Они не глядели в телевизор, но он служил им чем-то вроде холодного очага. Они ели сардины из жестянки и закусывали фунтом сыра, который Стейнфельд дал Дымку («это их умаслит»). Дымок вытащил сыр из котомки сразу, как они забрались в берлогу.
— Это наша берлога, — сказал Остроглаз, словно вознамерившись изгнать из разума Дымка слово бивак. На тот случай, если бы Дымок всё же работал на армию.
В тёмной комнате причудливыми геометрическими фигурами громоздилась старая мебель. Окно занавесили тремя толстыми чёрными пластиковыми кульками. По кулькам бежали складки, и на них играл жёлтый анемичный свет пары химических светильников.
— Вам скоро новая лампа понадобится, — заметил Дымок.
— Твердотопливные светильники работают вроде бы целую вечность, а потом — бац! — и ты во мраке.
— Мне не нравится, как он базарит, — сказал Пельтер. — Он нам тут накаркает.
Остроглаз не обратил на него внимания. Посмотрев на Дымка из-за пределов конуса лампового света, он сказал:
— Ты же не только о лампах поболтать явился?
Дымок пожал плечами.
— В том числе и о лампах. Если захотеть, можно всё к этому свести. Энергия, усталость материалов, энтропия.
Остроглаз поморгал. Вид у него был скептический. Затем лицо его просветлело.
— И потемнение стекла, — кивнул он.
Дженкинс и Пельтер переглянулись, посмотрели на Дымка с Остроглазом и снова уставились в пол.
— Что это у вас там за значок на телеке? — поинтересовался Дымок.
Он кивнул в сторону красного символа на телевизоре. Впервые он увидел его на Мартинике, десять лет назад. Знак часто попадался на экранных заставках и брелочках-фенечках. Никто не мог толком объяснить, что он значит, разве только: Приносит удачу. Позднее в Гарлеме, где старые бездействующие телевизоры превращали в домашние алтари, Дымок пришёл к выводу, что знак этот связан с урбанистическими карго-культами, а может, являет собою и нечто большее: непроизвольное воззвание к Сетедругу.
— Вы верите в Сетедруга? — спросил Дымок.
Сетедруг, божество глобальной электронной Сети. Сеть дарует телевидение и новости, а также кредиты, которые можно выменять на еду и кров. Уверуй в Сетедруга — и, как знать, вдруг в компьютерах энергокомпании случится сбой, твой счёт сотрётся, а ты выгадаешь ещё месяцок, прежде чем тебе отключат свет. Молись Сетедругу, и, как знать, вдруг Интербанк просчитается в твою пользу, начислит тебе лишние пятьсот баксов. А потом забудет. Молись Сетедругу, и, как знать, вдруг твоё дело пропадёт из полицейской базы. Или ты понадеешься, что так произойдёт.
— Это не алтарь Сетедруга, — возразил Остроглаз, — это Дженкинс придумал. Дженкинс верует в Великого Органайзера, бога, который творит паттерны — и приносит удачу. Дженкинс, он у нас, ты знаешь, любитель ширнуться.
— Великий Органайзер? Ещё одно имя Сетедруга. Ты веришь в удачу?
— Я её творю.
Дымок улыбнулся: сказано было слишком уж киношно-мелодраматически. Я её творю. Вполне ожидаемо от человека с такой кличкой.
— Потому ты здесь, Остроглаз, в этой блядской морозилке?
Дженкинс метнул взгляд на Дымка.
— Слышь, ты, чувак, от тебя пользы что с козла молока. У тебя даже лампы своей нет. Ты лучше не каркай про наши лампы, чмо.
Ворон беспокойно шевельнулся на плече Дымка.
Тон Дженкинса птице явно не понравился. Дымок успокаивающе пошептался с ней. Птица спрятала голову под крыло и снова уснула.
— Вы только гляньте, какая парочка, — с улыбкой заметил Дымок. — Мы ведь только вчера познакомились. Так недолго и в реинкарнацию поверить[4].
— Мы его зохаваем, — пригрозил Пельтер, извлекая соплю из носа скрученным в жгут платком (платок от этого движения захрустел). Глаза у него были красные, слезились, и он часто кашлял. Голова его всё время клонилась набок, точно ему хотелось спать. Дымок отстранённо подумал, что Пельтер явно болен и вскоре сдохнет.
— Скорей уж моя пташка выклюет зенки твоему трупу, — сказал Дымок и тут же прикусил язык. Он не хотел говорить это вслух. Но Пельтер не услышал: голова его повалилась на грудь, и комнату огласил булькающий храп.
Дженкинс фыркнул.
— Остроглаз, ты слышал? Типа его птица выклюет Пельтеру зенки?
Остроглаз пожал плечами.
— Когда любимый диванчик угрожают поджечь и оставить тебе только дымок, человек обычно становится разговорчив.
Дымок расхохотался. Остроглаз издал короткий фыркающий смешок, но глаза его остались острыми и холодными. Крупные струйки ливня продолжали падать в старую ванну.
Дженкинс и Пельтер уснули, растянувшись на картонках. Дженкинс спал, уткнув лицо в локоть, как ворон — голову под крыло. Руки его то и дело дёргались, кулаки сжимались и разжимались во сне. Пельтер дрых, широко разинув рот и прерывисто дыша.
Горел только один светильник. В точном согласии с мрачным пророчеством Дымка, во втором кончилось топливо.
— Я не хотел накаркать, — повинился Дымок.
— Про лампу? — спросил Остроглаз.
— Про Пельтера. И про лампу тоже.
— Пельтер болеет, — кивнул Остроглаз.
— Он давно с вами?
Остроглаз покачал головой.
— Шесть-семь недель. Дженкинс — дольше. Дженкинс не тупица, ты не подумай, он просто... иначе мыслит. Он привык анализировать информацию, составлять сводки, чипы хакать, ну ты понял.
— В Амстердаме сейчас не очень-то много вакансий для компьютерщиков.
Оба грустно усмехнулись: сказанное было слишком очевидно, и они это оба знали.
— Ты всё ещё мне не доверяешь? — спросил Дымок.
Остроглаз помотал головой и мимолётно улыбнулся.
— Ворон за тебя поручился.
— А я вот тебе не очень доверяю. Кто сказал, что ты не шпион? Подпольщиков не выслеживаешь, на живца не ловишь? Ну или просто не шляешься вместе с армейскими, ища, чем бы поживиться?
Остроглаз пожал плечами.
— Хочешь мою историю?..
Дымок кивнул.
И Остроглаз начал рассказывать.
Я был в Лондоне (говорил Остроглаз), в клубе, который назывался Ретро-G. Они занимались там культурной ретрогрессией. В тот месяц был популярен ска-мотив, ска-музыка... За два месяца до того — трэш. Перед тем — хардкор, битники, ангст-рок, ещё раньше — дабстеп, ещё раньше — дабкор, а перед тем — мелт-поп, он был в моде, когда клубешник открыли. Если клуб ещё работает, там, по идее, уже вернулись через 1990-е, 80-е, 70-е и 60-е назад к рок-а-билли, бибопу и блюзу. Но он не может быть в том же месте, потому что ту часть города размолотили. Я сам из Сан-Франциско, это в Калифорнии. Я в Британию прилетел на семинар по социальной демократии, разжиженный социализм, всё такое, я был тогда студиком последнего курса. Да, блядь, я был студнем, и у меня был рюкзачишко с книжками. Главным образом по политологии. Приложения философии структурализма к дипломатическим проблемам. Иисусе, ебать-копать! А потом политика стала для меня реальной. Правда, которая кроется за политикой. Агрессия, поглощение...
Мы были в Ретро-G. Танцевали. Ди-джей врубил мелт-поп, Танцы с русскими братьями, собственно, это не ретро, и мы все удивились, а потом ди-джей сказал, что это посвящается русским братьям, которые только что двинули танки через польскую границу. Мы не сильно удивились. Украина, Беларусь, Казахстан недавно как раз объединились с Великой Россией, и потом, нас всё это не колышет. Но мы всё ещё думали, может, но прикалывается. Потом кто-то сказал, что по радио прямое включение, мы вышли, встали у машины Доди послушать. Доди... чувак, какая ж она была тупая... но беспокоилась за свой бизнес, потому что у неё был контракт с каким-то польским дизайнером, она ему блядские дизайн-узоры разрабатывала.
И вот радио сказало из машины Доди, что русские войска откуда ни возьмись двинулись через границу, что их там дохуя, и никто не вкуривает, откуда они взялись, как с неба свалились, не потревожив НАТО... через много-много времени прошёл слух про эти макси-шаттлы, про орбитальные десанты, НАТО их засекла, но русские сказали, что сбрасывают медпакеты, там недавно возбухло, и вот так эти блядские войска оказались на месте... так я слышал, ты наверняка слышал другие версии... в общем, они взяли Варшаву и перенесли туда штаб Западного фронта Великорусской Народно-Освободительной Армии. А эта Доди, она думала только о том, что у неё бизнес накрылся. Бля, мне так и хотелось её придушить выхлопной трубой её грёбаного «ягуара», но там и выхлопа-то не было...
