— А что тут придумаешь? — поворачивает к нему свою крупную голову Калюжный. — Будем цеплять тросами бревна да таскать их на берег тягачами.

— Одними тросами не управишься, — замечает Перегудов. — Кое-где придется взрывать. Такие завалы, что никакими тракторами не растащишь…

Сидят на мощных стволах поваленных сосен, курят, перебрасываются фразами и думают, как и с какой стороны лучше подступиться к этой зачарованной красавице Лозьве.

— Ох и помотает же она нам жилы, — вздыхает кто-то.

«Здесь пока до дна доберешься, душу отдашь, — думает Лозневой. Он смотрит поверх голов парней на притихшую тайгу и в нем потихоньку вскипает злость. — Как же мы хозяйничаем? Забивать так лесом реки. Научимся мы когда-нибудь все делать по-людски или нет?»

— И все-таки надо что-то придумывать, — настаивает Суханов. Виктор отпустил бороду, и в отряде, намекая на его женитьбу, острили: променял волю на бороду. Недолго он прожил в Ивделе после возвращения из тайги. И хотя Лозневой определил его тогда в группу проектировщиков и делал все, чтобы он не выезжал оттуда, Виктор все время мотался на трассу газопровода, утрясая и согласовывая те неотложные, горящие дела, которые каждый день подбрасывала стройка.

Еще до поездки в Ленинград Лозневой откровенно говорил с Сухановым.

— Ой смотри, Виктор, не промахнись. Семья, она на то и создается, чтобы жить вместе. Семью строят два человека и тогда, когда они рядом. Все делайте вместе: в отпуск надо ходить обязательно вместе, в театр, кино, к друзьям, само собой. И забудь ты эти мужские компании. Твоя Инна правильно сказала: когда любишь, то самый хороший друг-мужчина — это твоя жена. А если не можешь без нашего Севера, без всего этого, — и он повел погрустневшими глазами вокруг, — то бери ее в охапку и привози сюда…

Виктор, как всегда, пытался отшутиться:

— Моя Инна привычная. Мы еще не женаты были, а она меня месяцами ожидала.

— Знаешь, как цыган приучал свою лошадь, — сердито спросил Лозневой, — жить без корма? — Немного помолчав, добавил: — Уже было совсем привыкла, да одного дня не хватило. Нет, Витя, жизнь не обманешь…

Суханов понимал, почему Лозневой говорил так, и слушал его напряженно. Боясь ранить неосторожным словом, время от времени повторял: «Я понимаю, Олег Ваныч, понимаю».

А потом Виктор успокоил Лозневого:

— Я теперь, Олег Ваныч, даже если бы, наверно, и захотел жить врозь — не смог бы. Пропала моя голова. Как только уедут проектировщики из Ивделя, буду собирать манатки. Хоть и не знаю, как все это брошу…

На днях все работы по проектированию первой очереди газопровода завершались, и группа проектировщиков, а вместе с ней и жена Суханова, должна была вернуться в Ленинград. Виктор остался до весны. Но после того, как газопровод перешагнет Лозьву, сразу в Ленинград. Возвращается и бросает якорь. Как-то оно все будет? Сможет ли он усидеть в институте? Лозневой не смог и теперь кается, заклинает не повторять его ошибку. А ведь он, Виктор, тоже уже, видно, отравлен этой цыганской жизнью строителя. Почти восемь лет со стройки на стройку — это тоже из жизни не вырубишь. Да он же задохнется в комнате, где только столы, рейсшины и чертежи! Ему нужны степи, леса, реки, закаты, пожары во все небо и вот эти горячие, бестолковые споры с ребятами, когда вдруг работа упирается в непреодолимое, и, кажется, нет выхода, и надо отступить, а ты знаешь, нутром чувствуешь, что он обязательно есть, только вот где?

— Надо думать, братцы. Обязательно сможем, если все возьмемся, — порывисто поднимается с места Суханов. Его короткая писаревская борода воинственно вытягивается вперед. Борода еще больше удлинила и обострила его лицо, и теперь, как говорит Вася Плотников, он похож на разночинца-демократа.

— На Ивделе было легко придумывать, — пытается пошутить Олег Иванович. — Нам не дали болотных тракторов для протаскивания, и мы не стали протаскивать дюкер. А теперь и тракторы, и водолазы, и даже танк. Да и река здесь не та.

…Перекур окончился. Водолазы, расталкивая обломки льдин в парившей на морозе полынье, начали спуск на дно Лозьвы. Сварщики ушли к чернеющим на снегу «семисоткам» — так называют газовики трубы диаметром в семьсот двадцать миллиметров, а Суханов повел своих механизаторов к тракторам, экскаваторам и трубоукладчикам.

Лозневой и Миронов пошли по берегу Лозьвы.

— Есть одна задумка по Лозьвинскому переходу. — Миронов смотрит хитровато, чуть прищуренными глазами. — Но надо проверить. Вдруг не получится…

Подошли к штабелям седловинных чугунных грузов. Это их навешивают на газопровод, когда его опускают на дно реки.

— Видишь, сколько утопим в Лозьве металла? А сколько таких рек впереди, — сердито сказал Миронов.

Лозневой молчал. Он знал, что тот ездил в Москву, в главк, доказывать свою идею обходиться без металла при протаскивании дюкеров. Вернулся оттуда сердитый — ему и не отказали, и не разрешили. Ответ был таков: «Вопрос изучается».

Миронов, словно отвечая своим давним мыслям, заговорил вновь:

— Был я и у Калтахчана и напрямик говорил с ним. Он мужик ничего, с ним можно. Так знаете, что он мне сказал? В общем, дал понять, что если бы мы взяли кого-то в соавторы из влиятельных людей главка, то дело бы двинулось быстрее. Я ему предложил, так он меня чуть из кабинета не выгнал. Раскричался. Говорит, что он и так наш союзник.

Договорились с ним никому не предлагать соавторства. Добивайтесь, говорит, сами, а я вам буду помогать, сколько у меня сил хватит. Надо это соавторство львов и зайцев прекращать. И еще знаешь, что он мне сказал: опять напомнил тот разговор, что был тогда на Ивделе. Если-де примут наше предложение, то как бы у нас с работягами конфликта не вышло. Станут нам платить за навеску железобетонных грузов в два раза меньше, а хлопот с ними больше. И что это за дикое правило?

— Калтахчан говорит, к сожалению, правду, — вздохнул Лозневой, — ваш трест за навеску железобетонных грузов с заказчика получит меньшую сумму, поэтому и оплатить рабочим должен меньше.

— Ну и как же теперь быть? — растерянно спросил Миронов и посмотрел на Лозневого.

— Надо воевать. Давай Сыромятникова подключим, — вдруг предложил Лозневой. — Я когда был в Ленинграде, он интересовался этим делом. Понравилось ему тогда у нас, и он готов помочь. Может, с министром переговорит.

— До министра, думаю, дело не дойдет. Но Сыромятникова подключить не помешает, — раздумчиво ответил Миронов. — Он пусть похлопочет, чтобы ребятам не срезали заработки. Чего ради они будут страдать из-за нашей рационализации?

Вышли на широкую просеку. По ней пройдет трасса газопровода. Помолчали. Потом Лозневой неожиданно спросил:

— Как на новом месте обживаются ребята?

— А чего им? Пообвыкли уже и здесь. Те же вагончики, а река и тайга еще лучше. Вот только город…

— Да, в Ивдель теперь уже на вездеходе не махнешь.

— Отсюда не махнешь, — засмеялся Миронов.

— Арсентий говорит, что из этой глухомани многие уже навострили лыжи. А я не верю.

— Треплется твой кержак, — недобро отозвался Миронов, — он мне тут как-то напел про Васю Плотникова. Дескать, за дружками собирается податься. А я посмотрел, ничего подобного. Он, конечно, тоскует по ним, трудно сходится с здешними ребятами, но держится молодцом. Недавно видел его на сварке труб, и ох как вкалывал… Кто думает сбежать, эдак не сможет.

— Да, работать он умеет. И характер у парнишки прорезается, — отозвался Лозневой и тут же добавил: — Конечно, здесь многое сделал Виктор. Он обещал…

— Сделать из него человека? — улыбнувшись, спросил Миронов.

— А ты откуда знаешь?

— Догадываюсь.

— Нормальный паренек. Правда, трудно ему. У нас ведь не мед. А тому, кто армейской закалки не прошел, особенно тяжело. Зато если отсюда в солдаты — служба будет легкой.

Лозневой оглядел зимний лес и скованную льдом Лозьву и, раздумывая, спросил:

— А не припугнули ли нас с тобою хлопцы Калюжного? Я все время думаю…