— Их там двое, — Ольга шепчет и подходит еще ближе ко мне, укладывает обе тонкие кисти мне на грудь и разговаривает как будто с моей шеей. Чувствую ее дыхание, но боюсь спугнуть, поэтому смотрю туда, куда она рукой показывает.

— Видишь-видишь? Леш, ну отомри, пожалуйста. Это мама с косуленком?

Вряд ли? Скорее это… Он и она! Пара! Странно. Рано для животного интима, а может просто природный сбой или у этих тварей чувство неземное. Тот, что покрупнее, обнюхивает самочку — она маленькая, с тонкими и сухонькими ножками, с тем самым серебряным копытцем, с умными сливовыми глазами и изящной шеей, а он, нахал, усердно носом лезет ей под хвост. Она поворачивается, подскакивает, пытается его боднуть растопыренными ушами и прихватить зубами шкурку, он крутится и не дается, настаивает на близости. Самец уверен, что добьется своего!

— Оль…

— Угу, — она заинтересовано разглядывает пару и укладывается щекой мне на грудь.

— Косули — это те же олени. Род один, понимаешь? — разглядываю ее затылок.

— Я не знала, — еще тише шепчет и перебирает пальцами мою ветровку. — Теперь… Господи, Алеша, ну, посмотри. Тебе разве не интересно?

— Детеныш косули — олененок, иногда — теленок. Когда они сбиваются в стаю, то говорят — косулята. Одалиска? — губами женские волосы жую. — Ты сейчас продавишь меня.

Дожился, Смирняга! Наблюдаешь за животным трахом, и тут же пересказываешь ей журнал «Натуралист», зачитанный до дыр в счастливом замусоленном добром и лаской детстве.

Климова тихонько в кулачок смеется и елозит гладким лбом по моей груди:

— Откуда ты все знаешь? Врешь ведь и не краснеешь? Брехло! Трепло и фантазер!

— С отцом и дядей Сережей на охоту ходили…

— Да ладно? — на мгновение поднимает голову и взором бегает по моему лицу. — Хотя, вообще-то да, можно допустить на одно мгновение… Понятно, — приоткрыв рот, приподнимается на цыпочках и направляет взгляд на парочку, которая, по всей видимости, с минуты на минуту начнет творить все то, что я хотел бы с ней произвести.

— Оля…

— Подожди, пожалуйста, — крутит голову, как будто бы смеется.

— Это… Сейчас… Не смотри! — шиплю.

Самец вскакивает на самку и обнимает ее передними лапами, пристраивается сзади, а «дама» степенно ждет, смешно вытягивая и без того слишком длинную шею. А Климова по-пуритански зажимает обеими руками рот и поворачивается ко мне с очень возмущенным видом:

«Ты видел? Видел? Да как же ты посмел допустить постыдное деяние?».

Мне кажется, что я сейчас из-за этого озабоченного и очевидно бешеного гада с не пойми каких херов солидно отхвачу. Широко открытыми глазами смотрит на меня — взглядом полосует, типа, сделай что-нибудь? А я могу только вслух с внутриутробным звуком пробурчать, чтобы хоть как-то оправдать копытного «героя»:

— Вот же идиот! У всех на виду. Бесстыдник! Похабная тварюка. Ну, я его…

— Мы… — удар в плечо и женское смешное недовольство.

— За что, одалиска? Иди-ка сюда, — обнимаю ее и придавливаю спиной к первому попавшемуся дереву. — Блядь! Извини! Тебе не больно? — она хорошо прикладывается своим затылком об ствол, быстро переворачиваю нас, меняемся взаимным расположением, теперь я опираюсь всем телом на выбранную сосну. — Не смотри туда. Не будем им мешать. Тшш, тшш, не спугни мальчишку. Пусть постарается, а месяцев через десять тут будет бегать его сынок…

Там довольно громкая возня! Да, блядь! Самец сопит, а самка ревет. Он что, сто лет не видел «бабу»? Да и май месяц на носу, чего он, белены объелся? Ну точно, идиот!

— Это…

— Ну…

— Господи, мы что, за ними тут подсматриваем-подслушиваем. Мерзость-то какая! — шепчет и утыкается лицом в мою куртку, руками натягивает полы и с приказом мне рычит. — Смирнов, застегни! Слышишь, кому говорю? Застегни ее скорее. Не хочу смотреть и слышать…

— Это недолго! — кривлю морду и пытаюсь молнию соединить. — Раз-раз….

— На охоте папа говорил? Природу вместе изучали?

— Заканчивай херню пороть. Я сразу пытался сказать, хотел тебя отвлечь, но ты тут про их детенышей мечтательно заворачивала. Умилялась живой природой, лесной красотой. Разглядывала уши, копыта, считала на заднице у дамы пятна. Он тоже время даром не терял. Вот мужик сейчас ей основательно подгонит косулёнка. Усердный парень, но не долгий, — а про себя добавляю, — где-то «минут на пять».

— Смирнов, перестань похабничать. Мерзко и неприятно. Ты вроде бы романтик, так по крайней мере, твоя Настя говорит, а как до дела…

— Ты не знаешь, какой я, когда доходит до того самого дела, вот и закрой рот, иначе, — по-моему, я ей сексом угрожаю, — иначе…

— Что? Возьмешь, как этот бедную косулю.

— Блядь, Оль, перестань. Ненавидишь мужиков или какого-то одного, конкретного, героя. Как звали сволочь? Попробую угадать. Сережа? Нет, мимо. Брат и дядька не производили впечатление отъявленных подлецов. Максим… Как я мог так неуважительно подумать! Нет-нет! Образец верности, долга и какой-то там чести. Гриша? Гриша может, но, увы, опять не он. А если Дима, например… Что скажешь, одалиска? У Морозова брательник Димитриус, но думаю, что не он…

— Заткнись… — шипит змеей.

— Тебе понравилось?

— Угу!

— Позавтракаем завтра, все, как обычно, по расписанию, все в силе?

— Наверное…

— Оль?

— Что?

— Ты как-то неуверенно звучишь. И я очень прошу, подумай. Ну… Над тем моим предложением. Слышишь?

— Нет, не настаивай, пожалуйста, так для всех будет лучше.

— У меня ведь есть еще неделя…

— Да.

— … чтобы понравиться тебе? А?

Молчание… Молчание… Молчание!

— А с началом новой, что помешает мне, например, просто звонить, чтобы узнать, в каком настроении изумруд души моей проснулся? Или что надето на тебе? Или… Я ведь могу пригласить тебя еще раз к Суворовым?

— Спокойной ночи, Алексей. Уже слишком поздно.

— Только двадцать два ноль ноль. Одалиска…

— Мне завтра рано на работу.

— Климова!

— Что?

— Оль!

— Алексей, пожалуйста, хватит! Ничего не выйдет. Я прошу, оставь попытки и переключись на кого-нибудь. Ты — хороший парень, даже очень, но…

— Завтра заеду в семь.

Вот и все скупое эссе о том, как мы провели с ней три дня на дикой природе, в сказочном месте, у Суворовых, что там видели и как лесной безмятежностью вместе наслаждались. Заученные фразы: «Угу! Ага! Да!» и естественно категоричное «Нет!» и мое любимое «Хватит, я очень устала!». Несмеяна себе не изменяет — каменная баба, скупая злобная хозяйка Медной горы из тех самых Бажовских сказок, а я задуренный Данила-мастер? У! У! Ну, спрашивается, чего завелся, как ужаленный, ударенный, пришибленный и конченый дурак? Мне-то что с того? Что мне со всего этого? Походим, покружим, за ручку подержимся и разойдемся. Таков был материнский план? Теперь, похоже, я ищу того самого крайнего, за весь бардак ответственного. Кто виноват? Тут только сам! Выяснили, слава Богу. А что делать? Тут небольшая… Блядь, да что я вру — охренеть какая загвоздка!

Сижу в машине, считаю скупые дождевые капли на лобовом стекле, не глядя, скребу указательным пальцем по кожаной обивке рулевого колеса. Затем с апатией рассматриваю внутреннюю обстановку, словно никогда до этого не видел. То и дело поворачиваю голову направо, прочесываю взглядом пустое соседнее кресло, как влюбленный Пьеро, тяжело вздыхаю, шепчу какой-то мат и тут же голову назад возвращаю. Стерва! Что с тобой не так? А главное, что теперь не так со мною? Что, сука, в этом мире происходит?

На мой вопрос о ее семейном статусе — всегда скупой ответ:

«Не твое дело, Алексей».

Замужем? Ты замужем? И вот опять:

«Спокойной ночи, Алексей. До завтра».

Ну, привет, одалиска! Это что за тайна? Государственная, под подпись и под страхом той самой смертной казни? С каких херов это положение стало охуительно засекреченным? Дима, Дима… Долбаный неуловимый черт! Я в какой-то момент стал все-таки подозревать младшего Шевцова! Но отважился и как бы невзначай спросил у матери — нет, тот Димасик оказался не при чем, зато она быстро вспомнила какого-то курсанта, потом лейтенанта, Дмитрия Черненького — у мамы профессиональная память на не слишком успевающих ребят. Раз всплыл, значит, стопроцентно туповат. Еще к тому же, блядь, до усрачки смешная фамилия. Это он, что ли, зазноба сердца Ольги Климовой? Мама не ответила, сказала лишь, что всегда ребята были вместе, молоденькая красивая смешная парочка — он старше ее на пять лет, когда выпустился и попал под распределение, Климова бросила институт и якобы за ним в ту выбранную государством глушь уехала. Этот Дима? Из-за него покинула семью и в неизвестном направлении сдрыснула? О нем она скулит, когда типа никто не слышит? Любовь неземная, видимо. Хорошо! Допустим! А чего ж тогда не сохранила? Где теперь любименький Димон? Слился в унитаз, раз мама попросила меня присмотреть за эмоциональными приходами одалиски? А? Фух, сука! Я даже вроде бы вспотел, но сделал определенный вывод, что дедуктивный метод ни хрена не работает — тут моей маме «неуд» за возможное старание, а мои чертоги памяти охренеть как, да просто под Марусин поясок, забиты Климовскими сисечками. Лыблюсь и непроизвольно выставляю кисти рук перед собой, повторяя форму и размер тех самых «Климовят». В двух копиях! Естественно! Климова однозначно в этом деле не дегенерат! С отзывчивостью, ответной лаской, по-моему, есть некоторые проблемы — она молчит и стискивает зубы, как будто бы стойко терпит, из последних сил сдерживается и старается не закричать. Настырная упрямая девчонка! Не беда, тут запросто найдем подход — подайте тело Климовой на блюде, а мне еще широкую кровать!