— Продолжай, любимая, — опускается лицом мне на плечо и бережно трется об меня своей щекой.

Я прикрываю глаза и вспоминаю в мельчайших подробностях то, что тогда в том жутком родильном доме произошло.

— А там… Господи, Алешка! В предродовой палате я познакомилась, — громко сглатываю, всхлипываю, икаю и с громким ревом произношу, — с его первой, настоящей, женой. Она рожала в тот же день, там же и на тех же условиях! Это невыносимо. Врачи все повторяли ее фамилию: «Черненькая, раскрытие неполное, подождем еще. Черненькая пора прокапаться, наверное…».

— А ты? Как ты поняла, что это она…

— Эта баба постоянно звала его. Обвиняла, ругала, посылала далеко и на все буквы алфавита. Мол, он, скотина, сделал малыша, а сам смылся, чем-то занят, висит, подлец, на телефоне, и ждет поздравительного звонка. А я ведь не меняла фамилию, Алеша. Единственное мое условие, которое он не смог опротестовать! Категорически! Отказалась наотрез! Я разодрала ему лицо, но проявила настойчивость хотя бы в этом. М-м-м… Эта женщина кричала, словно на скотобойне. А я заткнулась, закусив губу, терпела и ждала, когда ж ее переведут в родильный зал. Ей-богу, это было просто невыносимо…

— Я все понял, детка. Ты можешь не продолжать…

— … Она скулила, что ее муж — великий мужественный пожарный, что он сейчас выполняет свой профессиональный и служебный долг. Сволочь! Сволочь он! Чертов шизофреник! Спал идиот с обеими, детей сделал… Ладно ей! А мне? Мне-то за что? Если не хотел меня, питался местью, и не планировал дальнейшую совместную судьбу. За что?

Алешка силой разворачивает меня к себе лицом и зажимает голову в огромных лапах:

— Ты ни в чем не виновата! Не твоя вина.

— Я ведь терпела, на что-то рассчитывала, ждала чего-то… Алеша!

— Мы все такие, Оль, все! Абсолютно! Без половой дискриминации. Неважно в штанах или юбке, мы ждем облегчения, взаимопонимания, любви, в конце концов.

— Мой шрам. Там, — глаза вниз опускаю, — ты понимаешь?

— Я знаю, что это, малыш. От операции, кесарево сечение. Я прав?

— Да-да. Он родился мертвым, Алеша. Он умер, находясь в гнилой утробе своей недоматери. Я — долбаная плохая сука-мать! Ты знаешь, как я его ругала и била себя по животу, как я желала ему смерти, знаешь, знаешь? Я возненавидела собственного ребенка, а он, несчастный, нелюбимый, разрывал меня изнутри, словно прекрасно понимал, что его ждет при появлении на свет. Я бы… Я бы удавила его вот этими руками… Господи! Я — жестокая дрянь! Убийца…

— Тшш. Ерунда, малыш. Не верю! Ты не такая! Ты — не злая, не мерзкая, не агрессивная, ты… Хочешь знать, как я вижу нас?

Сквозь слезы головой киваю в знак согласия.

— Ик, извини меня, хр-ик, — хнычу, безобразно кривляюсь, хрюкаю, икаю. — Извини, пожалуйста…

Он вдруг легко отталкивает меня от себя и опускает свои огромные ладони на мой живот.

— У нас будут красивые дети, одалиска. Как ты, душа моя, как ты. Думаю, что, м-м-м, двое? Ты как на это смотришь? — круговыми движениями муж гладит низ моего живота. — Два пацаненка?

— Ты хочешь мальчиков. Сыновей? Двух братиков? Ты… — затихаю и пытаюсь улыбнуться.

— Две девочки! Или братик с сестричкой. Но двое минимум, малыш. Детворе должно быть нескучно с нами, с угрюмыми родителями. Понимаешь?

— Алеш-а-а-а. Я…

— Ты ведь можешь иметь детей? Ты… Оль, что врачи говорят? — он вдруг серьезнеет и замолкает — муж ждет только положительный ответ.

— Юрий Григорьевич, — быстро осекаюсь, поймав его недоумевающий взгляд, — это мой врач, Леша.

— У-у-у, — с улыбкой продолжает свои круговые движения по моему исполосованному животу.

— Сказал, что шансы есть и очень неплохие. Поэтому…

— Значит, зашибись! Попробуем, малыш? — поднимает взгляд и шаловливо мне моргает. — Что делаешь сегодня вечером, душа моя? Какие планы? — склоняется к моей шее и прочесывает губами вверх-вниз. — Сладенькая рёва-одалиска. М?

— Ты не сердишься, не злишься, не кричишь, ты не поднимаешь руку? — в блаженной истоме закрываю глаза.

— Я предвкушаю, как войду в тебя и похозяйничаю там сегодня. Голеньким и возбужденным, без своей резиновой брони! Я помню, как это там у тебя. Тепленько, как в норке. Оль, я, кажется…

— Пошляк! — подвигаюсь ближе и вешаюсь к нему на плечи. — Ты пошленький, мой муженек.

— Возьму тебя сегодня и не один раз…

Господи! Прямо в коридоре, вжав мое лицо в огромное зеркало, Смирнов быстрыми ударами вколачивается в меня. Молчит и тихо стонет, а я, как гибкая пантера, отклячиваю и подставляю для классной экзекуции свой зад.

— Еще… Леша, — жалобно хнычу. — Что ты вытворяешь? — шепчу.

— Обойдешься! Что хочу, то и ворочу, любовь моя, — он осторожно выходит и шлепает по дергающемуся заду. — М-м-м, румяная затраханая красота.

Влажно, мокро, липко… Даже хлюпающе и немного вязко! Как-то негигиенично! Я морщу нос и опускаю взгляд, а Лешка, откинув голову назад, очень громко ржет:

— Течет моя мадам! Истекает… Живые соки испускает.

Ах ты ж!!!

Гад, паршивец, извращуга, озабоченный мужик! Мой муж — сексуальный темпераментный домогатель. Необъезженный дикий жеребец! Лихой мустанг-вожак и альфа-лидер пока еще немногочисленного молодого табуна!

— Идем туда, — он обхватывает мою руку и терпеливо ждет пока я переступлю через свои трусы. — Давай-давай, раз-два, раз-два.

— Леш…

— Поднимаем ножки, шевелим попкой и идем, малыш. Отказы сегодня я не принимаю. Напоминаю, что Вы, любезная, выплачиваете сейчас большую неустойку за сорванный утренний план.

На кухне? Он сейчас серьезно? На столе, на котором мы едим? Я упираюсь и слегка от направления движения отклоняюсь.

— М-м-м, это как-то…

— Туда-туда, солнышко.

Я виновата! Значит, буду каяться столько раз, сколько Смирнов отложит для меня. Но здесь? Смогу ли…

Ах, как приятно! Дышу, как загнанная быстрой долгой скачкой лошадь, лежа на столе со спущенными затекшими ногами — бью пятками по закрытым боковым поверхностям.

— Я больше не могу. Ты затрахал меня… Чертов извращенец, Смирнов Алешка, — запыхавшись от супружеского забега, который он мне тут устроил, оттягиваю сильное тело от себя. — Это… Господи, Смирняга, мы испохабили святое место для принятия пищи…

— Да ладно! Мы его облагородили, душа моя! Твои половинки прекрасно и навечно отпечатались на темно-зеленой поверхности стола. Но, — закусывает нижнюю губу и прищуривает взгляд, — еще ведь не все, малыш! Я не закончил получать свой персональный кайф. Идем-ка, детка, в кровать.

— Ты не устал? — приподнимаюсь на локтях и строю кислое лицо. — Хнык-хнык, Лешка. У тебя там что…

Он хищно улыбается и облизывает губы, затем подмигивает и стаскивает меня за лодыжки, как мягкую игрушку со стола.

— Опа! В кроватку, Оленька, в кроватку. Надо усмирить очень стойкого бойца…

Такими темпами я забеременею к завтрашнему утру. Смирнов дал слово… Алешка как его отец! Господи, а я отчаянно молюсь, чтобы он его сдержал!

Судорожно сжимаю кожаные ручки своей сумки и молчаливо с нетерпением ожидаю вердикта врача. Все! Нормально! Отлично! По-другому просто быть не может! Не может…

— Волнуетесь? — светило по женской части что-то неторопливо пишет и разговаривает со мной, не отрывая взгляд от амбулаторной карточки.

— Юрий Григорьевич, не томите, пожалуйста, — похныкиваю и поскуливаю, опустив в пол глаза. — Я очень переживаю. Вы даже не представляете, насколько сильно. Это как…

— Ну, значит, не стоит дальше продолжать! Оленька, все хорошо. Как всегда! Вы — моя самая послушная пациентка. И за это получаете… Конфетку! Но сегодня…

— Господи! — перебиваю доктора и резко задираю голову, блаженно прикрываю глаза и бред какой-то лепечу. — Хорошо-то как! Хорошо, хорошо! Хорошо же? А? Юрий Григорьевич, ну, подтвердите? Я Вас очень прошу.

— … но сегодня, мамочка Смирнова, надо бы ультразвуковое обследование провести. И…