Свенсон понимал, что выглядит красавчиком безупречной стати, но подчёркивать это не хотел. Последнее, чего мог бы он пожелать, так это возбудить зависть в ком-то из присутствующих.

Например, в полковнике Уотсоне напротив. Полковник был человеком без возраста, как часто случается с людьми, много времени проводящими на открытом воздухе. Ему с равным успехом можно было дать и сорок пять, и семьдесят, хотя последняя оценка оказалась бы точнее. Красное лицо, выжженное тропическим солнцем сотен кампаний подавления негритянских протестов в колониях[20] — классическое британское лицо, воплощение британской сдержанности. Взор дымчатых голубоватых глаз скользил по столу, оценивая реакцию, настроение, уровень компетентности каждого. Свенсон считал полковника вторым человеком в иерархии ВА.

Рядом с Уотсоном сидел нервный толстяк Сэквилль-Уэст, начальник службы внутренней безопасности, и шумно дышал ртом. Царапая стилусом заметки, он прикрывал написанное тучной рукой, словно отличник в опасениях, что сосед спишет у него на экзамене.

Остальные места занимали Спенгл, Глюкман, Кацикис и секретари. В столе имелась компьютерная система голосового распознавания и документооборота, поэтому услуги секретарей, строго говоря, были излишни; секретари оставались данью антуражу, и Свенсон их попросту игнорировал. Он сосредоточился на Эллен Мэй.

Но он был вынужден действовать аккуратно, осторожно, исподволь. Один раз, после неудачного покушения на Крэндалла, Свенсона допросили; он выдержал проверку, и результаты её помогли продвинуться по службе. Повторный допрос — это уже будет слишком.

А Сэквилль-Уэст никому не доверял, кроме Крэндалла.

Эллен Мэй призвала собрание к порядку, улыбнулась и проговорила:

— Первым делом я хотела бы уведомить вас, что Рик переведён из реанимации, хотя состояние его по-прежнему остаётся тяжёлым. Доктор Веллингтон сообщает, что Рик сейчас на интенсивном курсе терапии, а через две недели сможет ходить...

Вдоль стола покатился предсказуемый счастливый шепоток сдержанного облегчения. Свенсон, улучив момент, влил в него собственный вздох.

— В обычной обстановке... — немного лукавства в голосе, как у мамочки, готовой вручить рождественские подарки, — я бы сама провела вступительную молитву. Но сегодня это сделает Рик.

Вскинулись головы. Несколько служак низшего эшелона зашушукались в сомнениях. Свенсон выжидал, храня бесстрастное выражение. Он догадывался, что последует за этим.

Эллен Мэй набрала на клавиатуре, встроенной в столешницу, короткую последовательность команд. Щель в потолке исторгла видеоэкран тоньше занавески. Экран развернулся перед нею. Она остановилась по одну его сторону. Освещение померкло. Экран засиял.

Появился Рик Крэндалл. Картинка казалась блёклой и чуть туманилась с краёв. Крэндалл и без того был бледен, но выглядел лучше, чем мог Свенсон ожидать. Макияж? Вероятно. Крэндалл привстал с больничной койки. Из стены к его руке тянулась трубка капельницы.

Крэндалл улыбнулся.

В конференц-зале заёрзали. Улыбка скорее походила на кривую вымученную ухмылку, но оставалась сильной, уверенной. Всех пробила дрожь возбуждения.

— Доброе утро, друзья мои, — сказал Крэндалл. Лёгкий южный акцент его был почти незаметен. — Хотел бы всех вас поблагодарить за поддержку в это непростое для меня время. За то, что сторожите нашу крепость. У меня здесь отчёт... — Он сделал жест в сторону, куда камера не заглядывала. — ...из которого следует, что сторожевые башни наши не оставались без часовых. Я чувствую себя значительно лучше и рассчитываю вернуться к работе на благо Нашего Дела через две-три недели — если, конечно, мой врач вдруг не демократ или не еврей! А я думаю, что из одного вытекает другое.

По комнате пробежал смех. Ох уж этот Рик.

— Теперь, если можно...

Свенсон мысленно повторил фразу, многократно слышанную от Крэндалла. Теперь, если можно, я отвлеку вас для самого важного в мире дела: молитвы.

— ...самого важного, — говорил Крэндалл, — в мире дела: молитвы.

Он смежил веки и слегка наклонил голову. Все в конференц-зале последовали его примеру.

— ...Господи, молим Тебя, дабы позволил Ты нам научиться на своих ошибках; дал силы заботиться друг о друге столь неустанно, чтоб и на миг не отвлекались помыслы братьев от Нашего Дела, сиречь Твоего Дела; охранил нас в сей миг уязвимости; указал нам сатану, когда супостат сей поднимется против нас. О да, Господи, Ты посылаешь меж нами сатану, дабы преподать нам важный урок. Ты поразил меня стигматами Воинствующего Христианина, дабы усмирить гордыню мою и высветить в уме моём всю важность Нашего Дела; Господи, молим Тебя...

Молитва могла показаться ритмичной до монотонности, но отвлечься от неё было невозможно. Она звучала требовательно, однако без истерических интонаций.

Крэндалл был болен. Крэндалл был тяжело ранен. Вероятно, занятие это высосало у него много сил. Но стоит отдать этому человеку должное, подумал Свенсон, он настолько владеет собой, что даже на больничной койке одним словом способен продрать тебя до костей.

Он давал этой молитвой незамысловатое и окончательное объяснение случившегося. Неудачливый убийца был прислужником сатаны, только и всего. Дабы не допустить повторения подобного, дабы пресечь дальнейшие попытки сатанинского вмешательства, следует пытливо вглядеться в себя самих и тех, кто рядом. Необходимо усилить меры безопасности и присматривать друг за другом недремлющими ястребиными очами, во имя Господне. Ибо среди нас предатели.

Крэндалл особо упирал на стигматы. Не озвучивая этой мысли явно (это было бы сочтено святотатством), он намекал, что покушение приравняло его к мученикам. А в каком-то смысле — даже к самому Христу.

Они это проглотят, подумал Свенсон. Слово стигматы рождало в умах собравшихся цепочку ассоциаций, которую Крэндалл отлично себе представлял — и направлял, дабы рано или поздно те провозгласили его Мессией.

И Свенсон подумал: Деверо, что ж ты наделал.

Миссия Деверо была обречена на провал.

Я же им говорил: воспользуйтесь бомбой. Миссия должна быть самоубийственной. Я же им говорил: взорвите его.

С другой стороны, бомба не сработала, когда они покушались на Гитлера.

Молитва окончилась, в комнате опять зажёгся свет. Свенсон ощутил на себе взгляд Сэквилля-Уэста. Старикан частенько вёл себя, как безвольный некомпетентный слабак, и Свенсон не раз задумывался, сколько в этой манере искусного притворства с намерением одурачить врагов, заставить их недооценить его. В данный момент старик смотрел прямо на Свенсона. И, заметив это, Свенсон подумал: Я позволил себе сбиться с роли.

Этого даже в мыслях нельзя допускать. Так предупреждал Стейнфельд. Ты идеалист, Джон, и ты слишком мотивирован для работы под глубоким прикрытием; они тебя почуют, они тебя унюхают, если ты не загонишь это чувство вглубь, а ты не сможешь.

Но выбрали Свенсона, потому что Эллен Мэй наметила его своим фаворитом; делать было нечего.

Свенсон принудил себя вернуться к роли. Он прикрыл глаза рукой и подумал о Крэндалле, представив его в облике дяди Гарри, которого очень любил; дяди Гарри, убитого раком; он потянул за нужные струнки, и пришли слёзы. Благоговейные слёзы.

Он быстро взял себя в руки. Не переигрывай.

Эллен Мэй улыбнулась ему сверху вниз. Она стояла совсем близко, утыкаясь ему в предплечье костлявым бедром; наклонившись, она ободряюще сжала его плечо. Её глаза тоже блестели от слёз.

— Он вернётся, — сказала она мягко. — Он скоро вернётся.

— Знаю, — отвечал Свенсон с храброй улыбкой.

В одном из блокнотов, куда Рикенгарп записывал мысли и тексты песен, последняя строчка гласила: Синхронность событий подсмеивается над нами, когда мы её замечаем, и когда нет — смеётся тоже.