— … разбивают? — охает мама.

— Не то слово! В три дубинки! Обступили и бьют, и бьют, черти! Ну, у Фуриных-то окна на стоянку выходят. Он и услышал конечно… выскочил.

— Старший? — уточнила мама.

— Какой там! Еле ноги волочит. Бандюга его выскочил, его же мотоциклет били. И прямо на них, а всё видно, как на сцене, вот так светит, я за сердце хватаюсь — сейчас при мне, думаю, и его заколотят, как мотоциклетку. Тут и началось. Я уж побежала полицию вызывать, да думаю соседи ихние, небось уж вызвали, кричали им из окон. Ругались. Смотрю, возятся втроём, колотят, а этот не падает, одного побивает, второго, тут засвистели, и Юрик примчался, и ему прилетело, как стал дружка отбивать. Говорила я Вере, не с теми мальчиками её Юрик водится! Не приведёт до добра эта дорожка. Хулиганы…

— Так что, приехала полиция? — беспокойно встряла мама.

— Не-е-е! Какой там! Юрика поколотили, вижу, лёг, не двигается. Думаю, ну всё! Доигрался, голубчик! Бедный мальчишка! Бедная Верочка! Фурин тоже еле живой, а из той машины ещё выскочил, водитель видно, и начал стрелять!

— Стрелять?! — обмерла мама.

— Не слышали?

— Нет! У нас далеко. Гремело что-то, но мы спали, даже внимания не обращаем, мало ли пьяные буянят. А тот, младший, Тысяцкий, что? Жив?

— Костик тревогу поднял, прибежал, стал соседские машины пинать, чтобы сигналки запищали, звал на помощь, весь двор перебудил. Слава богу эти, на большой машине его не тронули, ребёнка. Бросили всё как есть, и уехали поскорее. Народ выбежал, мужики, Юрку и Фурина этого повезли, не стали скорой дожидаться, отец его тоже с ними, видела…

Тётя Валя стала рассказывать про дальнейший переполох, про полицию, которая всё-таки доехала, про то, как она к ним «еле спустилась», но «долг есть долг», а я уже не слышала.

Слова превратились в шум. В шторм. И я упёрлась в столешку, чтобы не подкосило.

«…и Фурина этого повезли…» — заел тёть Валин голос на репите.

«…Фурина повезли…»

«…Фурина…»

«…Фурина…»

«…Фурина…»

Мои ночные кошмары продолжились с новой силой.

Я вслепую добралась до телефона и нажала «круглосуточный». Недоступен. Не в сети.

Не помнила, как оделась, как спустилась на первый этаж. Меня выворачивало от страшного предчувствия. Снова номер. Выключен. Недоступен. Не в сети.

Кое-как добралась до его подъезда, но дверь не открылась, как по волшебству, как в прошлый раз.

И я осталась стоять на холоде. Я набирала «круглосуточный» окоченевшими пальцами, и смотрела на пустующее место: «кто убрал его мотоцикл отсюда?…зачем?», а мерзкая трубка из раза в раз повторяла только: «выключен или находится вне зоны действия сети».

Снова и снова.

По кругу. По адскому кругу.

Я отправила с десяток сообщений в страшную пустоту, пока плелась на учёбу.

Но не училась.

Я не слышала Ленку и преподавателей.

Я прислушивалась к уличным звукам, надеясь различить в потоке машин его мотоцикл. Может, это всё большое-большое совпадение? Я не так поняла? Может, он просто уехал по делам. Только он, безумец, гонял в плохую погоду на моте. Мотоцикла же не было на месте. Где доказательства? Я слушала, ждала, но улицы молчали, и не давали мне покоя.

Полдня проходила как зомби, ссылаясь на головную боль, а, на истории, не выдержала и выскочила в коридор — воздух вдруг кончился. Мутило так, что перед глазами поплыли белые пятна. Еле доползла до туалета. Распахнула настежь окно в толстенной кирпичной стене, впуская спасительный холодный воздух, уселась на подоконник и обхватила голову: пожалуйста, пожалуйста… только не ты… только не ты… — шёпот отскакивал от белого кафеля, как капли от мойки — кап-кап… разбивались слова на бессмысленные звуки, на брызги. — Только не ты, Матвей… — умоляла я его, просила не знаю кого. Кто распоряжается нашими судьбами? Кто, так просто, в одну ночь может отнять его… и, главное, за что?!

— Пожалуйста, ответь, — заклинала я телефон, нажимая зелёную кнопку вызова. Ощущая по спине сквозняк от темнеющего города. Абонент недоступен. Вне зоны действия сети.

Набрала ещё.

И ещё.

И разрыдалась.

Мне было всё равно, что кто-то зайдёт и увидит меня тут, ревущую, как белугу. Слёзы перевалили через край и я не могла их контролировать, я сама плыла к краю в крохотной лодочке, и видела бурлящую пропасть — вот-вот упаду. Заверчусь в ней жалким волчком. Песчинкой. Пылью.

Челюсти сжались так, что за язык стало страшно. А и к чёрту язык! — думала я гневно, растирая соль по лицу. — К чёрту слова, если я не могу сказать их ЕМУ! — сжималась я как пружина, к полу, к полу. Хотелось упасть на плитку и провалиться куда-нибудь поглубже, в бессознанку, чтобы не ощущать этой пустоты внутри. Чтобы не думать, не гадать: что с ним, где он?!

— Эй, Даш…

О, нет, — я не подняла головы. Застыла, как монолит. Как бетон. Алик. Зачем? Нафига сейчас Алик?! — скулила я про себя. «Скули, но делай» — читала я вчера на руке у Матвея. На его горячей коже. Вела по буквам подушечками пальцев. «Скули, но делай». Я так не умею. Я не он. Я слабачка. Я помираю без него.

Скулю и помираю.

Вырезать бы на себе, как приговор.

И зачем он пришёл в мою жизнь?! Зачем появился на два дня?! Зачем перевернул всё и отнял? Зачем вырвал мою душу…

— Даш…

Ещё тут? — спрашиваю Алика телепатией. — Почему просто не выйдешь? Видишь же — мне не до кого.

— Даш, что случилось? Ты из-за вчерашнего?

Мотаю головой — слова поперёк горла, как обычно. Не самый подходящий момент для допросов. Он правда не видит?! Человек сидит не в адеквате. Нафига с таким беседу заводить?! — недоумеваю я искренне.

Алик прикрыл дверь. Неловко пошагал. Встал ближе. Выдохнул театрально, типа ему тоже больно. Ничего не понимает, а туда же. Лезет, со своими чувствами. Со своим сочувствием, — пыталась я дышать спокойней. — Вообще не в тему!

При Алике сдерживать слёзы было попроще. Перемкнуло. Не хотелось ему показывать, но он уже увидел. На всякий случай, просидела так ещё минуту — вдруг передумает утешать и уйдёт.

Алик не ушёл.

— Даш, я тоже много думал, — начал он, присаживаясь рядом. — Если ты не готова к отношениям, я подожду. Я не буду торопить тебя. Я понимаю, всякое бывает, и может у тебя в семье что-то случилось, но ты не говоришь, не хочешь делиться. Я понимаю, мне очень хочется, чтобы ты доверяла мне, но я понимаю. Я не давлю…

Я снова закачала головой: нет, не то, всё не то!

Алик упрямо продолжил:

— Ну расскажи мне! Я хочу помочь, правда. Я хочу, чтобы ты верила мне. Не закрывайся. Почему ты вчера так сказала? Что я сделал не так? Я исправлюсь. Давай начнём всё заново? Даша, слышишь, — он положил мне руку на спину, стал гладить, утешать, как ребёнка и я не выдержала. Вскочила к раковинам, зашумела водой, отвернувшись:

— Алик, оставь меня пожалуйста.

— Ты не хочешь обсуждать?

— Не хочу. Давай просто забудем, пожалуйста, — попросила я снова, растирая дрожащими пальцами тушь. Чёртова тушь! Я похожа на наркоманку, на пьяницу с бодуна! — видок в зеркале отрезвил Придал решимости.

— Забудем? — Алик незаметно подошёл сзади. — Давай забудем, — он потянул свои руки обнимать меня, — Даш…

Я отстранилась. Как мерзко.

— Алик?!

— Ты же сама сказала забудем…

— Про нас забудем, Алик! Неужели не понятно?!

— Даш, нет! Не понятно! Можешь ты нормально объяснить в чём дело?! Или нет?! — начал закипать он. — Чё ты напридумывала себе?! Чё не так-то?!

Я впервые видела «добряка Алика» таким раздражённым.

— Всё не так, — снова отвернулась я к раковинам, набираясь смелости перед признанием. Быстро подтёрла глаза. — Дело не в тебе. Ты всё делаешь хорошо. Это я виновата. Только я.

И выпалила, не дожидаясь его «почему»:

— Я другого люблю. Прости.

— Что?

Я чувствовала на затылке его непонимаюший взгляд.

— Шутишь?!

— Нет, прости, — снова повторила я, боясь взглянуть.

— Другого…?