— Мешает солнце?

— Что-то есть!

И так, и этак — ничего не получается, светило неотрывно следует за ней.

— Ты, — аккуратно трогаю «профессионально» сконструированную «модельную» прическу, — у тебя, там это, — отвожу руку и виртуально прокручиваю своим пальцем, как будто волосы накручиваю на бигуди, — я не знаю, как сказать…

— Говори, как есть, Смирнов! Что там? Страшно? Ужасно? Или… — она запускает руку в гриву. — Чудесно! Проще налысо побрить, чем расчесать?

— Нет-нет! Все прекрасно, просто, — прокашливаюсь, — очень необычно. Словно корона на голове.

Ей это ведь идет! Климова чересчур румяная, активная и даже дерзкая — Ольга облизывает губы и провоцирует меня. Склоняюсь, чтобы поцеловать, но встречаюсь с прохладными женскими пальцами.

— М-м-м! — мычу.

— Так, Смирнов, назад!

— Не выйдет, да? Не позволишь? Не подпустишь? Выкуп требуешь или что?

— Все гораздо прозаичнее! Я требую еду!

Я занимаюсь с ней любовью за… Еду?

— Ты серьезно?

— Угу.

Ольга опускает ноги и наклоняется, демонстрируя мне слишком ровный позвоночный столб.

— Яичница с беконом, Смирнов! Как тебе меню? Устроит?

— Вполне, — закидываю руки за голову и плотоядно рассматриваю женское тело, суетящееся в поиске трусов…

— А как ты в школе учился?

Ольга сидит на кухонном столе, положив ногу на ногу. На ней какие-то чудаковатые малиновые лосины и моя домашняя рубашка в клетку, на голове — уже старательно расчесанные волосы, аккуратно собранные в творческий пучок.

— Весьма посредственно, — слежу за «оригинальным» блюдом и забрасываю тосты на обжарку. — Не очень, если честно…

— Опять врешь?

Вру! Причем нагло и, как говорят, безбожно. Отлично учился, а вот с поведением, увы, был стопроцентный провал. Сверхнеудовлетворительные — если есть вообще такое, то я бы именно так свои поступки и школьные действия охарактеризовал. Причем за весь учебный срок, за все одиннадцать лет. Так получилось! Мать ругалась и недоумевала:

«Леша, как? Ах, Господи, что за наказание?»;

а вот отец украдкой похлопывал по плечу и подмигивал, мол:

«Молодчага! Сын растет! Настоящий мужик! Так держать!».

— Оль, это допрос? — поворачиваюсь.

— Понимай, как хочешь, но я просто интересуюсь. Мне действительно интересно, Смирнов, что ты за человек. С чем тебя есть?

Вот это да! Что я за человек? Если честно, сам не знаю! Обычный, наверное. Все как у всех. Родители, ясли, детский сад, школа, институт, любимая работа.

— Да нечего рассказывать. А ты как училась? Медали, ордена, похвальные листы, грамоты, что-то из упомянутого вошло в твой детский арсенал?

— Я была отличницей. Причем круглой. С поведением, между прочим, тоже все в порядке.

Оно и видно, Оля! От твоего примерного поведения и отличных психологических знаний у меня все накопившееся возле горла до сих пор стоит.

— Не сомневаюсь, детка. А что потом? Золотая медаль и шанс без экзаменов поступить туда, куда семья укажет?

Что сейчас ответит?

— Я ошиблась, Лешка, в свои семнадцать лет не на тот переулок завернула. Сильно! Круто влетела в поворот! Ну, понимаешь, очень плохо выбрала и, как следствие, сильно подвела отца. Хотя институт — целиком и полностью его заслуга. Поспособствовал, оплатил и направил.

Выключаю газ, отодвигаю сковороду, ловлю выпрыгнувшие тосты, на какое-то мгновение замираю, выдыхаю несколько раз, словно перед глубоководным погружением или запуском космической ракеты в стратосферу, с улыбкой разворачиваюсь к ней и плавно подхожу.

— Какая разница? Неважно ведь? Правда? Слышишь? — заправляю за ушки выбившиеся волосы. — Что было, то ведь уже прошло!

Она пытается мне улыбнуться, но потом, видимо, понимает, что выглядит сейчас наигранно, стирает искусственную улыбку и тихо спрашивает:

— Может быть ты хочешь что-то обо мне узнать, Лешка? Я могла бы…

— Расскажи-ка мне про младшую школу, одалиска. Ты носила брекеты, когда соплюшкой была? — включаю декламатора и ритора одновременно — сейчас я этой крошке общеобразовательную лекцию прочту. — Зубы для женщины — это самое главное! Батя всегда говорил нам с Сержем, чтобы мы при выборе своих девчонок обращали внимание на стройность внутреннего ряда, на прикус, например, на количество коронок, к тому же, на…

— Ты сейчас шутишь, Смирнов? — усмехается, надменно кривит губы и прикрывает рот ладошкой. — Это ведь несерьезно! Зубы, девочки, система выбора. Ты что? Леш, Максим Сергеевич точно не такой.

— Ну да, ну да! Это потому, что у моей мамы со стоматологической картой все в порядке. Отец типа спокоен, а дети, то есть мы, сыновья, физиологически пошли в него. Ну, по антропометрическим данным, естественно. Рост, фактура. Мама, если честно, триста раз перекрестилась. Представляешь с ее метр шестьдесят…

По-моему, она меня рассматривает.

— Та-а-ак! Ничего!

В смысле? Это она сейчас о чем? Твою мать! Климова меня как будто измеряет!

— Оля, перестань!

— Ну, если уж откровенно, то ничего особенного. Две руки, две ноги, там, конечно, тоже будто бы все на месте, рост огромный. А что помимо этого? Чем хвастанешь еще?

— Так ты носила брекеты, Климова? Ответь и продолжим дальше узнавать друг друга. Для меня это очень важно! — вздергиваю подбородок и склоняю голову на бок. — Просто архи-.

— Ты обалдел? Это чересчур интимно! Мы не в таких с тобой отношениях…

Пощипываю за талию и линчую взглядом бегающие Климовские глаза.

— Тихо-тихо. Про интим поговорим отдельно и немного позже — там много накопилось. Все по очереди. А про брекеты — ни капельки, абсолютно серьезно. Я тебе клянусь, — пытаюсь силой ей оттянуть надутую от возмущения нижнюю губу. — Что там у нас, малышка? — заглядываю, изображая ортодонта. — Брекеты исправили девичью «бяду»? Так что, было или не было? Правда или действие, солнышко? Даю на размышление три секунды, а потом…

Тянусь за поцелуем, а Оля отклоняется назад.

— Ты про пластинку, что ли? — шепчет и удивленно задирает бровь.

— А я откуда знаю, как эта фигня по-научному называется? Такие железные штуки на зубах. Можно проволоку перекусить и тупо не заметить.

— Леш… Я, наверное, не стану акцентировать внимание на таких детских подробностях и травмах…

Климова начинает ерзать и пытается спуститься со стола на «грешную землю». Хватаю жадными лапами за коленки и резко в сторону ноги развожу.

— Ай! — пищит.

— Я жду! — быстренько становлюсь между гостеприимно распахнутых «ворот».

— Нет, увы. Не носила! — выкрикивает с визгом. — Ну, а ты?

Мне кажется, или Оленька сейчас оценивает ровность моих зубных лопаток и резцов?

— Климова, здесь я задаю вопросы! А ты беспрекословно подчиняешься приказам и честно отвечаешь на то, о чем я спрошу, — прикладываюсь к щечке и плавно захожу на ухо. — Нет, солнышко, тоже не носил, а по стоматологии все очень хорошо.

Ольга выдыхает, а я тут же гаденько язвлю:

— Отлегло, малышка? Переживаешь за возможный генофонд?

Брякнул и, как обычно, не подумал! Ольга прищуривается, сильно-сильно суживает глаза, а ногтями впивается в мои ладони — я шиплю, но взгляд не отвожу:

— Оль! С-с-с, больно же.

— Смирнов, твой генофонд меня не интересует. Ни в общем случае, ни в жалкой частности, ни в какой связи. Успокойся, жеребец! Ты без конца твердишь, что не намерен заводить семью или что-то в жизни поменялось, Лешка?

Не намерен!!! Не то, что я не верю в институт брака, в семью, как в важную ячейку общества, а просто, как заядлый холостяк, как одиночка, как перманентный друг, или возможно, что даже более вероятно, чем все сказанное, отчаянный кобель, на всю эту ситуацию немного по-иному смотрю.

— Ты хочешь замуж, одалиска? За меня? Или без разницы? Кто позовет и кто предложит? Оль, солнышко, это важно? Тебя интересует свадебное платье, бешеная кукла на капоте, плачущие родители, крики «горько», и то самое золотое кольцо. Если с последним вся проблема, так я тебе его и так куплю. Не вижу веских поводов для…