Рая, перестав бороться со слезами, не могла остановиться.

— …Проходит год, два, десять, проходит жизнь, да разве я так ее мыслила? Нет, погоди. — Она не давала говорить подруге, которая знала, что Олег Лозневой совсем не такой, здесь что-то не так: случилось несчастье, и надо спасать их семью. А Рая все говорила и говорила.

— У меня ведь тоже одна жизнь, пойми, Олюшка Лапушка. Неужели жизнь кончилась? Я еще и не жила, только провожаю да жду его. А мне тоже хочется как у людей, хочется счастья. Так жить я не могу, не могу…

— Рая, ты возбуждена, я понимаю. Но не говори так. Неужели у вас с Олегом ничего хорошего не было? Ведь какая любовь у вас, мы же все вам завидовали. Такая пара. Умные, красивые. Чего еще?

— Это было, было. Но теперь как после пожара. А жить прошлым не могу. — Последнюю фразу она произнесла тихо, на выдохе, словно ее покинули силы.

Рая уже не плакала. Глубокие темные глаза стали колючими и сухими, вся она напряглась и окаменела, готовая защищать себя от всех, в том числе и от подруги. Такой Оля ее не знала и не могла сообразить, что ей теперь делать, что ответить.

— Ты только не говори Вадиму…

Оля даже вздрогнула. Лишь сейчас она подумала о муже как о последней надежде. Один он может еще что-то сделать.

— Знаешь, — растерянно протянула она, — а я все равно проговорюсь, я ничего не могу скрывать от Вадима… Постараюсь молчать, — поспешно заговорила Оля, — постараюсь, обещаю.

— Да нет, говори, это я так. Знаешь, когда все уезжали на свой северный газопровод, то, наверно, уже догадался… Ходил как в воду опущенный, а я все ждала: вот откажется, вот откажется. А когда уехал, то подумала: значит, все…

И глаза у Раи опять посуровели, и в них мелькнула холодная решимость.

— Раз у него своя жизнь, значит, и у меня. Может, и мое счастье еще не все вышло. Сколько за мной парней ходило! До сих пор еще в институте заглядываются…

— Постой, Рая, — вдруг настороженно спросила Оля, — да не посматриваешь ли и ты на кого? А ну, как на духу, выкладывай.

— Да ты что?

— Давай, давай, — наигранно начальственным голосом потребовала подруга, — меня не проведешь. Может, с Левой Вишневским? Он к тебе еще с десятого класса неравнодушен. Ой, смотри, Рая!

Лицо Лозневой зарделось. Она хотела побороть свое смущение, но, смутившись еще больше, сказала:

— При чем тут Лева? Я расхожусь с Олегом. Лева был всегда, я же не расходилась. — Она хотела еще что-то сказать, но умолкла, потому что она не хотела, не имела права впутывать в свои семейные отношения третьего человека. Только они одни с Олегом во всем виноваты.

Но не такая была Оля.

— А может, ты Леву, как спасательный круг, всегда про запас держала, и он постоянно мешал вам жить? Только не хитри. Себя не обманешь.

— Не хитрила и теперь не собираюсь.

— А скажи, зачем Лева появился в вашем институте?

— А я откуда знаю? Сыромятникову нужен был расчетчик.

— Нет, Лева сам перебрался к вам, чтобы к тебе поближе быть.

— Брось чепуху говорить. Когда это было! Он уже пять лет в институте.

— Вот пять лет и ждет. Упорный.

— Да что ты, Олька? — испуганно крикнула Рая. — Ты что?

— Я ничего, а вот ты что! Неужели не понимаешь? — И совсем другим, еще более настойчивым голосом спросила: — Ты с ним встречаешься?

— Как встречаюсь? Почти каждый день видимся в институте.

— И все? А почему Лева не женится?

— Ты же знаешь, он был женат и развелся.

— Так. Значит, он тебя до сих пор любит и надеется, а ты?

— Что я? — сердито заходила по кабинету Рая, — Что я? Он мне замуж за него выходить не предлагал.

— А разведешься с Олегом — предложит. Ты на это надеешься?

— Может, и предложит. Знаешь что? — она вдруг остановилась. Лицо ее побледнело. — Если захочу? Ну да ладно, — она умолкла, словно ей вдруг не хватало воздуха.

— Вот оно что. — Оля тоже вскочила со стула и подошла почти вплотную к подруге. Несколько мгновений они стояли друг перед другом, готовые наговорить бог знает что. И вдруг Рая как-то сразу сникла, точно в ней что-то подломилось.

— Ну что ты меня казнишь, мучаешь этим Левою, — она всхлипнула, — если бы я знала сама!

Рая вытерла слезы, подошла к окну и стала молча смотреть через стекло на закопченные корпуса цехов. Завод, мерцая сотнями огней, сердито вздыхал. Он казался таким же неумолимым и строгим, как и Оля Кузовлева. Рае стало так жалко себя, что слезы опять сдавили горло. Она стояла долго, а потом будто для самой себя проговорила:

— Сказала как оно есть. Не веришь, дело твое…

— Я верю, Рая. Но знай, Олег тебя очень любит…

— Так не любят.

— По-всякому любят. Смотри, Рая, сама. В таком деле трудно советовать. Но ведь двое детей! Для них ты отца не найдешь.

— Они и теперь его не знают, отвыкли.

— И потом, тринадцать лет тоже из жизни не вычеркнешь.

— Если я и дальше буду так жить, то всю свою жизнь зачеркну.

— У тебя, вижу, на все уже есть ответы…

Рая так и не повернулась от окна и только, когда Оля умолкла, отошла от него и устало бросила:

— Надо идти. Уже поздно.

Шла той же сонной улочкой. Приземистые, хмурые дома с подслеповатыми окнами, казалось, давили на нее.

Зачем она ходила к Оле Лапушке? Не той стала ее подруга. Раньше молчали и понимали друг друга, а сейчас… Неужели так трудно понять ее? Ведь нет же у нее жизни.

Она несколько минут шла оглохшая и опустошенная, без единой мысли. А когда стала приходить в себя, вдруг ясно поняла — она ищет оправдания, которого нет. Уж если Оля не может понять ее, что же ждать от других? Тот, кто рушит семью, отрывает детей от родителей, всегда не прав. Даже если он и не может иначе — все равно не прав, потому что дети в этом споре сторона больше всего страдающая. Так какого же она ищет оправдания? Его нет… Но ведь и жизни нет. Разве ради детей можно жить во лжи?

Рая стала думать, где она оступилась, где сделала неверный шаг. Неужели правы ее родители, которые были против их брака? Когда Рая настояла на своем, они обиженно затихли, сделали вид, что согласились, но так и не приняли Олега. В последние годы Рая все чаще стала вспоминать слова матери. Она их сказала только раз, когда Рая прибежала из института (была на предпоследнем, четвертом курсе) и объявила родителям, что они уже расписались с Олегом. Рая помнит и сейчас, как жалобно дрогнул у матери подбородок и как она испуганно выдохнула:

— Ой, не будет у вас жизни… Вы разные. — Но тут же оборвала себя и стала говорить, что все надо делать по-человечески: и свадьбу настоящую, и все чтобы было настоящее.

Как все запуталось, и что ей теперь делать, как жить дальше? Кто подскажет? Напрасно все думают, что она сильная. Если бы ей быть твердой… Она ходила за этой твердостью к Оле, но не нашла. Не нашла она ее у своих стариков. Родители, словно перед неминуемой грозой, испуганно затихли, молчат. Когда она спросила, что ей делать, отец, помрачнев, ответил:

— Решай сама. Мы один раз советовали…

И все, больше ни слова. Глянул строго на рвавшуюся что-то сказать мать, и та сникла, точно повинилась в каком-то своем большом грехе, словно она одна была виновата за неудавшуюся судьбу дочери.

Обдумывая свою несложившуюся жизнь с Олегом, Рая все время наталкивалась на запретную зону. Она сама отдалила Леву Вишневского и не разрешала себе переступить черту, за которой был он с его молчаливым и непонятным ей чувством к ней теперешней и к той девчонке, когда она еще не знала никакого Олега. Именно сейчас, когда она готова была принять решение (ей казалось, она уже приняла его), Рая боялась переступить за эту черту. Напрасно Оля лезла к ней в душу. Отношение к Вишневскому у нее житейски спокойное, да, именно житейски спокойное, как когда-то однажды она определила его сама. С тех пор оно не менялось. Никаким спасательным кругом он для нее никогда не был. Оля все выдумала. Ей бы только разобраться в самой себе до конца без всякого Левы.