— Жертва безумного ортодонта! — шепнул Рикенгарп Кармен, и та рассмеялась.
На улицах им попадались полицейские ВольЗоны, в пуленепробиваемой униформе, которая всегда напоминала Рикенгарпу бейсбольную, и шлемах. Кобуры у полицейских были кодовые; их тренировали набирать четырёхзначную комбинацию за секунду.
По большей части они просто стояли в сторонке, переговариваясь по шлемофонам. Сейчас двое подошли к напёрсточнику — морщинистому коротышке-негру, который не смог от них откупиться. И стали перебрасывать между собой, как мячик, подшучивая через усилители шлемофонов. Голоса копов перекрывали неумолчное жужжание динамиков музыкальных лавок.
— ЧТО ЭТО ТЫ ТУТ ВЫТВОРЯЕШЬ У МЕНЯ НА РАЁНЕ, ЧМО? ЭЙ, БИЛЛ, ТЫ ВИДЕЛ, ЧТО ЭТОТ ПЕРЕЦ У МЕНЯ НА РАЁНЕ ВЫТВОРЯЕТ?
— БЛЯ, ДА Я ТУПО НЕ В КУРСЕ. РАССКАЖИ.
— ДА Я ЩАС БЛЕВАНУ С НЕГО. КАК МЕНЯ, СУКА, НАХУЙ ЗАЕБАЛИ ЭТИ СТАРЫЕ СКУЧНЫЕ ФОКУСЫ. ВСЁ, НАДОЕЛ.
Полицейский слишком сильно пихнул напёрсточника манипулятором брони, тот рухнул, как потерявший вращение волчок, и остался лежать.
— БИЛЛ, НЕ, ТЫ ЭТО ВИДЕЛ? ОН ТУТ НА БУЛЬВАРЕ ПРОМЫШЛЯЛ.
— ВИДЕЛ, ДЖИМ. ОН МЕНЯ ТОЖЕ ЗАЕБАЛ.
Быки подтащили коротышку за щиколотки к стоявшему поодаль ромбовидному киоску, запихнули в одиночную капсулу, запечатали, нацарапали уведомление и шлёпнули на пластиковый корпус. После этого капсула отправилась в трубу. Киоск на самом деле был аналогом мусорной урны, только система работала по принципу пневмопочты.
— Мусоров к мусору тянет, — философски сказала Кармен, минуя копов, — когда нужно от кого-то избавиться.
Рикенгарп посмотрел на неё.
— А ты не очень-то и нервничаешь. Вы не от них убегаете?
— Не-а.
— Не хочешь мне сказать, кого мы должны опасаться?
— Не-а.
— А почём тебе знать, что те спецы, от которых вы драпаете, не пошли к местным и не попросили у них помощи?
— Юкё говорит, что они этого не сделают. Не рискнут: админ ВольЗоны их не любит.
Рикенгарп догадался: Второй Альянс. Вот от кого они бегут. Директор ВольЗоны был евреем. Сотрудникам Второго
Альянса разрешалось встречаться в ВольЗоне — местечко для этого и было предназначено, на отдых или для встречи туда допускали абсолютно всех, даже тех, кого босс ВольЗоны терпеть не мог. Но оперативников ВА отсюда бы выставили, если только они не под прикрытием.
Грёбаные быки ВА! Ебать! Синемеск подстегнул его паранойю. В сердце как чистого адреналина вкололи. Он начал тревожно озираться в толпе; ему чудилось, что движения людей вокруг упорядочены, неслучайны, гальванизированный ужасом разум наделял их особым смыслом и вычленял структурные мотивы. Мотивы говорили ему: ВА близко. ВА у тебя за спиной. Накатил смешанный с ужасом восторг, от которого спазмом перехватило желудок.
Весь вечер он боролся с давящим чувством потери группы. И вины за это. Я их потерял. Он никому бы не смог пояснить, почему чувствует себя, словно после смерти жены и детей. И это не всё. Его карьера кончена. Все годы, что он продвигал группу, подыскивал ей программы в Сети... етить-колотить, да его имя накрепко сцеплено с ней. Он откуда-то знал, что пробовать прибиться к другой банде бесполезно. Сети он был не нужен; как и она ему, впрочем. Грёбаная Сеть. И тут явилось облегчение: яма, открывшейся внутри, закрылась при мысли о штурмовиках ВА; омерзительная пропасть никчемушности истаяла. Быки — угроза его жизни, да такая, что и про группу забыть можно. Отлично.
Но в чувстве этом пробивались и нотки ужаса. Если он во что-нибудь такое влез... если быки ВА на него глаз положили...
Ну и хер с ним. Что ещё оставалось делать?
Он усмехнулся Кармен. Та непонимающе глянула на него, удивлённая этой беспричинной усмешкой.
И что теперь? спросил он себя. Теперь в «ОмеГаити». Найти Фрэнки. Фрэнки — дверной проём прочь отсюда.
Он долго подбирался к этой мысли. Наркотик творил странные фокусы с чувством времени. Обострённое восприятие их только подначивало.
Толпа казалась плотнее, воздух — жарче, музыка — громче, свет — ярче. Рикенгарп чувствовал приход. Он утратил способность отличать окружающий мир от собственного воображения. Он видел себя ферментной молекулой, плавающей в макрокосмическом кровеносном русле — с ним такие глюки всегда случались, стоило закинуться энергетиком в окружении, провоцирующем на сенсорный перегруз.
Где я?
Ему казалось, что шипящие неоновые оранжевые стрелки сползают с указателя, скользят вниз по стене, змейками обвивают ему колени, пытаясь затащить в щипачью галерею.
Он замер и тупо огляделся. Голодисплеи переплетались с плотью; на него лезли груди и зады, и он, вопреки собственному желанию, отреагировал так, как и должен был. У него затвердело в штанах. Визуальная стимуляция. Обезьяна видит, обезьяна реагирует. Звякает колокольчик, продолжил он мысленно, у собаки течёт слюна.
Он посмотрел через плечо. Кто этот парень в тёмных очках там, позади? Почему он носит солнечные очки в темноте? Может, это агент ВА?
Да нуууу, чел. Ты сам носишь солнечные очки в темноте. Это ничего не значит.
Он попытался стряхнуть с себя паранойю, но она каким-то образом переплеталась с подспудными потоками сексуального возбуждения. Стоило ему наткнуться взглядом на порнографический видеознак, паранойя оживала и цепляла его, точно скорпионье жало на хвосте пробуждающегося желания. Он чувствовал, как нервные окончания начинают вылезать из кожи. Он слишком долго просидел без синемеска; приход получался сильный.
Кто я? А кто эти люди вокруг меня?
Он заметил, как Кармен смотрит на кого-то, потом тревожно шепчется с Юкё.
— В чём дело? — спросил Рикенгарп.
Она прошептала ему на ухо:
— Видишь вон ту серебристую штуку? Вроде как крыльями машет? Там... над машиной... Глянь искоса, не хочу пальцем показывать.
Он взглянул вниз по улице. От тротуара отъезжало такси. Электрический мотор взвизгнул, когда машинка ткнулась носом в кучу мусора. Оконные стёкла были непрозрачны, словно ртутью залиты. Чуть сзади и немного выше крыши такси в воздухе парила хромированная птица, и взмахи крыльев её сливались в сплошное колесо, как у колибри. Птица была размером с дрозда, но вместо головы у неё была камера.
— Вижу. Трудно сказать, чья она.
— Думаю, что пташкой управляют из той машины. Это в их стиле. Они её за нами выслали. Бежим! — Она юркнула в щипачью галерею; Рикенгарп, Юкё и Уиллоу следом. Пришлось заплатить за вход. Весёлый лысый старикан у дверей принял карточки и рассеянно пропустил через терминал, не отрывая взгляда от экранчика запястного коммуникатора. Миниатюрное лицо ведущего новостей пропищало:
— ...покушение на директора ВА Крэндалла... — Что-то неразборчивое, торопливое. — ...Крэндалл в тяжёлом состоянии под усиленной охраной находится в медицинском центре ВольЗоны...
Вертушка пропустила их, они прошагали в галерею. Рикенгарп услышал, как Уиллоу бормочет Юкё:
— Этот подонок ещё жив.
Рикенгарп прикинул хрен к носу.
Щипачья галерея была оформлена преимущественно в телесных тонах, и каждая доступная вертикальная поверхность отводилась под изображение человеческой наготы. Проходя от одного фото или голо к другому, можно было видеть, как люди на/внутри них распластаны, вытянуты, выгнуты в тысяче вариантов совокупления, как если бы ребёнок заигрался с голыми куклами и разбросал по залу. Подсветка была влажно-красная: свет словно бы поддразнивал, его длина волны стимулировала сексуальность.
В каждой «эронише» имелся экран со щипачом. Кислородные маски, опускаясь на головы посетителей, источали комбинацию амилнитрита и феромонов. Щипач походил на шланг от воздушного пылесоса двадцатого века с укрупнённым подобием солонки на одном конце: смотришь на картинки, слушаешь звуки и проводишь щипачом по эрогенным зонам; щипач стимулировал соответствующие нервные окончания проникавшим под кожу электрическим полем, напряжённость которого можно было очень тонко регулировать. В общественных душевых спортклубов издалека видно было ребят, которые слишком пристрастились к щипачам: если устройством пользовались дольше «рекомендованных тридцати пяти минут», оно оставляло на коже ожоги вроде солнечных. Однажды ударник попросил у Рикенгарпа лосьон от ожогов: Я щипачом хуй обжёг, как-то неудобно получилось.
