах и пояс вроде бы на месте. Кружок? Что по нижнему ярусу? Могу руку убирать? Как у тебя дела?

Климова краснеет и снова пытается избавить себя от меня, только на этот раз я позволяю и в сторону отхожу…

Домой, в любимый город, мы вернулись только через неделю после начала нового календарного года. Так получилось и, если честно, хорошо, что так — по возможности с учетом праздничного времени, — быстро! Смирнов позаботился обо всем самостоятельно, меня ни во что не посвящал, скорее наоборот, совершенно секретно вел переговоры с перевозчиком, перешептывался с доставкой на место, ругался с таксистами и по-хозяйски строил нас с Сережей. Мы со всем смирились и молча выполняли то, что Лешка нам в приказном тоне выдавал! Он включил на полную мощность старшего брата и мужчину, имеющего безоговорочное право на свою женщину. «Свою женщину»⁉ Серьезно? Так я стала частной живой собственностью Алексея Максимовича Смирнова. Я, действительно, его добровольная раба! Отец, наверное, в гробу три раза перевернулся. Видела бы мать мое падение!

Алеша все чаще стал повторять это выражение, а к весьма обширному перечню моих имен добавилось очень емкое слово «женщина» с добавочными миленькими эпитетами — сладенькая, странненькая, сонная, голодная, ненасытная, горячая, страстная, желанная и даже иногда…противная! Я на него не обижаюсь — иногда приятно и всегда смешно.

В родном аэропорту, восьмого января, нас встречали Лешкины родители — заплаканная, с очень красными глазами и слегка опухшим носом, Антонина Николаевна и более чем хмурый Максим Сергеевич. В зимнем городе стоял столь редкий для нашего географического расположения, практически беспрецедентный, холод — минус двадцать пять, но несмотря на это в руках матери Алешки были рубиновые, как будто бы кровавые, пурпурные или сочно алые, цветы. Маленькие розочки, словно искусственные, декоративные, в оберточной простой бумаге с легким поцелуем в щеку торжественно вручились мне. По всем их действиям и вокруг царящей напряженной обстановке было слишком очевидно, что старшие Смирновы чем-то взволнованы и, по-моему, друг другом чересчур раздражены. Антонина Николаевна не смотрела на Максима Сергеевича и даже злобно шикала, шипела, когда он начинал о чем-то спрашивать у сына или мне что-то приятное говорить, а ее любимый муж, как это ни странно, ни разу свою «кроху» по имени не назвал и надменно игнорировал язвительные замечания жены.

Отец пригнал машину сына на стоянку, вернее, Смирновы приехали на ней за нами в аэропорт. Лешка, как мальчишка, радовался встрече со своей железной малышкой и вообще не торопился открывать нам двери. Бегал, суетился, наматывал широкие круг вокруг здоровой черной железяки, пока отец не сделал замечание и сквозь одно-единственное матерное слово не прошипел:

«Имей же совесть, твою мать, царевич Алексе-е-ей!».

И вот в салоне, наконец-то, — если честно, я с огромным облегчением очень громко выдохнула, — началась та самая, настоящая, семейная идиллия. Алексей и Максим Сергеевич — за рулем и рядом, а мы с Антониной Николаевной — на заднем сидении, вплотную друг другу, молча и вдвоем. На всем протяжении маршрута «Аэропорт-Коттеджный поселок-Уютный дом показательной семьи Смирновых» мать Лешки мертвой хваткой вцепилась в мою руку, подхватив под локоть, под самую подмышку, и периодически бросала на меня свой цепкий взгляд. Смирнова с какой-то тайной улыбалась, словно дама на всемирно известном полотне, иногда подмигивала и что-то беззвучно одними очень яркими губами шептала. Я сразу отметила, что Антонина много плакала. Нервы, стресс, семья, муж, сыновья и, наверное, я. Последнее «случайное событие» — не по желанию, а, скорее всего, в придачу или за какой-то только ей одной известный грех. За весь срок вынужденного отсутствия ее сына Смирнова сбросила весьма приличный вес и стала еще меньше, тоньше и субтильнее. Как будто горе вытянуло из красивой женщины всю жизненную энергию, обаяние, шарм и красоту. Но! В тот день, похоже, у нее наконец-то наступила долгожданная стадия «принятия-смирения», по-видимому, слишком долгожданной эмоциональной разрядки, и обретения случайно потерянного любимого очень взрослого ребенка. Господи, ведь это все из-за меня! Мне искренне жаль, что так нехорошо получилось! И я очень надеюсь, что когда-нибудь Смирнова все это забудет и простит меня. А тогда, в тот день, прощаясь с родителями, Алешка каждому из них незаметно всунул в руку или карман одежды по записке от «младшенького» нерадивого сынка.

Я ведь старалась, Антонина Николаевна! Пожалуйста, поверьте! Очень! Очень-очень, как могла! Но Сергей был крайне непреклонен, и к тому же постоянно, как заведенный, повторял, чтобы я не лезла во всю эту слишком неприятную и мерзкую историю. Он уверял меня, что ни на кого не держит зла, что в чем-то сам даже виноват и этого вообще не отрицает, и что со временем, возможно, отец простит его и тогда…

Господи! Он ведь не вернется! Никогда!

Этого сказать заглядывающей в глаза маленькой матери в тот день я не смогла. Струсила, да и Алешка настойчиво тянул меня домой и показывал глазами, жестами и всеми своими действиями, как велико его желание попасть в мою квартиру, вернее, в мою кровать — он торопился еще, как минимум, раза два, засвидетельствовать свои права на «женщину с оттенком умопомрачительного секса». Что-что??? Короче, Смирняга не допустил более плотного общения с его обеспокоенной и уставшей матерью, а лишь заверил старших, что мы обязательно навестим их где-то через семь дней, если «одалиска» сможет встать. Еще бы! Конечно! Ну, что сказать? Свое слово Алексей полностью тогда сдержал…

— Спасибо, Климова, — Антонина мягко сжимает мою кисть и шепчет на ухо. — С Новым годом, Олечка! С Рождеством, девочка!

Олечка? Девочка? С каких пор, давно ли? И потом, уже как две недели новый год, но, по-моему, Смирнову этот факт абсолютно не смущает, она просто счастлива от того, что старший сын, наконец-таки, вернулся домой. Пусть так! Теперь, по прошествии еще семи дней, мне почему-то кажется, что Алешка давно уже задумывался о репатриации в родные стены, мой приезд лишь спровоцировал и несколько ускорил его намерение и сам последующий процесс. И, положа руку на сердце, выскажу предположение, что Смирнов забронировал билеты еще, м-м-м, где-то на третий день моего внезапного визита к ним… Это так, всего лишь личное, очень субъективное, наблюдение. Ну, уж больно быстро мы паковали вещи и прятались в кровати, прикрываясь страстным сексом, от младшего брата.