— Почему вообще не катетер? — спрашивает она, закрепляя иглу.
— Да чего-то там у них не заладилось, — отвечаю. — Я в этом не смыслю ни хрена.
Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.
— Ой…
— Извините, пожалуйста, — Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. — Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…
— А так не хотел?
— Не особо, — она отводит взгляд, будто стыдясь. — Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.
— Врать своим — западло, — говорю.
И Тимоха обижается.
Надувается.
Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.
— Иди, — указываю на дверь палаты. — И подумай…
— Папа… сказал, что так лучше, — он шмыгает носом. — Чтоб мама не нервничала… хорошо же.
Ну да. Папе — определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.
— Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.
Кивает.
И руку протягивает робко так.
— Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…
— Какое лего? — вспыхивает мать?
Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.
— Да нет, это подарок, — руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.
Но вдруг да…
Вдруг что-то случится от этого прикосновения.
— Мир, — отвечаю. И Тимоха убирает руку. — А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.
— Идём, — Ленка протягивает руку. — Слушай, знаешь, где тут воды взять можно? Пить хочется…
— Там кулер есть…
Ленка наверняка знает. Да и есть у неё, кому за водой сходить. Но уходят. И дверь она прикрывает. А я смотрю на женщину. Обычная. Может, когда-то была красавицей, но красота уход любит. А ей некогда. Она пашет и давно. Устала вон.
— Я… мне жаль…
— За работу очень держишься? — интересуюсь. — Руки у тебя больно хорошие. Иди ко мне.
— Кем?
— Медсестрой. Будешь вон иголки втыкать и за машинками этими следить. Не обижу.
Она вздыхает и качает головой:
— Извините, но… нет.
— Чего так?
Поджимает губы. Неприятно говорить людям, что они скоро сдохнуть. Но и врать она не станет. По лицу вижу. А ведь сынуля Викушин хорошую женщину нашёл. Только, как любой придурок, не понял. Я вот тоже мало что понимал.
— Вам… недолго осталось. А мне… увольняться. И потом куда? Здесь не оставят. Здесь… место для своих.
А этих своих она ткнула носом в грязь.
— Могу… подработкой… ночью, — она вцепляется в свою сумку. — Подежурить… когда своих нет.
— Подежурь, — соглашаюсь. — А малого куда денешь?
— Подруга присмотрит. Мы вместе квартиру снимаем. Они ладят. Да и Тимоха самостоятельный. А деньги мне нужны.
Я это вижу. Понимаю.
И она понимает.
— Что думаешь? — спрашиваю. — Про план твоего бывшего?
— Придурок он…
Ну это очевидно.
— Жаль, раньше не понимала. А так… не надо.
— Чего не надо?
— Если вдруг появится у вас мысль оставить Тимохе… деньги там… не надо.
— Почему?
— Потому что тогда он его отберёт, — и в глазах тоска. — Заявит, что у него жильё… и связи… у него тетка в прокуратуре.
Ну да, сестрица наша карьеру сделала весьма неожиданную. Оно-то секретарь при прокуратуре тоже, если разобраться, невеликая птица, но иные связи не в должностях.
— Ему ведь Тимоха и не нужен. Но как опекун…
Он будет иметь права на деньги.
— Молодец, — говорю. — Что понимаешь… и не бойся. Я не настолько мозгами размяк. Упыри… они устойчивые.
Ленке надо будет шепнуть.
Пусть придумает чего. Наверное, всё же мозгами размякать начинаю. А хорохорился-то… какой из меня упырь. Впрочем, приехавший Антоненко уверил, что самый настоящий. Нет, будет он мне тут бумажки пихать на подпись с надеждою, что читать не стану.
Стану.
И обсудить контракт сил хватит. И вообще… я ещё живой.
На этот раз возвращаюсь почти в момент. Раньше такого не было. Какой-то кусок нет-нет да выпадал. А тут вот если и ушло, то буквально пара секунд. Дверь за дознавателем закрывается.
А Савка сидит.
Жует плюшку и радуется, что всё так хорошо сложилось.
Ну да.
Хорошо.
Для кого-то.
Но мне всё это не нравится. Очень не нравится.
— Почему? — интересуется Савка, прихлёбывая остывший чаёк. Причём торопливо так, уже сообразил, что в любой момент отобрать могут, что не для его, Савкиной, персоны нынешняя благодать.
— Потому что он не спросил о том, что было ночью.
А ведь должен был.
Он же ради происшествия этого и припёрся. А тут чаи, беседы на отвлеченные темы о смысле жизни и иных высоких материях. Чудовища же ночного будто и не было. И сомневаюсь, что господин дознаватель опасался нанести мальчику непоправимую психологическую травму.
Нет…
Дело в ином.
В чём?
Он знал, что случилось? Без Савкиных показаний.
— Он хороший.
— Да просто замечательный, — соглашаюсь с Савкой, сожалея, что привязаны мы к кровати, точнее Савка. Ну и я с ним.
Мне бы бесплотной тенью выйти.
Прогуляться по здешним коридорам в виде призрака. Да и послушать, о чём любезнейший Михаил Иванович беседует с другими свидетелями.
И отзываясь на желание моё, внутри шевельнулось… что-то.
Часть меня?
Такая, которая подалась наружу, готовая покинуть Савкино тело? Это… возможно? Хотя… я ж не пробовал. А если…
Я сосредоточился, подталкивая эту часть. Потихоньку… понемногу.
— Ой, — Савка поднял руку и растопырил пальцы, над которыми будто дымка собралась. Но вот она обрела плотность и с руки скатилась тень.
Натуральная.
Этакой чёрной каплей, хорошо видимой нами обоими. Она плюхнулась на колени, соскользнула на пол, собираясь и вытягиваясь черным ужом. А потом, извиваясь, споро поползла к двери. Причем сейчас икона, над этой дверью висящая, тень нисколько не смутила.
— Спокойно, — сказал я, потому как Ставке пришлось закрыть рот руками. — Это теперь наша тень. Чувствуешь? Ты с ней связан. И она подчиняется тебе.
Или мне?
— Не кричи. Не будешь?
Савка мотнул головой и поинтересовался, отчего-то шепотом.
— Она нас слушается?
Слушается.
А ещё от нас к тени протянулась тончайшая полупрозрачная нить силы.
— То есть, она теперь домашняя?
Пожалуй что.
— А как?
Если бы я знал. Но я не знал и потому лишь руками развел. Мысленно.
— Наверное, это дар такой, — предположил Савка.
Возможно.
Змея выползла в коридор. И вот теперь я чувствовал, что сил она тянет прилично. Так, надо решать, то ли отправлять дальше, то ли…
— Я категорически протестую! — голос Евдокии Путятичны раздался в голове. — Это… Это недопустимо!
Тень прижалась к стене и растеклась по ней темной лужей, которая впитывала каждый звук.
— Это опасно. Для всех… Если дар мальчика перешёл в активную фазу…
— Вот от вас, Евдокия Путятична, не ожидал этакой косности, — Михаил Иванович был благодушен. — Ладно, простолюдины, но вы-то княжна урождённая. И образование получили отменнейшее… и такие глупости. И вправду верите, что Охотники приманивают тени?
— Я… это просто… но ведь ночью… она же появилась.
— Камень.
— Что?
— Будьте добры отдать камень, который вы или ваш человек припрятали. Где он лежал?
А мужик своё дело знает. Скоренько два плюс два сложил.
— Под кроватью, верно?
— Я… просто…
— Испугались.
— Да.
— Но не настолько, чтобы не позвонить мне.
— Извините.
— Все мы люди, все мы человеки. И не мне осуждать чужие слабости. Вы правильно сделали.
— Надо было сразу. И ничего не трогать.
— Отнюдь, Евдокия Путятична, отнюдь… ваша эскапада наоборот сыграет на руку. Объявим всё несчастным случаем. Скажем, произошёл стихийный прорыв где-нибудь неподалёку… есть подходящее место?
