— Оль, это Англия. Тут такое, вообще говоря, не принято. Здесь…
— Мог бы и не напоминать, — глубоко вздыхает. — Очень хочу домой. Ты тут не устал? Назад еще не тянет, а?
Ольга поворачивает голову к окну, но с моего плеча ее не убирает. Она не спит. Украдкой замечаю, как Климова рассматривает мерцающую городскую иллюминацию, праздно шатающихся немного выпивших людей, мелких мохнатых пони, катающих детей, молодежные шумные компании, переодетых пожилых людей со смешными оленьими рогами на головах. Господи! Это ведь наш первый совместный праздник! И тот, блин, как назло, волшебный. Типа сейчас сомкну глаза, наверное, все же загадаю одно-единственное желание, а потом… Извини, брат, не судьба! Охренеть! И мы проводим семейный теплый праздник с ней, но здесь, в чужой стране, с депрессирующим младшим братом, в его квартире и в разных комнатах, на разных кроватях, и кто-то даже на диване, а могли бы…
— Давай сегодня переспим, а? Потрахаемся? Займемся медленной любовью или быстрой? Как пожелаешь, одалиска! Любовь-морковь? Устроим краш-бум-банг? Ну ты ведь понимаешь, Климова? — шепотом ей предлагаю. — Попробуем, а?
— Обойдешься, Смирнов, — хмыкает и вижу, как растягиваются ее надутые от выпитого губки. — Ты сказал, что не простил меня…
— И что? Да, не простил! Одно с другим совершенно никак не связано. Вообще никак не конфликтует. Я стопроцентно очень зол, а ночью за все, что ты натворила, жестко выпорю — устрою жестокий траходром.
— Ты все-таки извращенец, Лешка! — хлопает ладонью по моей груди. — С чужим человеком, на которого точишь зуб, которого, вероятно, проклинаешь, которого четыре месяца назад готов был раздавить, который…
— Ты мне сердце надорвала, пьяная ты стерва, — шиплю ей в ухо. — Проткнула шилом и долго препарировала, мясо ковыряла. Боюсь представить и предположить, но ты, похоже, Оля, женщина-каннибал, какая-то там индийская, многоликая, трехглазая Богиня-мать, стоящая ногой на своем муже, приплясывающая джигу на его растерзанном теле…
— Ты о Кали, Лешка?
— Да похрен мне на имя, если честно. Но ты жрешь мужчин, на кусочки раздираешь, а потом пытаешься суровой ниткой, как куклу вуду собрать. Только вот…
— И ты решил, что совместная ночь, типа мой тебе рождественский подарок, сможет твою рану зашить? А вдруг я еще захочу чего-нибудь и где-нибудь у тебя поковырять?
— Мы могли бы попробовать, одалиска. А может я тебя уже простил? М? Это тебе в голову не приходило? Хмель основательно забил твои мозговые кластеры? В положительном направлении мыслительный импульс, ни-ни? Не идет? А сама ты, детка, заторможена?
— На эту чушь вообще не буду реагировать и отвечать.
— Климова! — рычу гортанно.
— М? — зевает.
— Ты не платишь за квартиру, в которой уже третью по ходу неделю живешь. Ты пользуешься тем, что…
— И что?
— Серега — джентльмен, но всему есть предел, а терпение, скажем так, не самая сильная его сторона…
— Так ты мне с ним предлагаешь рассчитаться? Возможно телом? С ним надо переспать? Да? — закидывает голову и очень, сука, пошлым взглядом насилует мои глаза. — Он, по крайней мере, храпит в своей кровати, за закрытой дверью, и потом — есть вид на жительство, да он практически настоящий гражданин. У него талант, язык очень хорошо подвешен, он симпатичный, высокий, сильный, веселый, заводной, а главное, Сережа холостой. И ты знаешь, мне очень нравятся его зеленые глаза. Вот вы же братья, а такие разные! Он мне нравится, пожалуй…
— Думаю, что ты договоришься, солнышко! А впрочем, составлю-ка ему протекцию!
— Ага-ага.
— Я хочу приват! — сильно хватаю за подбородок и не даю ей отвернуться, сжимаю щеки и вытягиваю очень влажные и пахнущие алкоголем губы, а вместе с этим наклоняюсь за долбаным поцелуем. — Сегодня, Оля! Хочу приват! Слышишь?
— Я повторяю в сотый раз и говорю по буквам, диванный бездомный мальчик, — медленно и четко произносит. — НЕ ДОЖДЕШЬСЯ! Этого не будет. НИКОГДА!
Это мы еще посмотрим! Видимо, остатки горячего вина провоцируют меня на подвиг, поскольку я прикладываюсь мощно к ее розовому рту. Ольга, рыча, отталкивает меня руками, упирается и ерзает, еще смешно мычит, но дальше сложенных практически в одну линейку губ мою настойчивость не пропускает.
— Ах, ты ж, — отпускаю, одновременно с этим уменьшая свой прорыв.
— Что? — шипит и поправляет съехавшую набок шапку. — Хрен тебе, Смирнов! Хрен тебе, а не приватный танец.
Полоумная коза! Убираю ее от себя и утрамбовываю женское тело в самый угол:
— Отодвинься. Не трогай и не касайся меня.
Она хихикает и даже хрюкает. Вот же истеричная свинья!
— Сережи нет?
Вползаем внутрь, придерживая друг друга, а нас встречает абсолютно темный, без света, дом и мятая, словно из нехорошего места записка, лежащая на выдраенном кухонном столе:
«Да потрахайтесь уже, как следует, бездельники! Леха, заканчивай филонить! Фитиль сгорит, а ты и не заметишь — старость, немощь, потом застой и воспаление в яичках, ну и, как следствие, полшестого, импотенция, 'привет-пока» и все дела! На всякий случай авторитетно заявляю, что сегодня не планирую возвращаться — встретил классную девчонку, а вот завтра… Короче, слушай сюда! Мою комнату, естественно, не трогать! А за не дай Бог оскверненную постель — полная кастрация, Смирняга! От меня для кружка — цём-цём и какая-то еще смешная рожица 😊. Девчонки прутся от такого! Прием, брат?
p.s. Кружка, побудь наездницей! Страстной, такой себе горячей штучкой! Прямой-обратной — вообще, полная херня. Просто оседлай братуху и пришпорь! Он в стойле сильно застоялся, ему нужен мощный сексуальный разгон. Не знаю — распусти, пожалуй, волосы, станцуй ему стриптиз, короче, завали на койку бугая. Ты мне понравилась, кругляк! Люблю уже тебя, но извини, малыш, по-братски.
p.p.s. Леха + Оля равно по ходу ХХХ'.
Вот же…
— Я в душ, Смирнов! Спокойной ночи, — Ольга обходит меня и, покачиваясь, поднимается по лестнице на второй этаж. — С праздником, Алешка!
И на том, как говорится, долбаное спасибо.
— Хорошо.
Захватываю двумя руками теплую рубашку и через голову срываю ее с себя.
Теперь вот брожу по кухне, словно неприкаянный, — пью не помню уже какой по счету кофе и наворачиваю третий сырный бутерброд. Слышу, как наверху Климова приводит себя в порядок, трезвеет, видимо, и очень-очень сожалеет о том, что на прогулке в полупьяном виде вслух в эфир несла — плещется под душем и даже стерва что-то напевает. А я тут, как импотент, за кофейной чашкой сижу! Да чтоб меня!
Вроде добрый сказочный праздник, но настроение совсем не радостное, скорее, на нуле, хотя вот только два часа назад у нас все было с точностью да наоборот. Мы шутили, гуляли по промерзшей набережной, пели песни у импровизированных костров, а Ольга от души накачивалась виноградным подогретым пойлом, а сейчас по комнатам разбрелись, словно незнакомцы, живущие, как на беду, в одном отеле. Я так больше не могу!
Похоже, водные процедуры закончены — щелчок двери и шустрый топот женских ног по деревянным слегка поскрипывающим половицам.
— Ты все? — ору наверх, что есть мочи. — Оля! Все?
Хлопок двери и щелчок замка! По всей видимости, да!
Поджимаю губы, вздергиваю брови, кривляюсь и направляюсь в ванную комнату, чтобы холодный душ принять. Все ведь колом стоит — и это, блядь, Серый, тебе не шутки. Здоровый мужик, с охренеть каким либидо, с нерастраченной сексуальной энергией и тупо вынужденно одинок. Это все она! Все из-за нее! Агрессивно намыливаю шампунем голову, пальцами раздираю себе кожу, а потом, обмываясь, неосторожно ладонью задеваю «там». Твою мать! Ударяюсь лбом об кафельную стену, зажмуриваю глаза, закусываю нижнюю губу и наощупь обхватываю дергающийся член:
«Ты — сука, Оля! Так же ведь нельзя, я — живой человек, я — мужчина, а ты — динамо, динамо, динамо, ах ты ж… Бля-я-я-ядь!».
Произношу проклятия и при каждом выплюнутом слове надрачиваю себя. Мне кажется, что весь свой холодный душ я только то и делаю, что тупо дергаю, дергаю, сжимаю и отпускаю, сильно матерю ее, при этом вспоминая все физические прелести и гребаные эмоциональные недостатки. Ну что сказать? Ни хрена не помогло, скорее, наоборот — все стало только хуже! Походка все так же неуверенна, в мозгах психический хмель теперь гудит, а руки дергаются и задевают очень воспаленные участки тела. У меня все и везде просто каменно стоит!
