С искривленной рожей выползаю из машины. Скрючиваюсь, поднимаю воротник и закрываю водительскую дверь. Беглый взгляд на часы — еще есть уйма времени до финальной встречи с одалиской Якутах, Олей Климовой. Иду в наш подающий большие надежды на звездочки пока незвездный ресторан. Если мне немного повезет, то тут сейчас произойдет слишком важная на сейчас встреча. Если повезет… Когда, блин, мне в последний раз везло? Да не прибедняйся, Смирняга, последний раз — когда ты был в Париже, черт!
Вот же два урода! Останавливаюсь в проходе общего зала и наблюдаю, как два пещерных ящера, Велихов и МаксиЗверская — так и не позвонившая скотина, друг друга в «плечики» толкают. Играются ребята — кто из них от легкого шутливого тычка дальше по кухне бесплотной массой уплывет! Зашибись, забава! Обоим по тридцатнику немного с гаком, четвертый десяток бодренько размахивает черным флагом, а дурь в башке играет, словно им тринадцать лет — и, как говорится, не каждому, а на двоих.
Гришка сильно толкает Макса, а тот укладывается рожей на свой любимый кухонный стол. Слышу, как бурчит что-то и кроет адвоката матом, потом поднимается, руками упирается в поверхность и, набычившись, неконтролируемым троллем на противника прет. Тот расставляет в стороны руки и подзуживает:
«Ну-ну, Максимочка, иди сюда, иди сюда, только не упади, бродяга!».
— Вы не устали, идиоты? — успеваю остановить силовой бросок на слишком мудрого юриста. — Я полчаса смотрю на вас, не дыша и не моргая, все думаю, ну, когда ж мозги на полную зайдут и пацанячья дурь пройдет. Но нет, «Алеша», видно не судьба этим двум задолбанным героям серое вещество на старости лет приобрести, — подхожу к оторопевшему Григорию, протягиваю для приветствия руку, а он как-то очень бодро прижимает меня к себе, хлопает по спине, даже плечи мне разминает, а потом вдруг отстраняется, пристально рассматривает, как будто век не видел, и, притягиваясь снова, в ухо шепчет мне. — Как она там? Как Настя?
— Все нормально, Гриш. Там все хорошо, у нее все, как всегда. Она прекрасно выглядит — беременность ей идет, как и всем женщинам, а ей особенно к лицу, плюс свежий воздух и твоя отсутствующая рядом харя добавляют к ее блаженствующему состоянию еще дополнительные сто очков. Суворова передает тебе большой привет и даже «чмок-чмок», «цём-цём» и «чтоб ты сдох, кобелина», говорит, что на хронический геморрой в твоей персоне медицина, наконец-то, лично для нее подобрала чудодейственную мазь, сосредоточенную в крутой фигуре Николая. У нее все хорошо, о Настасье не переживай.
Докладываю и ухмыляюсь, вспоминая, как Несмеяна хмуро отчитывала меня за несознательное отношение к женщине, к Суворовой Анастасии, в частности, мол, я с ней спал, пользовался телом, душу по земле елозил, демонстрировал свои всевозможные сексуальные извращения и предпочтения, а теперь как ни в чем не бывало «протягиваю и пожимаю руку» ее святому мужу и навещаю каждый месяц эту интересную, увы, наверное, не шведскую чету. Я не стал разубеждать гонористую одалиску. Я люблю приукрашать имеющуюся серую действительность. Пусть думает, что я — законченный ловелас, кобель, но с чистой венерологической справкой. Может в этом вся проблема? На хрена тогда соврал? Сказал бы правду, нужные сейчас очки бы подсобрал.
С Настей Хромшиной в девичестве, а сейчас Суворовой, но не состоявшейся Велиховой меня как раз и познакомил этот юридический гад — Григорий. Давно-давно, кажется, как будто в прошлой жизни, на мое совершеннолетие. И… Нет! Теперь не знаю, к радости или грусти, но я не спал с ней никогда так, как это принято считать в нашем развитом в порнографическом плане современном обществе. Я просто на ее кушетке физиологически дремал или морально отдыхал, беседуя о магнетизме, о странном притяжении непохожих друг на друга людей, о чувствах, немного об эротизме, о несовершенстве мира, или просто докладывал о том, как прошел мой день. Короче, мозг женщине сношал. Имел ее, естественно, ментально, как хотел, оплачивал психологические услуги или просто бабки отсыпал. Она психолог по образованию, а я — любитель-обыватель, иногда профессионал, в обычном разговорном жанре, ну а Гриша? Григорий просто не умеет держать свою ширинку на задвижке, а у меня проблемы с эмоциональной и физической трансляцией его бесконечных измен, обманов и загулов. Сам того не желая, своим надутым или раскрепощенным видом закладывал своего лучшего друга — у меня все его шашни живописно рисовались на лице. Так мы с ней на всю оставшуюся и подружились — нет здесь никакого подводного течения или подвоха. Потом вдруг появился Николай Суворов. Если честно, я вообще не знаю, откуда он к нам приплыл — она ни разу не слила о нем инфу, держится, как Штирлиц, и не раскрывает тайну их знакомства. Со временем у Коляна возникли непредвиденные чересчур серьезные проблемы со здоровьем, потом с бухты-барахты нарисовалась спортивная база, и наконец, этот загородный дом — все вроде невообразимо, сказочно, волшебно, а по мне ребята просто реализовали заветные мечты друг друга, а я, воспользовавшись своим свинцово-чугунным хобби, повадился наведываться раз в месяц-полтора к ним — мотаюсь, релаксирую, грусть-тоску гоняю, а заодно навожу местным жеребцам-кобылам гламурный маникюр. У «Смирнова Алёшеньки» все шито-крыто!
— Как съездил, Смирняга? — Макс за шкирку оттаскивает Велихова от меня и пытается протянуть руку.
Я завожу свою правую за спину и не даюсь, делаю страшную рожу, хмурю брови и дергаю верхней губой — готовлюсь к нападению.
— Леш, я что-то не пойму, — Максим понижает свои децибелы до минимума. — Ты, блядь, с утра не поел? Так я накрою «маленькому» стол? В чем твоя проблема, ЛешА?
— Что с крестинами, Зверь? Все в силе? Или ты передумал, или кукла из тебя веревки вьет, или что? — шепчу в наглую морду своего духовного брата.
Я не в настроении и на взводе, готов крушить, ломать, кромсать. Или пусть он так пока считает и не расслабляется с принятием окончательного решения о моем крестном отцовстве для дочурки!
— Ты что, обиделся, старик? — Морозов ухмыляется и кривит рожу. — Твою мать, что за херня, Смирнов? Окстись и, как говорят, побойся Бога.
— Я ждал хоть какого-нибудь сообщения. Блядь! Целых три дня! Ты хоть бы пукнул в трубку что-нибудь одухотворенное. Я…
Морозов, приоткрыв рот, с большущим удивлением, заглядывает через мое плечо:
— И ты решил позвать для усиления давления на нас с кукленком моего отца?
Дядя Юра все-таки приехал? Охренеть! Спасибо, спасибо, Господи, спасибо! Значит, и сегодня повезло, ну, как в Париже! Быстро оборачиваюсь, а потом возвращаюсь к гоп-компании, ухмыляюсь и с наглой рожей Зверю злобно выдаю:
— Страшно, Максик, стало? Папа сейчас тебе устроит порку. Увы, козел, без эротизма — не дождешься. Отдерет тебя при всем народе, как пацана, за то, что друзей за шестерки держишь и вспоминаешь о таких, как я, лишь тогда, когда у тебя какая-нибудь очередная засада или золото-кукольное безумие взыграло. Пользуешься, блядь, и даже не стесняешься. Велихов, брат, прислушайся сейчас к моим правдивым словам! Выкладываю, как на духу, без подвоха!
— Смирнов, ты заболел? Что не так? Не придешь в себя, к дочери не подпущу, даже не надейся! Я тебя предупреждаю! — крутится вокруг себя. — Гриша, иди на хрен отсюда. Отец приехал. Твою мать! Что у них произошло?
Что не так? Ты еще спрашиваешь, брательник? Я тупо струсил, как зашуганная каким-то хреном глупая девчонка! Прости меня, что сейчас на тебя перекидываю свой негатив, но я отца родного испугался! Отца!!! Своего! Того, которого любил со дня моего рождения, на которого смотрел, как на Бога, с которым впервые свои пацанские проблемы по-взрослому обсуждал, потом по разработанному им же плану уверенно решал; с которым выкуривал по утрам и натощак две, как мама говорит, смертельные сигареты; который про всех моих школьных девчонок знал, который покрывал меня перед мамой, когда я немного подшофе с гулянок возвращался, который научил водить машину, который… Сука! Однозначно. Я просто, как говорят, зассал. Причина — Оля Климова! Безуспешно пытался поговорить с ним на гребаной неделе все семь плодотворных дней — как с понедельника завелся, открыл облаву на таинственную незнакомку, так до выходного дня безмолвно и дотянул. Сегодня воскресенье, а это значит, что уже завтра шкатулка с ее секретами для меня заглохнет, больше не услышу скрипучую мелодию или четкий восточный ритм. Отец постоянно спрашивал, что меня беспокоит, что я без конца при встрече с ним, как задыхающаяся на суше рыба, рот свой открываю, но не издаю ни звука:
