Прикид Рикенгарпа напрочь вышел из моды, как и сам Рикенгарп.
В группе его за это костерили: им нужен был гитник-минимоно в качестве фронтмена.
— Если станем минимоно, грёбаные гитары можно будет продавать и сразу выгружаться, — объяснял им Рикенгарп.
Барабанщик проявил себя редкостно бестактным идиотом, потому что ответ его был таков:
— Бля, а мож’, так и надо?
Рикенгарп тогда отпарировал:
— А мож’, нам пора вместо тебя механический барабан прикупить, грёбаный неандерталец! — И бросился на барабанщика, нанеся ему удар, от которого Мёрча отбросило на цимбалы.
— Еба-а-ать, да ты ж никогда так клёво не дубасил по ним на сцене! — восхитился Рикенгарп, стоя над поверженным противником. — Бля, я щас кончу! Мы наконец прочухали, как сделать Мёрча нормальным ударником!
Мёрч начал было швыряться в Рикенгарпа инструментами, но потом вспомнил, что ударные палочки сделаны по спецзаказу, и сказал только:
— Манипуляторы убери, горилла!
С трудом поднялся и вышел вон (не в первый раз). Но то была первая их по-настоящему серьёзная перепалка, и с тех пор лишь дипломатические таланты Понце спасали группу от развала: Мёрч то и дело порывался уйти на вольные хлеба.
Кончилось дело тем, что им перезвонил импрессарио: известить, что агентство урезает бюджет, и на вольные хлеба может отправляться группа в полном составе. Последние два альбома провалились в сетевых продажах.
Техники корпорации виноватили ударника: дескать, звук его барабанов с трудом поддаётся оцифровке для миниатюрных носителей, которые к тому моменту окончательно вытеснили CD. Рикенгарп мог бы возразить, указав на головидео, но голо тоже встали намертво.
Какая разница? Vidco собиралась избавляться от бизнеса. Ещё одну фирму засосала чёрная дыра депрессии.
— Это не наша вина, что альбомы не продаются, — сказал Рикенгарп. — Это проблема дисти. У нас полно фэнов, дисти просто не вкуривают, какой к ним нужен подход.
— Хуйня собачья, — ответствовал Моз. — Мы выпали из Сети, и ты об этом прекрасно знаешь. Нас ностальгия держит. Времена двухбитового музона прошли, чувак. Дело кончено.
Басист Джулио что-то провякал на техжаргоне. Рикенгарп не удосужился перевести, потому что это наверняка была чушь. Увидев, что Рикенгарп его игнорирует, Джулио обиделся и свой черёд вышел вон. Ну и ладно, подумал тогда Рикенгарп, нахуя мне эти неженки-техноглоты?
Группа оказалась в положении пассажиров поезда, застрявшего между станциями. У них оставался единственный выход: перейти на вайфай-концерты, а Рикенгарп этого как раз и не хотел. Но контракт есть контракт, а ВольЗона притянула великое множество ностальгирующих фанатов старого рока. Может, это и есть их нынешняя аудитория? Может, надо попытаться её окучить? Чтоб этих грёбаных плясунов вынесло нахер со сцены.
Он обвёл мутным взором Полупроводник и мысленно посетовал, что Ретроклуб закрылся. В Ретроклубе витал дух настоящего старого рока, даже рокабилли. Попадались там ребята, которые реально вкуривали, что такое рокабилли и как он звучит. Ну а Полупроводник — что с него взять? Танцплощадка для минимоно-зомбаков.
У зомбаков были длинные волосы, растущие из одной точки на макушке и хаотично закрученные между плеч, а гребешки причёсок — прямые, как палки. Затылки — размалёваны красным, серым или белым, единственно дозволенными в минимоно цветами. Только минимализм, однородные тона, без полос. Одежда стилистически продолжала причёску. Стиль минимоно сформировался в противовес флэру, отражая хаос войны, скудную экономику военного времени и аморфное копошение в Сети. Флэр уже загибался. Рикенгарпу эти трендовики никогда особо не нравились, но между флэром и минимоно он бы выбрал флэр. По крайней мере, там чувствовалась энергия.
Поклоннику флэра полагалось зачёсывать волосы круто наверх, чем выше, тем лучше: высота причёски служила индикатором настроения. Чем цветастее, тем прикольнее. На флэр-сцене выделиться можно было только экспрессией. Попадались причёски в виде винтов, крючьев, нимбов, многослойных перепутанных клубков. На флэр-парикмахерских многие сколотили состояние — и потеряли, когда стиль начал выходить из моды. Люди часто ограничивались политически стандартным флэром, не утруждая себя поисками подлинно индивидуальной экспрессии. К примеру, можно было придать причёске контур своей любимой страны третьего мира (хотя они давно уже выбрались из нищеты и образовали костяк новой маркетинговой структуры).
Флэры отнимали столько времени, что большинству удобнее оказывались парики. Наркота тоже менялась в угоду моде; скажем, экситативные нейротрансмиттеры создавали иллюзию, что твоё тело ослепительно сияет. Флэристы побогаче носили нимбопояса, окружая себя искусственными полярными сияниями в миниатюре. Хиппи-флэристы считали их самовлюблёнными задаваками, лишёнными эстетического вкуса. Те, кто флэром не увлекался, ржали с неприкрытого чванства обеих категорий.
Рикенгарп никогда не красил волосы, не укладывал их в прихотливую причёску, разве что изредка развлекаясь панк-шпилем. Но панк-рокером он не был. Рикенгарп ассоциировал себя с допанковскими временами: концом 1950-х, 1960-ми, ранними 1970-ми. Он гордился своей анахроничностью. Он был просто хардкорный рокер, редкая птица. Так же анахроничны показались бы посетители Полупроводника или бибоперы на танцплощадках 1980-х.
Рикенгарп смотрел на одноцветные, уныло-серые и прямые, как палки, спины минимоно-зомбаков, затянутых в прыжкостюмы и туники. Загар равномерный, браслетофоны одинаковые — чёрные кругляшки. Их легко было спутать, как печеньки в коробке. Обязательной чертой костюма минимоно была серьга в стиле ПерСта — всегда одна, и всегда в левом ухе. Хайтек-фетишисты считали Колонию священным местом и мечтали туда вознестись, как раньше растафариане — вернуться в Эфиопию. Рикенгарп подумал: забавно, что Колонию заблокировали русские. Прикольно будет видеть, как получившие укол противосамолюбительного минимоно-зомбаки выйдут из транса, разобьются на тесные группки и недовольно зашипят, проклиная русских варваров, посмевших взять в осаду их обетованную землю: почему, дескать, цивилизованный мир сидит сложа руки?
Отупляюще однообразная музыка бухала, отдаваясь между стен, пульсировала вибрацией под его ногами. Прислонясь к стене, можно было почувствовать её позвоночником. В клубе, впрочем, крутились несколько старомодных флэристов, и Рикенгарп возлагал на них определённые надежды. Флэристы относились к старому року с почтением.
Музыка вдруг стихла, и чей-то голос проревел:
— Джоэль Ньюхоуп!
По сцене заплясали световые пятна. Первый акт вайфай-драмы. Рикенгарп глянул на часы. Десять. Ему предстояло выступить в перерыве, в 11:30. Рикенгарп живо представил, как зал пустеет, стоит ему подняться на сцену. В этом клубе он ещё не успел обзавестись поклонниками.
Тем временем на сцене возник Ньюхоуп. Худой до анорексии, бесполый после операции: радикал-минимоно. Это подчёркивала и его нагота: на теле ничего, кроме серых и чёрных пятен от грим-спрея, член туго сжат клипсой. Как этот чувак вообще ссыт? подумал Рикенгарп с интересом. Наверное, вон через ту щёлку в паху. Танцор походил на ожившего манекена. Центры эротического наслаждения выведены на затылок: единственный хромированный электрод возбуждал нужные участки мозга в течение дозволенного законом периода недельного катарсиса. А какой же ж он худющий... такое впечатление, что на чёрном рынке ему церебростим вставили для лучшего коннекта с пульсатором. Хотя минимоно вроде бы зациклены на легальности...
Нейротрансмиттеры в торсе, кистях и ногах Ньюхоупа ожили, сигнал пошёл в пол сцены. Из потайных динамиков раздался протяжный похоронный плач, интонации менялись, следуя движениям артиста. Для минимоно не так уж плох, сделал вывод Рикенгарп: мелодию уловить можно, ритм танца соблюдён, и вообще постановка чуток сложнее, чем обычно у ММ-зомби. Толпа двигалась в геометрически правильных конфигурациях, между диско и сквером; паттерны возникали и распадались, как в калейдоскопических массовках Басби Беркли, по формулам, которые приходили на ум сами собой, если пропатчить нервы и окунуться в ММ. Но стоило лишь влить в хореографию зомбаков струю индивидуальности, и тебя в ответ окатят ледяным, как арктический ветер, душем презрения, выраженным теми же движениями тел.
