– Спасибо, – сиплым голосом отзываюсь я. – У меня всё хорошо. Будет.

Наверное...

Наконец он тормозит возле ворот дома. Попрощавшись, захожу во двор и, стараясь быть незаметной, пробегаю к дому за спиной Константина Михайловича, который чистит снег.

Школу я сегодня прогуляла. Маме сказала, что плохо себя чувствую. А потом просто смылась в салон красоты, почувствовав неукротимую нужду в новой стрижке.

Мои волосы отращивались с самого детства. Лишь раз в год мама отводила меня к парикмахеру, чтобы подровнять обсечённые кончики. Если бы я отстригла свои волосы, её наверняка хватил бы удар.

Возможно, именно этого мне бессознательно хотелось – сделать ей больно. Хотя бы так.

Оказавшись в доме, слышу голос мамы и прячусь в гардеробной.

– Марина Захаровна, я не понимаю, что Вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы ты оставила молодёжь в покое! Поняла меня, Жанна? Они разберутся во всём без твоего участия!

Марина Захаровна никогда так не разговаривает. Но сейчас она, похоже, в ярости.

– Может, мне их ещё и поженить? – мама огрызается.

– Поженятся они или нет – это их выбор.

– Да Боже! Что Вы несёте?

– Несу?! – рявкает бабушка Макса. – Ты как со мной разговариваешь, Жанна? Припомнить, из какой дыры тебя достал мой сын?

Ого! Похоже, конфликт рискует перерасти в грандиозный скандал. Надо бы вмешаться, но я даже пошевелиться не могу, прижавшись к спиной к маминой шубке. Если кто-то сюда заглянет, легко спрячусь за одеждой.

– Марина Захаровна, при всём уважении...

– Ты никого не уважаешь, – обрывает её бабушка. – И дочь свою не любишь. А моего внука считаешь преступником.

– Так он такой и есть!

– Что-о?

– Ой, да не делайте такое лицо! Словно для Вас сюрприз, что Максим давно идёт по кривой дорожке. Его не будет рядом с Полиной! Ни за что! Максиму место в тюрьме. Может, там его мозги на место встанут.

– Да ты... Ты...

– Что, я?.. Марина Захаровна, что с Вами?.. Господи!.. Поля! Константин Михайлович! Кто-нибудь!

Вылетаю из гардероба. Вижу, как побледневшая Марина Захаровна оседает на пол, схватившись за сердце. Скидываю с себя куртку, помогаю маме посадить женщину на диван. Она прикрывает глаза, лицо кривится от боли. Мама хватается за телефон.

– Нужно скорую..

– Не нужно, – устало останавливает её бабушка Макса. – Воды принеси.

Мама убегает на кухню. Я сижу на корточках возле ног Марины Захаровны. Она поднимает веки и с грустью смотрит на меня. Проводит ладонью по щеке.

– Лицо заплаканное, в глазах – вселенская боль, – констатирует очевидные факты. – А твоя мать просто дура, которая этого не видит.

– Не надо об этом, – шепчу я. – Лучше скажите, чем помочь! Вы пили таблетки?

Мама появляется в гостиной со стаканом воды. Марина Захаровна делает глоток, потом строго смотрит на мать, отвечая мне:

– А мне, Полечка, таблетки не помогут. Когда мои внуки страдают, я тоже страдаю. От этого лекарства нет.

Мать лишь закатывает глаза.

Владимира Андреевича дома нет. Возможно, это к лучшему. Их отношения с мамой последнее время натянуты до предела. А тут она чуть не спровоцировала у Марины Захаровны очередной приступ.

– Накапай мне корвалола, Жанна, – распоряжается бабушка.

– Давайте сначала давление померим, – начинает лебезить мама. – А лучше скорую вызвать.

– Накапай! – рявкает Марина Захаровна.

– Хорошо.

Поджав губы, мама вновь уходит на кухню.

– Что у вас произошло? – спрашивает меня бабушка Максима уже совершенно другим тоном. – Мой внук больше не появляется в этом доме. И никто не говорит мне, почему вдруг он стал изгоем. Что вы скрываете?

– Ничего...

– Ты тоже будешь мне врать? – изумляется она.

Стыдливо опускаю взгляд.

Эта тема у нас под запретом. Отчим запретил рассказывать Марине Захаровне об аресте Макса. И о том, что он сделал.

Мама возвращается с корвалолом и протягивает стакан. Бабушка не берёт.

– Значит, так, – говорит она, вставая с дивана. – Жить я здесь больше не намерена. Скажете моему сыну, что я вернулась в свою квартиру.

– Не говорите ерунды, – вздыхает мама. – Примите корвалол и отдохните.

– Сама прими, – произносит Марина Захаровна ледяным тоном. – И к окулисту сходи. Может, прозреешь и наконец-то увидишь, сколько несчастья приносишь людям.

– Это моя дочь! Моя! – шипит мама. – Я знаю, что для неё счастье, а что нет!

На это Марина Захаровна лишь качает головой. После чего уходит наверх.

Мама действительно выпивает лекарство. Поставив стаканчик на столик, приглаживает волосы.

– Ну ничего... Вова вернётся и поговорит с ней, – успокаивает сама себя. – Полина, собирайся. У тебя репетиция через час.

– Я всё ещё плохо себя чувствую, мам...

Она наконец одаривает меня взглядом. И, кажется, впервые за последние две недели смотрит внимательно. Но, как и всегда, ничего не хочет замечать.

Ни моей боли. Ни разбитого сердца.

– Я дам тебе таблетку от менструальной боли, – говорит она. – Собирайся, Поля.

Макс

Мне бы хотелось быть вдрызг пьяным. Просто лежать на полу в любой из свободных комнат в доме Дана и слепо пялиться в потолок. Чтобы алкоголь затуманил мне мозги и стёр из памяти безразличие на лице Полины. И чтобы мои уши забыли этот её отстранённый тон.

Но дело в том, что я не пью. Особенно теперь, когда у меня такие грандиозные проблемы с законом. Уверен, даже из-за одной бутылки пива меня потянуло бы на какие-нибудь тупорылые приключения.

А ещё я не смог уединиться в свободной комнате, потому что Дан меня не отпустил. Видите ли, ему было жизненно важно потрепаться со мной о Грозе. О том, как он скучает по нашему общему другу. Да и просто поныть по поводу того, что наша сплочённая тусовка развалилась.

Наш друг Егор Грозный пропал с радаров больше месяца назад. Дан знает о нём больше, чем я. Но я и не пытаюсь выведать какие-то подробности. Ведь именно из-за Гроза Полина считала меня виновным в том поджоге. Тогда она ещё больше возненавидела моих приятелей. И меня.

Хотя... Глупо, конечно, винить Гроза. Ведь я не отставал от него, совершая безумные поступки. К тому же его поступки были продиктованы чувствами к девушке, что практически снимает с него какие-либо претензии.

Но сейчас мне не до Гроза и не до плаксивого трёпа Дана о нём.

Лениво развалившись на кресле, прикрываю глаза и отдаюсь громкой музыке. Мне осточертели и незнакомые люди, снующие туда-сюда, и две девицы, извивающиеся в танце для нас с Даном. Какие-то студентки с журфака. Я не запомнил имён.

– Кто из них, Макс? – пихает меня в плечо Аверьянов и указывает на девиц. – Так и быть, сегодня я уступлю тебе. Можешь выбрать первым.

Бросаю незаинтересованный взгляд на девиц. Двигаются они паршиво. Хотя надо признать, обе довольно симпатичные. Блондинка и брюнетка.

У Полины волосы русые, ближе к тёмно-русому. А вот кончики светлее, наверняка потому, что выгорели на солнце. А ещё они очень длинные и наощупь словно шёлк. Их хочется касаться, пропускать мягкие прядки между пальцами...

Так... Я отвлёкся. Блондинка или брюнетка. Я должен выбирать?

– Я бы взял блонди, – усмехается Дан. – Смотри, какие сочные у неё губёшки. Брюнетка явно проигрывает. И она скромнее подружки.

– Хочешь отдать мне блондинку? – морщусь я. – Нет, забирай обеих. Они мне обе не заходят.

– Бл*ть! Макс, ты меня пугаешь, – друг качает головой и смотрит на меня, как на импотента. – Выбери уже кого-нибудь. Не хочешь этих? Окей! В доме полно свободных девочек.

Аверьянов осматривается.

– Вон та, например, – указывает куда-то вправо. – Мне кажется, она даже чем-то похожа на твою сводную. Иди, развлекись, бро. Увидишь, что уже завтра ты выкинешь из башки всю эту дурь с одной-единственной на всю жизнь и вернёшься в привычный ритм.