— Ты очень красивая женщина, Якутах! Слишком недоступная, ты меня пугаешь…

Она вымученно улыбается:

— Запомнил имя, Алексей?

— Сразу, одалиска. Да что там запоминать? Великолепная, гордая, надменная красавица в темном зале, да улюлюкающее стадо обдолбанных вискарем и никотином мужиков… Динамичный зажигательный танец и твой категорический отказ! Климова? — рычу и прислоняюсь губами к прохладной шее.

Ольга вздрагивает и шепчет:

— Да…

— С тебя, одалиска, приват!

Она тихо прыскает:

— Обойдешься, Леша! Это очень дорого, боюсь, ты не потянешь. И потом, я поклялась, что тебе — никогда. Сдержу свое слово, обещаю. Не дождешься…

— Ах так!

Не отпуская ее рук, я двигаюсь губами по женскому лицу, по вздрагивающей шее, спускаюсь медленно на грудь, одной рукой перехватываю девчонку, а второй пытаюсь снять с нее футболку.

— Не смей рвать, — шипит гремучая змея. — Шшш, Алеша…

Все что услышал!

— А если вдруг то, что тогда? Ты — очень грозная, рабыня? Пугаешь, угрожаешь?

— Нет смены белья и одежду себе не предусмотрела. Ты же ничего мне не сказал.

— Да-да, я помню, что во всем, «безмозглый Леша», виноват, — приподнимаюсь, присаживаюсь на коленях и подтягиваю к себе Ольгу. — Тогда все снимай сама и не провоцируй на противоправные непоправимые действия.

Она скрещивает руки, смотрит мне в глаза, затем веки прикрывает и подхватывает нижний край своей футболки. Стягивает тряпку через голову. Тут я уже был! Нерукотворная красота! Губами трогаю быстро вздымающуюся грудь, облизываю каждое полушарие, языком пробую — лижу, затем легко прикусываю и чего-то еще жду?

Ольга ложится на спину, расправляет волосы, дергает плечами, как будто к приему пищи приглашает.

— Дальше сам…

Как пожелаете, госпожа! С бюстгальтером, естественно, проблем не возникает. Раз, как говорится, — сразу наповал. Голая кожа покрывается мурашками, Климова вздрагивает и шипит.

— Замерзла, знойная моя?

Целую медовое — не иначе, — упругое тело, спускаюсь ниже, ниже… Добираюсь до пояса женских брюк.

— Леша…

— Не волнуйся, я буду осторожен.

Зачем такое говорю?

Медленно, не спуская глаз с лица одалиски, расстегиваю железную пуговицу, вжикаю бегунком замочка и распахиваю ворота в мой персональный рай. Ольга приподнимает таз, а я скатываю по ее широким бедрам джинсы. Она опять пытается сделать цирковой переворот на живот. Шиш с маслом — я этого не позволяю. Фиксирую руками тело и вместе с поцелуем шиплю ей в рот:

— Не будет так, как ты хочешь! Этого никогда не будет. Ты тут не главная! С последним фактом придется, солнышко, смириться!

— Пожалуйста, не мучай меня, — хнычет, умоляет.

— Нет, я сказал. Хочу видеть, как ты смотришь, как следишь, как испытываешь наслаждение и как кончаешь, глядя мне в глаза. Я…

— Я прошу тебя.

— Тшш, наш разговор закончен, солнышко.

Целую рельефный животик — у Климовой спортивный пресс, с пупком играю — одалиска дергается, но не стонет, не издает ни звука. Немного отстраняюсь и ищу ее глаза:

— Мне хорошо, Алексей, — легко кивает, улыбается, выгибается навстречу. — Тепло. Приятно…

Я подбираюсь к резинке кружевного белья. Губами жадно, без остановок, обрабатываю весь ее животик и запускаю жадные руки под край ее трусов. Ольга вздрагивает, хватается и удерживает меня.

— Алексей…

Но с этим атрибутом женской одежды я расправляюсь еще быстрее. А там вот…

Что за херня? Поперечный розовый рубец!

— Оль, — невесомо прикасаюсь кончиками пальцев, склоняюсь над швом и целую каждый миллиметр ушитой кетгутом бронзовой кожи. — Что с тобой случилось, душа моя?

— Это острый аппендицит, Алеша, — очень быстро отвечает, словно подгоняет аргументы. — Перитонит, острая фаза. Очень срочная операция, ургентная, там возникли большие осложнения, а я потеряла много крови… Чуть не умерла… Пожалуйста… — жалко смотрит и кривит красивое лицо. — У тебя есть презервативы?

Она выкручивает свою шею, хватает за руки и раскрывает шире бедра — приглашает меня? Сегодня без вопросов? Только она, я, долбаная ложь и недосказанность. Но… Как скажешь, душа моя! Я верю… Но точно знаю, что означает этот шрам! Я ведь знаю, что это такое! Твою мать!

Сегодняшнее утро доброе ко мне — тут без сомнений. Ольга лежит рядом… Но все-таки как будто вдалеке! На животе, согнув в колене одну ногу и вцепившись в уголок подушки. По-моему, даже что-то шепчет. А я уже не сплю, заякорившись локтем в матрас, внимательно рассматриваю ее.

Климова… Приближаюсь, приближаюсь и… Вот она! Красивая и странная. Таинственная незнакомка. Вытягиваю губы и осторожно дую ей в лицо. Темные ресницы дергаются, а носик, похоже, сильно чешется. Она отпускает на одну секунду наволочку и слишком яростно растирает свою кожу:

— У-у-у, перестань. Не надо так делать, Алексей.

— Извини, — склоняюсь, шепчу в ушную бездну и прикусываю обводок. — Не буду, не буду, не буду. А ты что, намерена еще спать? — прикасаюсь кончиком носа к ее пуговке, осторожно потираю и зубами легко прихватываю. — Оль, ответь, пожалуйста. Одалиска, ау?

— М? — рукой слепо водит, словно наваждение снимает.

— Половина шестого, — как часы с кукушкой сообщаю голенькой соседке время.

— Утра? — хриплым голосом уточняет.

— Ага.

Климова проворачивает свою шею и прячется от меня на другом боку. Волнистые, темные, с рыжим оттенком, волосы запутались на женской крохотной макушке. Я запускаю руку внутрь этого густого клубка и по одному локону освобождаю — распутываю и потихонечку тяну.

— Леш, я тебя очень прошу, отстань, — хнычет.

— Ты порвешь свои волосы, одалиска. Так и облысеть недолго.

— Хочу спать, — жалобно стонет.

После нашей близости она ведь так и не дала себя обнять. Это странно… Особенно для женщины. Просто ни в какую. Выкручивалась и безопасное расстояние держала, но в то же время перед этим жадно целовала и гладила мое лицо.

Убираю руку, укладываюсь на бок и аккуратно подкатываюсь к гибкому телу. Обнимаю за талию и подтягиваю одалиску на себя.

— Что ты делаешь, Смирнов? У тебя какие-то проблемы с ранними подъемами, Леша? — эта дама начинает злиться и даже предъявлять претензии. Ну что ж, по-видимому, я своего добился.

— Я уже выспался, солнышко, — утыкаюсь своим лицом в густую шевелюру и разговариваю с женской головой, — хочу…

Она вдруг возвращается ко мне. Широко зевает, одновременно с этим прикрывает рот ладошкой и усиленно пытается открыть глаза.

— Я — сова, Смирнов! И с этим фактом уже двадцать семь лет живу и менять ничего не собираюсь. Мне тяжело в такую рань вести с тобой беседы и развлекать тебя. Извини, пожалуйста, но я действительно хотела бы еще пару-тройку часиков поспать.

— Мы недоговорили, одалиска, у меня остались самые скользкие вопросы. Я не воспользовался своим днем сполна, — вожу указательным пальцем по милой засыпающей мордашке, спускаюсь на подбородок и уверенно вниз по шейке веду. — Оль… Ты ведь соблазнила меня вчера. Тянула в кровать, потом жадно целовала и так страстно любила, что у меня…

Глубоко вздыхает:

— Мне очень жаль, Алексей, что я воспользовалась тобой и твоим красивым, сильным, мощным, а главное, мужским телом, но так уж вышло — ничего теперь не поделаешь. Наверное, я скажу — не плачь! Да! Подтверждаю и очень сожалею, но… Я откровенно использовала тебя! Было, видимо, соответствующее настроение или, наоборот, оставшаяся на задворках совесть меня просто заела — ты ведь, по своим моральным установкам, фактически сексуально выживаешь на скудном, не питательном, голодном пайке; а может это что-то медицинское и физиологическое со мной случилось — спонтанный гормональный всплеск, или свежий воздух сыграл такую злую шутку, или долгая прогулка поспособствовала желанию, или тяжелый подъем на эту гору меня просто укатал, или я все же захотела тебя отблагодарить. По-женски, понимаешь? Вам, мужчинам, нравится, когда мы, женщины, угождаем. Льстим и даже подставляем зад. Что скажешь, Леша? Сдачи, если что, не надо.