Ламинат поплыл перед глазами.

Не люблю, когда меня ругают.

Особенно, когда ругают за дело.

— Твой, этот, приходил, — забубнил папа строго. — Искал! Ты хоть представляешь, что мы тут надумали!? Пропала и телефон не берёт! Рассказывай, давай. Почему не отвечала? Куда пропала? Я тебя спрашиваю!

Я похолодела.

Надо было начать что-то говорить…

Хоть что-нибудь, а то надумают себе ещё хуже…

— В клубе было ужасно, это друзья потащили, — начала я с правды, не решаясь снимать плащ. Под ним было слишком коротко для подобных «родительских» выговоров. Слишком вызывающе. Я надеялась, что папе надоест так стоять и он пойдёт сердиться куда-нибудь на кухню, к маме, а я незаметно проскочу переодеться. Но папа сложил руки и основательно упёрся плечом в стенку:

— Ну, и?

— Я немного побыла там и пошла домой пешком, через центр и озеро, прогуляться хотелось, подышать… — придумывала я на ходу, теребя сумку, оправдываясь, как маленькая девочка. — Забыла включить звук на телефоне, а там машины шумят, не слышала… прости…

— А ЭТОТ чего не проводил? Балбес твой. Лиза говорит на машине заехал, чего обратно не подвёз?

— Да там… так вышло… мы немного поссорились… и я сама ушла.

— Нормально, блин, «немного» и ускакала по городу одна. А случись что?! Не подумала своей головой?! Девка! Одна! Ходит по ночным улицам! Чтоб больше никаких клубов, поняла? И в десять дома! Темнеет рано! Нервов на тебя, стрекоза, не напасёшься… — забурчал он, вроде как спокойней — вроде бы мои ответы его устроили.

Я тихонько выдохнула и расстегнула сапоги.

— Хорошо, пап, не бойся, больше никаких клубов… это было просто ужасно… и ноги стёрла, надо было обратно хотя бы на такси… ты прав…

Папа смиловался.

Он любит, когда он прав.

Кто ж не любит?

Я воспользовалась его заминкой и проскочила в ванную прямо в плаще, типа я забыла про него от усталости. Наскоро поплескалась в душе и завернулась в халат.

Родители заперлись у себя.

А Лизкино лицо ещё светилось в другом конце комнаты. Опять она в телефоне.

— Ты время видела? — буркнула я на неё сурово. Надо же было на кого-то слить напряжение после выговора от «начальства». Традиция такая. Дедовщина. От старшего всегда перепадает младшему. Моя «младшая» только фыркнула с издёвкой:

— А ты?!

Какие дерзкие младшенькие пошли, — подумала я даже с уважением. — Ну, ладно-ладно, дождёшься у меня, гулёна.

— Я взрослый человек, — плюхнулась я на расстеленный мамой диван. Плюхнулась, и чуть не расплакалась от нахлынувших чувств — она ждала меня — мама! Сама приготовила гулящей доченьке постельку, чтобы я в темноте не возилась, не мучилась, уставшая, а я… отплатила ей нервотрёпкой. Такая вот неблагодарная дылда выросла.

— Ты правда в клубе была? — зашептала Лизка из своего угла.

— Да. Спи.

— А в каком?

— М-м-м… за Европой… спи давай.

— Там что дрались?

— Ой-й, всё-то ты слышишь, коза… — заворчала я недовольно и натянула одеяло на ухо. — Всё, спи, говорю, я устала.

— А чё с Аликом поссорились? — допытывалась она через пуховый слой. Но я не слушала. Я делала вид, что сплю, и думала. Чёрт. Может, надо было тоже на турники? К нему. Чтобы не думать. Я чувствовала, что сон начинает покидать меня, вытесняться этими дурацкими, бесполезными мыслями о завтрашнем разговоре с Аликом. Что я скажу? Как посмотрю? Что он скажет? Глупые, пустые переживания. Зачем сейчас не спать и думать о том, что ещё не случилось? — поражалась я трезво, и всё-таки думала.

Но об этом думала недолго. Появился ОН. Вышел из темноты, как тогда из тени. Вытеснил. Вытолкал несчастного добродушного Алика вон из моей головы, и занялся мной как следует, сам. И я битый час ворочалась в горячей кровати, мучаясь от его голоса, рук, взглядов, представляя, как он тоже сейчас страдает и хочет курить и целовать меня… и что он действительно такой человек — может взять и вломиться, если ему очень захочется. А ему хочется. Я чувствовала это через полсотни кирпичных стен, разделяющих нас. Чувствовала каждой клеточкой тела.

Что он сейчас делает?

Сможет ли отказаться от привычки ради меня?

Хватит ли у него силы воли? — беспокоилось воображение, как в банальных трейлерах к банальным фильмам. — Спит он или ещё на турниках?

Как же я жалела, что наши окна выходят на другую сторону! Я бы всё отдала, чтобы увидеть его на той картинке, в жёлтом свете фонарей. Увидеть его сильное тело, пар изо рта. Из губ, которые свели меня с ума. Что же я творю?!

Что я творю?! Что?! — пытала я себя в полудрёме, возвращаясь в чужой дворик — к нему, и засыпая в его тёплых, как дом, безопасных, как крепость, обьятиях. Желая, чтобы эти видения не заканчивались.

Но наступило утро.

И всё закончило. И всё начало с начала.

И я поплелась на кухню, к обиженной, молчаливой маме. Завтракала под её беззвучным осуждением, как под бетонной плитой. Просить прощения, разговаривать с ней я не умела — не такие у нас отношения, чтобы откровенничать. Я любила её безумно, как и она меня, но встать и произнести «мам, прости, что напугала вчера» было выше моих сил. А уж тем более — обнять. Помириться, в общем.

С папой, в этом плане, попроще. Он хоть и бурчит чаще, но зато говорит, не замыкается, как она. А мама вчера высказалась и закрылась. И попробуй тут подступись!

Я и не подступалась. Я тоже была гордячка ещё та. Есть в кого! — угорала я с себя, ковыряя остывшую овсянку. Еда не лезла. Я уже отписалась Алику, что со мной всё в порядке, но «не в порядке» у нас с ним. Он посмотрел сообщение, но пока молчал. Думал. Ну, думай-думай, дипломат, — качала я головой, вздыхая.

За окном неслись серые тучи. Ветки уже почти облетели. Золотая осень стремительно кончалась и приближалась зима. Я представляла, как буду скрипеть по морозному снегу с Матвеем, как он будет греть меня и ругать, что плохо одеваюсь, как я буду плохо одеваться, чтобы он меня погрел…

И снова тихонько вздыхала.

«Ну что, влезаю? Или сама спустишься?» — пришло сообщение с круглосуточного. Я чуть не поперхнулась — уже?! Что за ранняя пташка! Воскресенье же! Он вообще спал?! И я, кулёма — еле-еле продрала глаза к одиннадцати! Даже причесаться не успела, не умылась толком. Нет, хорошо, что Матвей не увидит меня такой!

«И тебе доброе утро, скалолаз) Ты хоть спал?» — отписалась я, попрыгав в ванную, как весёлый, напуганный кузнечик. Такая же зеленоватая, от вчерашних волнений.

«Все разговоры после. Жду»

«Погоди, я ещё повода не придумала)»

«Скажи, человек помирает»

«Не смешно)»

«Вот и я говорю. Давай скорей»

«Ладно, сбегаю в магазин)»

«Магазин ждёт. Очень. Какой подъезд выбираешь?»

Я фыркнула.

«Твой) в моём опасно. Слишком много свидетелей придётся убивать)»

«Не вопрос.»

«Убивать не вопрос или подъезд не вопрос?)»

«Вопрос — где мои поцелуи?!»

«Одеваются»

«Могут не тратить на эту ерунду время, я и без одежды с радостью»

«Чёрт» — добавилось следом. — «Я сейчас точно влезу, зря подумал»

«Бегу)))» — отозвалась я, лазая по кухне и соображая, что бы такого «купить» в «магазине», чтобы повод получился адекватным. Ничего адекватного в голову не приходило после сообщений Матвея. Масло? Есть. Хлеб? Есть. Хлопья? Есть. Молоко к ним? Есть. Яйца? Есть! Блин! Да что ж всё есть-то?! — суетилась я. — Никогда ничего не было, а сегодня, как назло, всё есть!

Я пошла краситься и спасительная «надобность» сама нашла меня:

— Лизка, — окликнула я сестру для достоверности, — куда мои ватные диски дела?

Воришка закопошилась на диване. Она ещё валялась с телефоном, засоня. Ну конечно, — волновалась я у зеркала, — чего ей спешить, это же не её «магазин» вызывает.

— Чё сразу твои? — донеслось наконец возмущенное.

— Потому что я себе покупала.

— Уже давно кончились…

— Не ври, я вчера видела.

— Ну толчёнку используй…

— Сама и используй, блин. Из-за тебя теперь в магаз тащиться, — проворчала я, надеясь, что в комнате родителей слышно.