— Здесь? Тут, солнышко?

Я трогаю соски, легко сжимаю и перекатываю между пальцев, затем играю, словно на щипковом инструменте, а под конец губами всасываю и зубами аккуратно зажимаю — Ольга отворачивается от меня и со стоном, зажмурившись от наслаждения, прикусывает свою ладонь.

— А тут?

Спускаюсь языком под грудь — резцами шкурку принимая, облизываю смуглые дрожащие полушария. Выставляю в авангард комплекты будущих засосов — языком, губами и зубами нежную кожу на дергающемся теле тереблю.

— Еще… Хочу…

Прокладываю влажную дорожку поцелуев по направлению «строго на юг». На пупочной впадине на одну секунду замираю — наслаждаюсь ее тонким писком и танцующим перед моим лицом теплым животом.

— Леша, я прошу…

О чем? О чем ты меня все время просишь, одалиска? О прощении? Так оно уже точно есть. О ласке? Да вот же она! О сексе, детка? Наверное, сейчас все будет, если ты позволишь?

Обхватываю ее бедра и подтягиваю легкое тело к себе на пах.

— Нет-нет, — упирается пятками и назад отползает.

— Лежать-не дергаться, — заставляю ее обнять себя ногами. — Лежать! Кому сказал?

Раскрываю Климову, как бабочку под микроскопом, лежащую беспомощно на предметном стекле. Подкладываю ей под задницу подушку и фиксирую так, как будет приятно ей и удобно мне.

— Пожалуйста, — пытается выкрутиться, — не надо этого, Алексей. Не надо, не хочу, это лишнее. Мне неприятно.

— Через минуту ты изменишь показания, малыш.

Целую осторожно выделяющийся на стройном теле бледно-розовый шрам и направляюсь в тот самый центр наслаждений. Ольга ноет и что-то постоянно просит, и без конца пытается отклеить меня.

Не слушая ее скулеж и стоны, неспешно провожу широким языком первую влажную дорожку — снизу вверх, еще и еще. Климова немного напряжена и, как ни странно, в полной боевой готовности с меня слинять, но потихоньку все же начинает умолять:

— Лешка… Приятно… Еще… Еще…

Я продолжаю широко лизать и терпеливо жду, когда она начнет своим тазом помогать. Наконец-то Ольга окончательно расслабляется и запускает руки в мои волосы — я блаженно прикрываю глаза. Теперь она сжимает, массирует и накручивает отдельные пряди на свои пальцы и непрерывно, как заведенная, повторяет:

— Еще, еще, еще…

Твою мать! Какая красота! Я так за ней скучал. За всем, за всем, а не только за этим гибким телом. За нашим странным общением, за ее подколами, за шутками, за искренней улыбкой, за ее наивностью и за романтической фигней, за совместными ночами, за сексом, и даже за скандалами. Что в ней есть такого, чего я раньше ни в одной из женщин не встречал…

— Господи…

Ольга всхлипывает, дрожит и резко, очень сильно скрещивает ноги, зажимает бедра — ерзает и даже слегка приподнимает зад, а я, стоя на коленях, с влажными губами за этим никаким не затухающим приходом с улыбкой наблюдаю. Теперь, похоже, мой черед, малыш! Надо бы порадовать меня!

— Ты как, кружок?

— С-с-смирнов, ты… Ты… Го-о-о-о-споди, Алеш-ш-ш-ка!

Все ясно! Укладываюсь на спину, а Климову, как эбонитовую куколку, сверху размещаю.

— Иди-ка сюда. Тшш…

Поглаживаю вздрагивающие ягодицы, трогаю наэлектризованный оголенный провод-позвоночник, осторожно вниз руку запускаю. Климова приподнимается, змеей выгибает спину и демонстрирует мне вздыбленную мурашечную влажную грудь.

Праздничная ночь, по-видимому, будет очень долгой, одалиска. Четыре месяца, а у меня внизу аврал… Кто-то очень жадный с августа мне сто сорок две страстные ночи задолжал!

*Эруэлл (Irwell, англ., географ.) — река в Северо-Западной Англии, которая течет через долину Эруэлл в округах Ланкашир и Большой Манчестер.

Климова выгибается и вымученно стонет:

«Ле-е-е-ешка!»,

а я, скотина, улыбаюсь и кусаю Ольгу в острый влажный подбородок. Хорошо-то как! Ты ненасытная, одалиска! Мощно укатала «Лешку», душа моя! Ожила малышка, раскрылась, стала женские права качать, осторожно командовать, ненавязчиво направлять, указывать и даже что-то требовать:

«Еще, пожалуйста, не останавливайся»

и

«Давай так! М-м-м! Еще, опять!»…

Переворачиваюсь на живот и трогаю рукой теплое место рядом. Не понял! Приподнимаю голову и, слегка прищурившись, приоткрываю сонные глаза. Соседки нет! Да чтоб тебя!

КЛИМОВА!

Продавленная подушка, живое человеческое место — еще совсем недавно кто-то здесь лежал.

— Оль, — мычу, стону, бью кулаками, и сам себе в какой-то мерзости клянусь. — Ну, где ты?

Господи! Я ведь убью эту заразу — столь тяжкий неискупимый грех на душу возьму!

— А? — тихо отвечает. — Что, Лешка? Я здесь.

Упираюсь ладонями в матрас, отталкиваюсь от поверхности и тут же подрываюсь, становлюсь на четвереньки и оглядываюсь по сторонам. Приплыли! Еще чуть-чуть и зарычу. Она сидит с ногами, задранными под самый подбородок, в огромном кресле напротив кровати, на которой вчера мы с ней устроили свой личный карнавал.

— Ты чего там делаешь? Что случилось?

— С тобой очень жарко и я сопрела. Ты, как печка, адски кочегаришь — от души. Или это у меня температура, возможно, жар, или африканская лихорадка? Вероятно, я немного приболела или остываю, — прикладывает руку и касается лба тыльной частью ладони. — Душно! Не пойму, что со мной. Леш, может это последствия глинтвейна и, как это… Абстинентный синдром!

— По-русски, одалиска, это обычное похмелье. Уверен, что ты сильно заблуждаешься и, вообще, не обманывай, не выдумывай и не накручивай себя. Все с тобой в порядке — я же вижу. Карий глаз загадочно играет, — Ольга начинает улыбаться, а я продолжаю сыпать комплименты, — щечки аленько горят, а ножки суетливо скачут, раз умудрилась выпрыгнуть из кровати, видно, «этот Лешка» недотянул и недолюбил тебя. Теперь иди ко мне! Оля! — даже угрожаю. — Будь добра, иди в кровать!

Она наигранно кривит красивое лицо, что-то там еще бормочет недовольно, спускает ножки и, одергивая смешные шортики, одновременно с этим поправляя бретельки коротенькой пижамной майки, кошачьим шагом на носочках идет ко мне. Раскрываю одеяло, приглашаю рядом лечь и на всякий случай еще раз уточняю:

— Все нормально? А?

Под ее небольшим весом кровать слегка пружинит, а сама Климова шустро забирается с ногами и тут же скручивается калачиком, устраиваясь, как маленький зверек, под мой бок.

— Леш, — начинает накручивать на пальчик волос на моей груди. — Лешенька, Алеша…

— Я прошу тебя, пожалуйста, детка, не начинай. Все ведь хорошо, у нас все просто зашибись, все нормально. Оля-я-я! Нет!

Она поднимает голову и всматривается в мои глаза:

— Я очень хочу домой, Алешка. Понимаешь? Скучаю за своей работой, за нашим окружением. У меня ведь появились по твоей милости хорошие друзья. Мы сильно подружились и стали хорошо общаться за время твоего, — запинается и прикрывает глаза, — вынужденного отсутствия.

Твою мать! А я-то уже, грешным делом, подумал, что сейчас начнется разбор неосторожно мною совершенных «полетов» или произведется выдача каких-нибудь претензий, или приведутся сроки исполнения штрафных мероприятий, или просто женский эмоциональный шантаж, приход-уход, угрозы, слезы или на худой конец наигранная истерика. Я громко и со свистом выдыхаю и про себя три раза выдаю какое-то крайне нехорошее выражение. Удивленно поднимаю бровь и говорю:

— Та-а-ак! И кто же эти люди? Твои друзья, да еще и по моей милости. Только не говори, пожалуйста, что Гриша Велихов приходил с букетом проведывать тебя.

— Это Надя.

Фух! Слава Богу! Я немного успокоился, что другу не придется ноги и то, что несколько повыше, с корнем и плодами выдирать. По правде говоря, я кое-что предполагал, надеялся и так и знал, что со странным Морозовским золотым кукленком Ольга найдет общие точки соприкосновения, подружится и впустит в свой узкий избранный круг доверия. Эти дамы слишком хороши в вопросах жестокости по отношению ко всему мужскому полу. Такие два ангельских вампира с красивыми улыбками и жалостливыми глазами. А когти и клыки, как… У суккубов! Оля Климова — похотливая демоница и развратная бестия, соблазняющая во снах меня. О Голден леди Максик сам расскажет!