И…

Ножом…

Все колёса.

Все до единого. Нарочно.

Чтобы Алик опасался…

Сталью блеснули серые глаза в шлеме.

Ножом!

Я представила, с каким упоением ОН мог втыкать лезвие в ненавистные колёса ненавистной машины Алика, и в горле пересохло. Нет, не может быть. Не следил же он за ним до дома? Я вроде видела его после озера… Или когда возвращалась с магазина? — попыталась я вспомнить. — Нет, не видела… он ушёл с турников, пока мы ездили гулять. Ушёл домой. Или нет?

Раздался звонок.

Я залетела в аудиторию белее мела.

— Дашка, ты чего?! — удивилась шёпотом Ленка, когда я стала раскладывать гуашь дрожащими руками. У меня всё валилось и ватман никак не хотел цепляться к подрамнику.

— Ай, ф-ф, — я сунула проткнутый палец в рот. — Дурацкие кнопки. Дай малярку плиз, — попросила я, ошарашенную подругу. — Спасибо. Да ничего, встретила сейчас Алика наверху.

— И-и? — поторопила та круглыми глазищами.

— Ему кто-то колёса проткнул, поэтому он опоздал, — объяснила я как можно спокойней. Но в горле всё ещё першило. Комом встало предположение про моего дерзкого соседа.

— Обалдеть!

— Угу.

— И никто не видел кто это сделал?

Серые глаза нагло усмехнулись.

— Нет, — я поправила работу. — Алик искал свидетелей, но никто не видел. Ещё камеры проверит, вдруг на них записалось.

Ленка с упоением затараторила про похожий случай из новостей, а я замешивала на палитре краски и думала: говорить ли Алику про НЕГО? Было бы правильно, рассказать всё-всё, что я знаю. А что я знаю, — остановила я себя. — Я ничего не знаю. Только догадываюсь. А вдруг я ошибаюсь? Вдруг я напридумывала себе всякого? Нет, если бы я могла убедиться, то, конечно, я рассказала бы. Но, если я ошибаюсь, я не хочу наговаривать зря. Даже на такого бандита. Это значило бы опустится до его уровня, а я не хочу. Я буду разумнее, буду осторожнее.

Как бы убедиться?

Дождаться, пока Алик проверит камеры? Да. Я посмотрю с ним записи, и если узнаю моего соседа — а я узнаю его из тысячи! — я выложу Алику все мои подозрения. Решено.

После пар, мы собрались у входа довольно большой компашкой. Кроме Алика, к нам присоединились ещё несколько девчат из его группы и Илюхин друг. Получалось весело. Даже Алик повеселел. Я шла рядом и всеми силами отвлекала его от пережитого несчастья с машиной: смеялась над всеми его шутками, даже над несмешными, стреляла глазками, кокетливо поправляла непослушные волосы и даже позволила придержать за руку, когда мы «сокращали путь» и лезли вниз по тропинке, через всевозможные кусты и буераки.

А ещё я зыркала на счастливую Ленку, которую «придерживал» её Славик, и искренне радовалась за них. Я так напереживалась после новости о машине, что больше не хотелось. До тошноты напереживалась! Сил не осталось переживать! Поэтому, я решила на время «забыть» о ножах и колёсах, и просто насладиться вечером. И этими, как их там, колодцами.

Что бы это ни значило.

— Жаль, море отменилось, — вздохнул Алик тихо, когда мы наконец добрались до музея.

— Ничего, — утешила я, — в следующий раз обязательно съездим.

— Может на электричке?

— Ну-у, — отозвалась я с сомнением, — в выходные будем как селёдки в ней стоять…

— А селёдки разве стоят? — хохотнул он.

— Ну да, — я тоже засмеялась, представив, — в банке стоят. Вот так, вытянув ручки, — я показала селёдку с руками, и на наш смех обернулись другие.

— Чего вы?! — хихикала Ленка.

— Обсуждаем стоячую селёдку, — отмахнулась я, всё больше входя в раж. Алик помог мне снять плащ в гардеробе. Какая галантность! Я почувствовала себя настоящей интеллигентной дамочкой — пришла в картинную галерею с кавалером, обсудить искусство фотографии, где моё шампанское?

И да — колодцами оказались Питерские дворы! Действительно атмосферные. Мы с Аликом отбились от ребят и, не сговариваясь, зависли у одной работы. Грязно-жёлтые стены с провалами окон тянулись на ней не вверх, в небо, как на других фотографиях, а вниз — в чёрную бесформенную бездну.

У меня мурашки побежали. Жуткое зрелище. Колодец. Настоящий. Не романтичный Питерский колодец к звёздам или в облака, какие видят влюблённые и поэты. А колодец настоящего. Жуткой была даже не сама фотография — жутко было понимать её.

Я сегодня полдня переживала подобную «бездну» внутри. Пыталась разглядеть что-то на дне своего «колодца». Наверное, Алик почувствовал перемену. Потому что стоял рядом и не нарушал молчания.

И мы молчали, наверное, минуты три.

Стояли плечом к плечу, как партизаны на расстреле.

В какой-то момент, мне даже захотелось взять Алика за руку — так сильно разогналось моё уставшее сердце, казалось, ещё секунда, и врежется в рёбра насмерть.

А почему я переживаю? — спрашивала я себя снова и снова. Трясла себя за плечо. Почему я понимаю этот колодец? В какую такую бездну я пытаюсь заглянуть? Что я хочу увидеть там?

Ответ.

Но ответа не было.

После галереи мы с ребятами сделали несколько кругов по острову Канта, обсуждая увиденное, напились кофе, наелись булок и полазали на новой детской площадке, как первоклашки. Ноги я стёрла в кровь. Видимо, пятки ещё не отошли после вчерашних похождений по озеру, а я снова пустилась во все тяжкие. И поплатилась за это. Алик умолял больше не мучиться, и носить кроссовки, а я оправдывалась, что одевалась «на пары». Совсем забыла про вечер и музей.

Домой я отправилась на такси. «Кавалеру» или «маньяку», я не разобралась пока, не удалось поцеловать меня на прощанье — мне не хотелось после колодцев. Настроение не подходило, и я ловко сбежала. Как настоящая Золушка. Только туфельку оставила при себе — чтобы принц точно не нашёл.

Мне нужно было побыть одной. И подумать.

О чём?! — снова спросила я себя. И снова не поняла. Мимо окон неслись чьи-то тёплые кухни, с вечерними посиделками, с разговорами за чаем, с ссорами, с криками, с пирогами и грязной посудой.

Сколько же людей живут прямо сейчас, — поражалась я. — Они пьют, едят, думают, слушают, или делают вид, или мечтают, или безразлично пялятся в стенку. Муравейники для людей. И мы — жалкие мурашки, бегающие одними и теми же дорожками изо дня в день. Утром кухня — вечером кухня. Утром кровать — вечером кровать. Сегодня вставать — завтра вставать. Изо дня в день. Изо дня в день. Одно и то же. По кругу. Вокруг собственных муравейников. А как солнце садится — все набиваются обратно.

И я обратно.

Чувствую, как в уголках глаз начинает щипать.

Это меня отпускает. Так всегда бывает, если переволнуюсь. Как на качелях: вверх-вниз. Сейчас стадия «вниз». Тихонько промакиваю рукавом, чтобы таксист не увидел в зеркало. Ещё полезет с разговорами. А я не люблю разговаривать в такси. Вообще не люблю разговаривать. Особенно с незнакомцами. И особенно в такси.

Вверх-вниз.

Наконец-то мой двор!

Вежливо благодарю таксиста. Он не виноват, что я себе надумала чёрт знает чего и волнуюсь. Он просто сделал свою работу. И сделал её хорошо — молча.

Я морщилась от боли, предвкушая, как опущу ступни в ледяную воду, а потом засыплю ранки Банеоцином и вытянусь на своём диванчике. Придётся отложить туфли на недельку, пока не залечусь. Набрала код на подъезде, и услышала знакомый звук — музыку на турниках!

Не знаю, что на меня нашло.

Ледяная вода и диванчик слетели со своего пьедестала приоритетов, и я со злостью развернулась на каблуках. Снова они вдвоём. Как вчера. Ладно!

Я направилась прямо в «картинку»: развеяла дурацкую мотивационную надпись на первом плане, прошла под тёмными клёнами, и поцокала по асфальту в трещинках, всё ближе и ближе различая жёлтые «скульптурные» тела парней. Мой дерзкий сосед услышал каблуки. Спрыгнул с перекладины и неожиданно пошёл навстречу.

Я слегка струхнула, но хода не сбавила.

Цок-цок-цок, — отбивали каблучки через адскую боль.

В глазах щипало. Это даже хорошо, что больно. Это придавало решимости.

Мы остановились в метре друга от друга.