— Подковывать лошадей — гуманно и необходимо для их же здоровья, — стараюсь докричаться в уши присутствующему в салоне представителю чересчур «зеленого движения».

— Им ведь больно, они горько плачут от выказанной вашей человеческой заботы, — рычит в мое лицо.

— Это еще кто сказал? Какая кобыла тебе на ухо чушь такую нашептала?

— Не желаю больше знать, Смирнов. Ты сдираешь, режешь, а затем забиваешь в ноги живому существу острые металлические предметы.

Даже так? Теперь у нас слегка интимные отношения? Мама в моменты показной ярости отцу всегда кричит «Смирнов, ты — просто гад!», а мудрый батя в ответ ехидненько смеется и трогает ее за попу. Мать, естественно, оттаивает и даже позволяет после таких показательных выступлений себя поцеловать. Все закономерно!

— Шесть гвоздей, одалиска. Шесть свинцовых пятисантиметровых, да еще на каждое копыто. Но перед этим срезаю острым ножом отросшую ороговевшую часть, счищаю, стачиваю огромным рашпилем фрагменты острых заусениц, а при горячей ковке даже прижигаю. Потом прокручиваю, загибаю выступающие острые концы, полирую, согреваю, а каждая кобыла за это говорит: «Алешенька, огромное спасибо, люблю и боготворю». Очень громко, просто оглушающе, от удовольствия ржет и иногда, представь себе, эротично, одними губками, кусает за загривок.

Подъезжаем к огромному дому, на крыльце которого в качающемся кресле расселась чересчур беременная хозяйка.

— Это Настя. Фамилия у ребят — Суворовы. Повторяю еще раз, они — муж и жена. Кольку я пока не вижу, видимо, в полях трудяга…

— Как долго, Алеша, это будет продолжаться? По времени? На сколько все затянется?

— Тут восемь живых шестисоткилограммовых душ, с четырьмя ногами каждая, а я один с приемлемой для ребят ценой-работой. К тому же лошади меня прекрасно знают и с нетерпением ждут. Подковы уже заранее готовы — не люблю внезапность, сюрпризы и экспромты, поэтому буду только примерять и подгонять, как на женскую миниатюрную ножку. В среднем двадцать минут на одно копыто, когда, конечно, над душой слишком мнительные не стоят и не квохчут о несправедливых судьбах мира…

— Я хочу домой. Я здесь лишняя.

— Оля, хватит! — рявкаю и тут же затыкаюсь.

Останавливаемся возле подъездной аллеи и не торопимся на выход — Настя улыбается, машет ручкой и смотрит на нашу пару, как на дураков.

— Пожалуйста, я тебя прошу. Подыграй мне, и ты ни об одной минуте, проведенной здесь, не пожалеешь. Поверь, пожалуйста. М? — поворачиваюсь к ней всем телом. — Не подведи меня. Ну?

— Хорошо, — обещает.

Опустив голову, шепчу:

— Огромное спасибо.

А дальше словно бабка пошептала! Ольгу просто не узнать. Искренние счастье, радость, забота о благополучии будущей мамочки и беспокойство о ее здоровье и охающее переживание за малыша, пространные разговоры о безалаберности, черствости отсутствующего мужа. А для меня? Уничтожающий, дотла сжигающий, безумный взгляд!

— Ты — первая, кого он сюда привез. Когда увидела, что Смирняга не один, даже обомлела. Думаю, ну все, накрыли мозг, глаза и уши побочные эффекты от большого пуза, — женщина смеется и цепляется за мой локоть. — Прости-прости, я так бесцеремонно за тебя схватилась, но что-то Пашка сегодня чересчур активен, а мать неустойчива и слишком неповоротлива — я за сыном вообще не вижу своих ног. Многоводие плюс слабенькая конституция равняется шар-баба Суворова Анастасия. Сейчас мной только стены можно прошибать. Ох, сынок-сынок, что же ты резвишься, словно жеребенок. — Олечка? — беременная квохчет. — Ох-хо-хо, ай-ай.

— Да? Может быть присядем? Ты как?

— Вопрос! — Настя не спрашивает, она меня предупреждает. — И не сбивай, не уходи от темы. Я уже славно насиделась за это утро, теперь мне нужно походить. А то я ем, сплю, хожу по дому, а с моим анамнезом и аппетитом могу просто не разродиться в нужный момент. Все нормально, я не устала. Сейчас будет легкий завтрак. Вы с дороги, наверняка проголодались, да Коля с дальнего выгона сейчас приедет, поэтому… Оля! Есть вопрос!

— Конечно-конечно. Слушаю внимательно.

— Сколько вы знакомы со Смирновым? Как давно? Не обижайся, пожалуйста, но он никогда не привозил сюда своих девчонок. Говорил, что это очень личное место, только для него. Ему здесь с нами на природе хорошо. Понимаешь?

Наверное? Не знаю. А сколько? Давно ли мы с ним знакомы? Черт его теперь поймет и вспомнит. Нет-нет, с моей памятью относительный порядок, я прекрасно помню день и знаю который на очереди идет, но не думаю, что число, количество тех самых неблагоприятных суток, которое сейчас назову, сделает какую-либо погоду в наших со Смирновым дальнейших отношениях — их ведь точно не будет, с этим уже все решено. Поэтому говорю, как есть на самом деле — чего скрывать и делать умное лицо при откровенной халтуре:

— Пять-шесть, наверное.

— Лет? — Суворова выпучивает глаза и хватается второй рукой за поясницу. — Вот же гад! Скрывал тебя, берег от наших надоедливых глаз. Или стеснялся нас? Ну, козел!

— Нет-нет, Настя, не лет. Ты не поняла…

— Месяцев, что ли? Ну знаешь ли, не меньший гад, причем трусливый, пока не реабилитирован по той статье, которую ему вменяем, — разглядывает меня сочувствующим взглядом. — Мог бы уже и предложение сделать, все-таки такой срок, или вы с ним уже тайно и давно обвенчаны. А? Быстренько отвечай! — подмигивает и трясет мою руку, за которую, как за спасительную соломинку, из последних сил держится.

— Шесть дней. Настя, мы знакомы с Алексеем в общей сложности всего лишь несколько дней. Был некоторый перерыв, так получилось. А так вообще-то меньше недели. Совсем не срок. Алексей не обманывал и ничего от вас не скрывал.

Она останавливается, а я за ней. Не тянуть же хорошо беременную женщину на аркане.

— Охренеть! Просто нет слов!

Вот и я так думаю, но «думать» и «действовать» — диаметрально противоположные глаголы.

— Насть… Я прошу…

— Он в тебя влюблен? Вы… Что я спрашиваю! Господи, это же очевидно! Явно! Как на духу! Пашка, перестань, — свободной рукой оглаживает шарик-пузо. — Ну, наконец-то нашему романтику в этом деле повезет. А то он все в гордом одиночестве…

Смирнов — романтик? Я сейчас умру от искреннего изумления — мне абсолютно не до смеха. Он — баламут, трепло, грубиян, шут и… Не знаю. Всего шесть дней знакомы, не придумала еще. Повезет? Интересно в чем и с чем, или она имеет в виду «с кем». Со мной? Нет, это вряд ли! Я благополучно сольюсь с его горизонта через каких-то восемь суток.

— Нет-нет. У нас обычные дружеские отношения. Ничего такого. Без продолжения и без близости. Мы — друзья и только. Больше ничего! Клянусь, — и побожиться даже не забыла.

Великолепно, Климова! Ты растешь и тут же деградируешь.

— Друзья? Ну-ну! Я по образованию… Если честно, уже не знаю кто — так вышло. То там, то здесь, то одно спонтанное увлечение, то сразу же другое, то переводилась, то заново училась, иногда бросала, потом вдруг второе подваливало, потом немного повышала квалификацию, писала заумные книжки, печаталась, издавалась, вела свой канал с практическими упражнениями — сейчас не об этом. Я не работаю в этом направлении уже давно — просто не нуждаюсь, поэтому и не помню название своей основной специальности и присвоенной квалификации — там что-то было про межличностные отношения, конфликты, споры, сексуальную несовместимость, важность нежности, прелюдии, объятий, разговоров в паре…

Я думаю, она, скорее всего, уже не практикующий сексолог, которая вела свой персональный блог?

— … Так вот, к чему я это все? — закатывает вверх глаза, приоткрывает рот, громко экает, а затем шепотом мне выдает, — Алексей Смирнов не умеет дружить с женщинами, поверь мне. Не тот характер, темперамент, кровь не та. Да и ему просто не дано. Слишком он хорош, внимателен, деликатен и нежен с нами, со слабым полом. С мужиками — все пучком, по рукам ударили, друг друга обматерили и послали туда, куда не ходят и не ползают донные раки. Но с нами, с женщинами — этому мужчине однозначно не дано! Именно в такой формулировке. Он не создан для этого — такой у родителей, видимо, получился. Произвели на свет настоящего мужика, типа, сопереживающего бабе. Он любит женщин, потому что они в этом мире всё! Так я спешу тебя разочаровать, дорогая Оля, или, наоборот, порадовать — это все же лучший вариант, он рано или поздно завалит тебя в кровать, в трусы так точно двумя руками влезет. Не сегодня — завтра. Это же Лешка! Обаятельный и безобидный, очень предупредительный, иногда такой галантный и аристократический чурбан. А иногда, — орет Смирнову, шествующему впереди нас, в спину, — Алешка — мерзкая скотина, никого не слушающая, не уважающая ничью индивидуальность и абсолютно невидящая берегов. Для таких, как Смирнов, границ вообще не существует, Лешик прет танком напролом. Он просто вторгается всей массой в личное пространство другого человека, наводит там свой порядок, хозяйничает, а потом… Смирнов!