— Откладываем в наш будущий фонд? Задел на дальнейшие плотские наслаждения, а? Душа моя?

— Смирнов, нет! На этом все! Дай поспать, — и снова личико отвернула.

Скажу, что я тебя разбаловал, одалиска. Многое прощаю, на слишком многое закрываю глаза и уши, и проявляю долбаное великодушие там, где надо откровенно эту языкатую заразу драть. Очень хорошие дела! Про благодарность стерва круто завернула.

Я был мужчина-друг, мужчина-брат, мужчина-жилетка, мужчина-Кен — последнее исключительно для Надьки-куклы, чтобы позлить ее Зверька. Но из жалости, из благодарности или по заевшей совести со мной еще никто не спал. Я все-таки надеюсь, что сейчас ослышался, а она не выспавшаяся просто изощренно дразнит и дурит меня!

— Давай, наверное, остановимся на варианте, что ты меня раскушала и я тебе, как человек, понравился. А? Как тебе такое объяснение, страстная женщина-гурман? Пусть не огромная симпатия, но и не отвращение. Так, что-то где-то около того. Я приятен в разговоре, ладно скроен телом, язык подвешен, мозги работают и вроде бы неплохо одет. А главное, что у меня на тебя стоит даже тогда, когда я в положении лежа нахожусь. Ты повелась на это все, как самка олуши на привлекательного самца. Я круто станцевал — ты подхватила и телом порадовала меня. Мой генофонд тебя удовлетворил и… По-моему, я тебя нехило возбудил? Что думаешь, одалиска?

— Леш, — стонет, — хватит, а⁈

Нет-нет! Все, что она сказала в какой-то мере правда. И если откровенно, от этого мне почему-то очень неспокойно. Такое чувство, словно что-то нехорошее грядет. Не стоит нагнетать и ворошить былое, но все, что я о ней не знаю мозг мой здорово взрывает и подогревает мою кровь…

Отец прав — чего я, как пришибленный прицепился к личной жизни абсолютно постороннего человека? И так понятно, что у каждого из нас на сегодняшний момент в наличии имеется слишком много нехороших тайн. Зачем былое ворошить? Но вдруг ей нужна помощь? И потом, Климова мне очень интересна, я хотел бы знать все о человеке, с которым теперь еще и сплю — делю свою кровать. Встречный жест на исповедь готов осуществить в любое удобное для изумруда время. Другой вопрос, захочет ли она со мной о том, что было с ней, поговорить?

Она храпит, что ли? По-моему, я слышу бормотание, кошачье урчание, словно Оля изображает старый добрый трактор. Подкатываюсь как можно ближе, практически впритык, прислушиваюсь и замираю. Нет, слава Богу, просто показалось! Выдыхаю горячий воздух одалиске в спину, а она в ответ мычит. С блаженным выражением на роже откидываюсь и подкладываю под макушку руки.

Ах, как было хорошо! Прикрываю глаза и в мельчайших подробностях вспоминаю все, что с ней на этой маленькой кровати вытворял. Ве-ли-ко-леп-но. И как-то слишком тихо! Ее крутило, тело дергалось, дрожало, Ольга дугой выгибала шею и, сцепив зубы, с большим трудом смотрела мне в глаза, а в ответ на не заставивший себя ждать физический приход ни звука, просто ни хрена, не произнесла. Вытягиваю одну руку и приподнимаю куцое одеяло. Красота!

Узкая спина, глубокая позвоночная впадина — как ей, бедненькой, не больно свои женские богатства на себе таскать. Упругие ягодицы и маленькая идеально круглая дырочка над копчиком — симпатичный детский дефект, словно у девчонки планировался хвостик, но потом, по-видимому, при рождении что-то пошло не так и бесовский атрибут у ребенка с мясом отобрали. Оля пытается вернуть покрывало на место — шурует за спиной рукой и ищет, ищет, а я, хулиган, еще дальше тяну.

— Я сейчас встану и уйду, если ты не перестанешь доставать меня, — как будто угрожает.

— Идем поплаваем, изумруд. С утра море чистое, спокойное.

— Какая там температура воды, Леша? Минус четыре, три, два?

— Я тебя согрею, — укладываюсь сверху ей на спину, даю почувствовать, что к сексуальным подвигам готов, просовываю руку под живот и заставляю припарковать свой аппетитный зад в мой пах. — Оль?

— Нет, — она пытается скинуть меня, дергает головой и резво двигает руками.

— Тшш, идем со мной, Несмеяна. Не рыпайся — не возбуждай.

— Не хочу, слезь с меня, — рычит и угрожает. — Смирнов!

— Я ничего не делаю. Всего лишь предлагаю окунуться в соленое парное молоко. Давай-давай, — опираюсь на колено и, придерживая ее за талию, поднимаюсь.

— У меня нет купальника, Алеша.

— Он тебе не нужен, — прижав ее к себе, вожу руками по животу и целую заднюю часть длинной шеи, — тут ведь никого нет. Считай, что это частная территория.

— А Петр?

— Оль, это даже зло звучит, — хмыкаю и перехожу губами ей на плечи. — Он не видит, а Пирату все равно на твои прелести. А мне…

Опускаю руку вниз и осторожно трогаю гладкий лобок, прохожу немного дальше…

— Нет! — ногтями впивается мне в кожу и пытается от себя отбросить.

Шиплю и убираю наглую конечность, встаю с кровати и тяну Климову за собой. Она смешно кривляется, сопит, хнычет, но медленно идет. Ольга присаживается на край кровати, ногой подтягивает свои брюки, наклоняется за своей футболкой и неуверенно задает вопрос:

— А где мое нижнее белье?

— Не было такого. Ты голая сюда пришла, — натягиваю джинсы, закидываю на плечо свою футболку. — Ты знаешь…

— Смирнов, отдай, пожалуйста трусы и лифчик.

— Трусы и лифчик? — округляю глаза. — Одалиска, я даже не знаю, как это все выглядит. Что это вообще такое? Предположим…

— Леш, это не смешно.

По-моему, сексуальная разрядка на эту женщину действует не по предустановленному протоколу. Климову вообще не отпускает, и она еще сильнее жжет. Блядь, да она просто надо мной издевается!

— Мы поторопились с сексом, Оля? — как на планерке выступаю — с гордо поднятой головой.

— Господи, — канючит, — Смирнов, просто отдай мои трусы и все. Поторопились, замедлились… К чему все это? Я хочу одеться…

— Я не хочу! — перебиваю и протягиваю завалившиеся под кровать маленькие трусы. — Возьми, пожалуйста.

Оставшуюся процедуру одевания мы проходим, словно молчаливый квест. Она мычит о том, что не может отыскать, а я, не говоря ни слова, разыскиваю и спокойно подаю.

— Все? — жду, пока она затянет волосы в какое-то лохматое и безобразное чудовище. — Или еще чего-то никак не найдем?

— Я готова, — опускает руки на свои колени и пытается мне улыбнуться.

Нет! Вот этого делать не стоит. Опять все вымученно и наигранно. Словно кукольное и неживое. Предлагаю свою руку. Она, оскалившись, вкладывает мелкую ладошку в мой кулак.

— Мне нужно знать, — смотрю в ее глаза. — Слышишь?

— Да?

— Ты сожалеешь о том, что, — показываю подбородком на кровать, — тут вчера было. Это был фальстарт? Я настоял? Принудил? Что с тобой?

— Я просто спать хочу, — подходит ближе и укладывает голову мне на грудь. — Пожалуйста, не обращай внимания.

Немного отлегло. Фиксирую ее макушку подбородком:

— Отоспишься на свежем воздухе, там же легкие расправишь и успокоишь нервную систему. Идем. На пляже, на беленьком песочке полежим.

— Голяка? Да что я спрашиваю, в самом-то деле. Естественно! Там бы еще трусы свои не потерять.

— Я все пытаюсь сказать, что видел тебя без одежды. Полностью! Абсолютно голую! В костюме Евы! В чем мать тебя родила. С твоими родинками, формами, размерами я познакомился сегодня ночью интимно и мне показалось, что с предметами женской красоты был найден общий и понятный язык, — сжимаю ягодицу и легонько хлопаю.

— Ум-м-м.

— А это значит «да»!

Снаружи стоит великолепная погода. Тихо, солнечно, по-утреннему прохладно — хорошо. Жилище Красова находится на невысокой горке — все-таки как-никак тут был когда-то действующий маяк. К береговой линии, к дикому пляжу, спускаемся по сделанным матушкой-природой крутым ступеням. Я двигаюсь впереди, держу Климову за руку, она, куняя, следует за мной — Ольга еле-еле передвигает ноги и замедленно моргает. Лунатирует и ее, по-моему, этот факт совсем не напрягает.

На теплом песке расстилаем подстилку и усаживаемся плечом к плечу.