— Нужно идти, — не хотя произнесла, вяло выбираясь из-под одеяла. — Скоро утро, Паш, — он снова затаскивал меня обратно, не хотел отпускать.

— Можно я никогда тебя не отпущу? — шепотом на ухо, обжигающе горячо. Я только улыбалась и в блаженстве прикрывала глаза. Только за окном светало, нужно бежать. Я не Золушка, но и мне пора, и желательно полностью одетой. — Давай хоть провожу до дома?

— Не нужно, — мягко отказалась. — Давай не будем пока афишировать…

Я поднялась и прошла в ванную. Хотелось нежится в постели, уснуть в теплых объятиях, проснуться в них же. Но нужно успеть домой, дети могут подняться рано, а мне жизненно необходимо хотя бы пару часов поспать. Если вчера я тихо умирала, то сегодня начала медленно оживать. Я попрощалась и отпустила папу. Марата тоже окончательно отпустила. И простила. Да, именно так. Плохого ему не желаю. Он отец моих детей. Пусть и ее ребенку будет достойным родителем.

В люксе было биде, поэтому тратить время на полноценный душ не стала. Дома уже. Я оделась и осмотрела себя в зеркало: шальной взгляд, зацелованные губы, растрепанные волосы. Меня пронзило чувство дежавю: ранним холодным утром я так же смотрела в зеркало — потухшая, испуганная, умирающая. Растоптанная жестким предательством любимого человека. А сейчас живая: в чем-то прежняя, но совсем другая. Теперь точно да. Я полностью обновленная.

— Спишь? — одевшись, вернулась в спальню. Паша лежал на животе, обхватив подушку и улыбаясь во сне. Я присела, погладила курчавую голову, спину мощную. Он тут же среагировал на ласку и обвил мою талию:

— Не уходи, останься…

Еще минут десять я пыталась выбраться из его объятий. Смогла, но с серьезным внутренним сопротивлением.

Лифт спускал меня с небес на землю неумолимо. Двери распахнулись, я практически шагнула, но уперлась в… Марата. Отчего-то испуганно попятилась: мне не нравилось, как он смотрел и выглядел: глаза красные, взгляд размытый, а крепкий запах алкоголя волнами исходил и заполнял кабину, как и почти осязаемая агрессия.

— Пропусти! — взяла себя в руки, обойти пыталась, но Марат не дал. Он не выпустил, а когда лифт остановился на седьмом этаже, потащил меня к какой-то в номер. — Не смей!

— Так ты отца оплакиваешь, да? — захлопнул дверь. — Я все это время никого, а ты!

— Я тебя не просила об этом! — бросила в лицо. — Верность нужно было раньше хранить! Теперь это неактуально.

— Я все еще твой муж!

— Муж?! — рассмеялась битым стеклом. — Ты перестал им быть, когда залез на свою восторженную деву! Тогда ты меня потерял. Ровно тогда!

— Ну ты же не такая! — яростно крикнул. — Ты же не шлюшка, Полюшка, — едко выплюнул, наступая на меня, лихорадочно скользя глазами по телу. Я инстинктивно пятилась, пока не уперлась в стену. Марат схватил меня за горло, крепко: не давил, но мне никогда не было так страшно рядом с ним. Он не только меня потерял, но и себя самого…

Пригвоздил бедрами и как сторожевой пес обнюхал.

— Убью, — сжал крепче. — Из-под него вылезла… Сука… — яростно сквозь зубы.

— Марат! — крикнула, когда дернул ворот блузки, буквально разрывая на пополам тонкую ткань, затем окаменела. — Не смей… Не смей…

Я ничего не могла сделать, даже когда разорвал тонкую ткань лифчика и грубо сжал грудь.

— Ему, значит, можно, а мне нет? — и столько злости в глазах. Я совсем Марата не узнавала. — Может, ты и спираль сняла? Чтобы залететь от него и меня окончательно размазать, м? — зло заявил и полез ко мне в трусы.

Меня отпустило. Я забилась в его руках: царапалась, лягалась и кусалась. Когда он коснулся меня внизу, стащив джинсы, я снова стала маленькой девочкой, которую пытались заставить сделать плохое. Она плакала во мне и ждала папу. Но папа больше не придет. Его нет. Он умер. Но и я не маленькая, и я знала, что делать.

Бей. Спасай себя.

Марат прижался губами к моей шее, а я нащупала на стене какую-то рамку, подцепила и сорвала, затем обрушила на голову мужа. Непросто бывшего, а ненавистного. Своим поступком он растоптал все светлое, что оставалось к нему.

— Ох… — Марат отшатнулся, а я сползла по стене на пол. Рамка разбилась, на полу острое стекло, и ничего больше не осталось. Одни осколки…

Марат дотронулся до темных волос — на пальцах кровь. Мне было плевать, а ему?

— Полина, — бросился ко мне. Кажется, бешеная ярость отступила, пришло отрезвление. Жесткое похмелье. — Господи… Полина, господи… Прости…

— Уйди, — дернулась и вжалась в стену. Нет, я не хотела его прикосновений. Они кислотой жгли. — Уходи!

— Поля, прости, я не знаю, что нашло на меня. С ума сошел… Прости…

— Да ты можешь просто исчезнуть?! — крикнула я. — Видеть тебя не могу! Ненавижу! Что мне сделать, чтобы ты отстал? В окно выйти, чтобы наконец избавиться от тебя?! — выкрикивала жуткие вещи, но сейчас я именно так чувствовала. Марат отшатнулся, огляделся потерянно, и я опустила голову, пряча взгляд в коленях. Пусть исчезнет, или я пропаду…

Ушел. Дверь тихо щелкнула.

Я подняла голову и откинулась спиной в стену. Тупо сидела и смотрела в точно такую же. В разорванной одежде, на осколках некогда счастливой жизни, с сухими глазами и потерянным взглядом.

Да, наверное, Марат прав: у меня отца сегодня похоронили, а я к мужчине побежала. Потому что плохая дочь, плохая жена, плохая мать, совсем не королева. Просто женщина. Тоже, скорее всего, очень плохая. Какой-то порочный, замкнутый круг. Едва глотну воздуха, и меня снова засасывало под лед. В ужасное состояние невосполнимой потери: мужа, отца, семьи. Я хотела выдохнуть, переступить, пойти дальше, но меня силой возвращали на исходную позицию. Неужели я теперь всегда буду откатываться назад к обреченному страданию обманутой жены? Я хотела забыть, отпустить, простить, но Марат не давал. Неужели такая моя участь? Плата за то что когда-то выбрала этого мужчину. Мужчину, которому легче дать, чем объяснить, что не хочешь. Получается, мне снова нужно дать ему? Себя отдать? Или позволить разорвать, пока ничего не останется… Я не знала. Я снова потеряна в безысходности. Внутри опять хозяйничала великая обреченность: хотелось спрятаться где-нибудь за плинтусом и умереть там же.

Я кое-как поднялась, натянула джинсы, блузку собрать пыталась, болтавшийся лифчик тоже. Плевать. Пусть так. Это состояние моей души: обнаженная изнанка сердца.

Я выползла в коридор, как вор или проститутка, чтобы никто не видел. Мне было стыдно. Я себя стыдилась. Того, что попала в такую ситуацию. Где-то я ошиблась, но я не могла понять, когда именно. Насколько давно это произошло?

Лифт приехал практически сразу, я не глядя шагнула. Проехал два этажа и остановился:

— Поля?

Подняла пустые глаза. Паша. Футболка, шорты, кроссовки — наверное, на пробежку собрался. Вот у него жизнь, да. Свободная, яркая, мужская. Это мы, женщины, существовали, чтобы им подчиняться и прогибаться. Прощать, терпеть, истинную женскую мудрость передавать сестрам и дочерям. Мужчины так решили, а общество им поддакивало. Мне стало тошно ото всех…

— Поля… — взгляд хаотично метался от моей разорванной блузки, хотя я и пыталась прикрыться. — Он? — клацнул челюстью и стянул с себя футболку, прикрывая меня. — Бля-ядь!

— Не нужно, — вяло отвернулась и потянулась к кнопке лифта.

— Полина, — Паша поймал мою ладонь и повернул внутренней стороной. Кровь. А я и не заметила. Порезалась, значит. Сейчас? Или давно? Сколько еще будет сочиться и кровить? Наверное, пока с раны будут срывать корочку и сыпать солью. Паша закрыл меня собой, когда в лифт на первом этаже вошла пара горничных, затем нажал наверх.

— Мне домой нужно…

— Не сейчас, — ответил хрипло. — Не так.

Он на руках занес меня к себе в номер, сразу в ванную. Молчал. Я тоже не хотела говорить. Включил горячую воду в душе. Начало парить и расслаблять. Я готова была в обморок упасть.

— Я осмотрю тебя и раздену, ладно? — взял мое лицо в свои ладони, смотрел прямо в глаза. — Клянусь, ничего не сделаю, Полина.