Спустя совсем короткое время плакать Даше больше не хотелось. Не то что бы она совсем не тосковала, но часто ловила себя на мысли, что, вспоминая Генку, испытывает гораздо больше боли. И от этого она почти ненавидела себя.

Ей казалось, что такая боль должна быть долгой и мучительной – нет, конечно, она не хотела страданий, но это казалось… естественным? Даша любила Артура, он хотел на ней жениться, но погиб. Внезапно и трагически. Неужели это не должно было оставить в сердце хоть сколь-нибудь значимый след?

Порыв ветра ударил слева, заставив поёжиться – кто-то забыл закрыть окно, а на улице по ночам уже падал снег. Девушка поёжилась и натянула рукава водолазки на кисти рук, пытаясь согреться.

Сказать Игорю о том, что она чувствует, Даша не могла. Просто не могла, как в своё время не смогла сказать Роме Белла – милая подруга с того самого дня ни словом не обмолвилась о чувствах и очень умело их скрывала. Быть может, выдавала где-то за заботу, но, учитывая тот факт, что Рома раз в месяц стабильно выворачивался наизнанку, заботиться о нём было чем-то совершенно нормальным. Даже Игорь обычно проявлял некое подобие грубоватого сочувствия, но сейчас не делал и этого.

Он растерялся, когда Даша обвинила его в том, что произошло. Когда Рома сбежал, а Игорь превратился в человека, первое, что сказала ему Даша, это «Игорь, что ты натворил?». Его непонимающий взгляд прочно запечатлелся в Дашином мозгу. Он пытался оправдываться всё время, до самого момента ссоры в холе общежития, но Даша не поверила. Не поверили и Белла с Ромой, и Ромин тяжёлый взгляд в тот день было непросто выдержать.

Игорь замкнулся в себе, перестал разговаривать с кем-либо, кроме как по делу. А Даша после этого вдруг поняла, как ей не хватает Воронцова. Силилась делать вид, что ей всё равно, что она не испытывает сожаления… боли. И порой страшно завидовала способности Беллы делать вид, что всё в порядке, завидовала этой позиции, которую Белла держала по отношению к Роме. У Даши так не получалось. Получалось только давить в себе настоящие эмоции и надевать на лицо маску, улыбаться по команде и смеяться, подхватывая чужой смех, а не потому, что смешно самой. Честно говоря, так было даже лучше. Ничего не чувствовать, ни о чём не думать. Даже сейчас, когда она наедине с собой, а вокруг только каменные стены коридоров, старые и величественные…

– Даша!

Она подскочила от неожиданности и развернулась так резко, что чуть не упала. К ней во всю прыть нёсся Гохман.

– Даша, подожди, пожалуйста! – Павел кричал начавшей уходить девушке. – Нам надо поговорить! Это важно!

Даша развернулась и ударила шаровой молнией по ногам Гохмана. Тот на полной скорости плашмя рухнул на пол.

– Сложно с тобой, – прохрипел он, отряхивая кровоточащие ссадины на ладонях. – Но просто выслушай меня, прошу.

– Что?! – Даша была возмущена этой наглостью и беспардонностью. Этот придурок попёрся, куда не надо, узнал про превращения, подверг их всех смертельной опасности, спровоцировал Игоря и чуть не сделал из Ромы убийцу. И после всего этого он хотел поговорить?!

– Послушай, я знаю, что ты меня ненавидишь…

– Ненавижу?! О да, я тебя ненавижу! Даже более того! – казалось, через секунду Даша начнёт плеваться ядом, словно кобра. – Узнал про Рому, да? А ты знаешь, кто его таким сделал?

Казалось, что такой вопрос выбил Павла из колеи. Он несколько секунд мешкал с ответом, но потом кое-как промямлил:

– Ну... эээ... вервольф?

– Приз тебе, за самый гениальный ответ, умник! – зло выпалила девушка. – Его покусали в ту ночь, когда ты, урод, отправил нас четверых собирать эти проклятые цветы! И я очень жалею, что сам ты в это полнолуние отделался так легко!

Гохман на миг оцепенел – он не думал о проклятии Каратеева с такого ракурса. Он в целом никогда не задумывался о том, чем помимо смерти Тишманского закончился поход в чащу год назад. Внезапно слова Мамонова о том, что Павел сломал Каратееву жизнь, заиграли новыми красками, заставив внутренне содрогнуться.

– Прости… – Павла Дашино заявление действительно застало врасплох. – Я не…

– Ты хотел! – Даша бросила по ногам Павла новую молнию и очень пожалела, что старшекурсник успел отпрыгнуть, и она промахнулась. – Хотел, говно ты орочье! Ты ведь только и мечтаешь, чтобы нас разорвали на куски!

– Даша, угомонись, умоляю тебя!

Павел не знал, каким чудом он отпрыгнул от новой вспышки, но почувствовал, что подошва его ботинок завоняла палёным. А девчонка бросала всё новые и новые проклятья, взбешённая, как растревоженный улей с пчёлами, и Павел не знал, как долго ещё сможет парировать её магию.

– Умоляешь? Ты меня умоляешь?! – Даша почти взвизгнула, а новая вспышка, слетевшая, как по американским горкам, с её сжавшейся в пружину змейки, винтом вклинилась в ногу Гохмана, достигнув, наконец, цели.

Павел вскрикнул, упал на пол и заслонился руками, а Даша вдруг подумала, что ей и правда стоило бы остыть – где-то на грани узнавания уже сквозило ровно такое же ощущение, как тогда в доме у родителей. Даша чувствовала, что магия может потечь наружу, минуя кольцо.

– Проваливай отсюда, – прошипела она Павлу в лицо, слегка наклонившись. – Проваливай, пока я тебя не покалечила, ей богу, я уверена, что сейчас могу это!

– Великое Открытие, да за что? – прокричал Гохман, чуть не плача, держась за обожжённую проклятьем ногу. – Сейчас-то за что? Меня протащили по всем кустам и буеракам и чуть не загрызли – за что ты пытаешься меня убить? Я просто хотел рассказать, как оно было!

– О чём ты, чёрт побери, толкуешь? – огрызнулась Даша, но молнии и проклятья больше не летели в сторону Павла, а кольцо перестало искрить.

– Да о голосе! – ответил Гохман уже немного спокойнее, но всё ещё на эмоциях. – Я заметил Воронцова ещё у фонтана, он не видел меня за кустами можжевельника. Я тогда не знал, что это он, просто псина. Потом появились вы. Я хотел проследить, честно, был порыв. Но вы ушли в лес, а мне этого не надо!

– Так почему же ты пошёл? – Даша присела рядом с Павлом на корточки, так чтобы их глаза оказались на одном уровне. Павел ответил:

– Голос в голове, из ниоткуда, похож на мою невербалку. Но он не просто сказал идти, он заставил! Я не смог остановиться! Меня отпустило, только когда я дверь комнаты толкнул.

– Голос вёл тебя? – спросила Даша. – Ты не следил за нами? В нужное место тебя привёл голос?

– Да!

– Можжевельник… – пробурчала Даша себе под нос, и глаза её округлились.

Острое зрение, слух, обоняние и скорость – чувства Воронцова, в то время, пока он был собакой, обострялись до предела человеческих возможностей и сохранялись такими ещё немного после превращения. И Воронцов не любил сильных запахов именно поэтому: то, что было сильно пахнущим для Игоря-человека, в собачьей шкуре превращалось в пытку.

Игорь действительно разведал обстановку, но Гохмана в ту ночь скрыл от внимательных глаз пресловутый можжевельник, а уж сильный запах кустарника и вовсе сделал Павла невидимым. А потом Гохман не шёл за ними – к дверям коттеджа его привёл кто-то или что-то, что имело в арсенале телепатию и пользовалось ей намного лучше самого Гохмана. И не только телепатию – входную дверь коттеджа запирали на замок изнутри сильной магией, но Гохман этот замок преодолел без труда.

– Так Игорь ни в чём не виноват? – Две недели Даша с друзьями считала его если и не предателем, то уж точно импульсивным идиотом, но он говорил правду.

Девушка нервно рассмеялась.

Павел воспринял этот внезапный приступ весёлости по-своему. Когда Даша схватила его за руку и их лица почти соприкоснулись, он чуть было не решил, что Голубева на радостях его поцелует. Однако Даша так быстро сменила бестолковую весёлость на гнев, что Павел даже отпрянул.

– Почему ты сразу ничего не рассказал? – глаза девушки метали молнии, как в их первую встречу, и Павел вдруг снова подумал о том, какая же Даша всё-таки красивая. – Мамонов сказал, что из тебя и слова было не вытащить. Лекари спихнули на шок, но, выходит, они ошиблись?