— А не пошёл бы ты, зелёномордый высерышь топей обратно на своё болото!

Морда старого гоблина закаменела в суровой гримасе. Джорджи готов был покляться мёртвой бабкой, что этот гоблин не понял и половины из сказанного, но общий посыл уловил ясно. Костяной кинжал вдавился в ладонь Джорджи так, что пальцы отозвались хрустом. Гоблины вокруг напряглись, переглянулись. Но старый гоблин смотрел точно в глаза Джорджи, и взгляд не отводил… но вдруг отвёл и посмотрел куда-то за спину дозорного. В этот же миг вскрикнул Генти, и дозорный ощутил сзади толчок, ощутил как за него пытается уцепиться парнишка, но его отрывают и утаскивают. Джорджи резво попытался обернуться, но тут же в его шею прилетел ощутимый удар тяжёлой рукоятью меча, он осоловело повёл головой, в которой разом всё завращалось, но краем глаза он различил, как старый гоблин закручивается в странном движение и вдруг выбрасывает ногу вперёд... по лицу Джорджи приходится новый удар. Равновесие тут же теряется, каменная площадь болезненно целует его затылок, и новый пинок по голове повергает Джорджи в окончательное забытье, под крики и визг уводимого в неизвестность Лапоуха.

***

Джорджи проснулся в комнате, где одна стена была клеткой. А в другой вмурованно крошечное окошко, почти не дающее света. Он вскочил готовый к бою, но драться было не с кем. В комнате пахло травами, и притронувшись к голове он осознал, что пахнет вовсе не комната, а он сама. Голова перебинтована, материя смазана мазью, и если на щеках его ощутимы ссадины, то затылок отзывается сносно. Голова не болит. Не кружится. Только вот он в камере… узник. А Лапоуха рядом нет. Его уволокли чёртовы гоблины!

— Сука, как же я ненавижу этих гоблинских ушлёпков! — выдал дозорный из себя наболевшее.

— А-то, гоблины те ещё хитрюги! — вторил ему смешливый старческий голос.

Джорджи подошёл к решётке, вблизи смог разглядеть дверь камеры, которая никак не поддалась на все его толчки и подёргивания, в двери имелась скважина для ключа, и очевидно, что она была заперта.

Джорджи в сердцах сплюнул на пол коридора, меж железных прутьев. В коридоре горел синеватый свет, где-то там был очередной шест с рунным камнем, но из камеры он не был виден, точно так же, как и охрана, и вообще кто-либо ещё. Джорджи, кажется, был здесь один.

Однако на его плевок старческий голос отреагировал недовольным:

— А вот гадить здесь не надо, молокосос!

— Да будет тебе, Ба… — машинально отмахнулся Джорджи. Он не ведал по каким это причинам старая карга явился к нему в башку со своими стремными нравоучениями, может виной тому беды последних дней, или то, с какой силой его приложили по голове, и пусть она не болит, но мало ли что с его покорёженными извилинами могло стрястись?!

— Не, я, конечно, симпатяга хоть куды, но и в лучшие годы меня не путали с женщиной. Тем-более с бабкой!

Что-то зашевелилось в углу, и Джорджи пугливой тенью отпрянул к противоположной стене.

— Кто здесь?!

Силуэт выпрямиться в полный рост не смог, не позволил потолок камеры. Джорджи чуть проморгался и глаза его смогли различить фигуру незнакомца, но больше всего его напугали глаза. Два огненных пятна, с тёмными зрачками смотрели на него как на моль, как на жучка под ботинком… именно так ощущал себя в этот миг дозорный, находясь в одной камере с этим гигантом. При этом нельзя сказать, что голос у гиганта был каким-то грозным, рокочущим и страшным, нет, совершенно обычный, веселящийся старик.

— Меня дедом Клавдием кличут, а тебя?

— Джорджи…

— Жоржик значит, так чего же ты весь трясёшься, Жоржик, или думаешь, что я тебя съем?

— Не знаю, — ответил дозорный, про себя подмечая, что он вовсе и не трясётся, просто удивился… малость. — А вы…

— Дед Клавдий я.

— Да, но… вы человек?

И тишина. И с каждым мигом вопрос кажется всё более глупым. Джорджи даже обрадовался, что в камере темно и всё что видит дед Клавдий, так это тени от его глаз, и тёмный силуэт фигуры.

— Ну, не совсем.

Глупость быстро перешла в страх и подозрения во всех смертных грехах. Джорджи сжал кулаки и приготовился отражать нападения. Он решительно не собирался больше верить никаким существам и расам, кроме людей. После выходки гоблинов он мог причислить себя к ярым церковным фанатиком, что регулярно собираются в забастовки о чистоте людской крови. По духу, не по взглядам, но в этот миг он всерьёз готов был драться с любым, кто окажется рядом, но при этом не будет человеком… однако, дед Клавдий не казался удачным выбором во враги, ведь этому верзиле пришлось согнуть голову набок, чтобы хоть как-то распрямиться в камере.

— Неужели ты что-то имеешь против кобольдов?

Вопрос застал воинственные мысли Джорджи врасплох.

— Кобольдов? — переспросил он. — А кто это?

— О-о… вижу, что умом и знаниями ты не обременён, мой юный сосед по плену, Жоржик!

Дозорного аж перекосило, это странное искривление его имени начинало уже изрядно так раздражать. И если это и была какая-то шутка, то даже изначально не смешная. Однако вслух дозорный ничего не сказал, потому что дед Клавдий внезапно подошёл чуть поближе, и уселся неуклюже почти в центре камеры. На Джорджи махом пахнуло перегаром и старостью, причём последний запах нёс в себе проблески мыльного душка, хотя совершенно непонятно, где в этой камере можно взять мыло.

— Садись, мой друг Жоржик, нет правды в ногах! — велел ему дед Клавдий, и к собственному удивлению, дозорный подчинился, а дед Клавдий продолжил. — Просто для твоего вразумления, Кобольды – это прекрасные существа. Духи-хранители очагов, старых подгорных шахт и королевских дворцов, к слову, последнее я упомянул не просто так, ведь мой пра-пра-пра-пра-прадед был как раз таки из тех кобольдов, что обитали в дворце тогдашнего короля Вингфолда, в нашей семье из покон веков ходит предание, как предок-кобольд повстречал человеческую женщину столько красивую, что полюбил её… хотя только между нами, ничего там красивого особо и не было, я видел гравюры, женщина как женщина, ну да… мила собой моя прабабка, но есть и красивее, однако не суть. Прабабка моя пользовалась большой популярностью во дворце, и много кто из господ поглядывал на девицу, и однажды по пьяной дурости двое подлецов затащили бабку в одну из тёмных комнат дворца… а дед мой хоть и был кобольдом видным, однако людей смущался, гораздо больше смущался возлюбленной служанки и никогда не появлялся перед ней на свету, однако в тот день всё было иначе. Дед защищал и оберегал бабку, потому заметил, что уволокла её недобрая пьянь в подсобку дворца, и в момент… так сказать не очень деликатный, дед переборол своё смущение, и обратил сволочей в двух старых вонючих козлов… — дед Клавдий так безумно расхохотался, что сидящему рядом Джорджи стало вдвойне неуютно, но бежать было некуда, потому пришлось подавить всё смущение и дослушать рассказ. — И пусть мой дед красотой по людским меркам обладал не особо, а всё же впечатлить прабабку смог, а может просто морок навёл на неё какой… это уж мне неведомо, но с тех пор в моём роду течёт кровь кобольдов, а кровь кобольда, что бы ты знал, не размывается никакой другой кровью, и я такой же кобольд, как и человек!

Писк. Жалобный, короткий, и вот снова повизгивание. Под воротом у Джорджи шевелится комочек, и он быстро распахивает ворот, и вытаскивает на свет Отрыжку, та, заспанно потирая глазки озирается вокруг, смотрит на огненные глазища деда Клавдий, мявкает что-то снова, невразумительное.

— И тебе здравствуй пёся, не переживай… обижать твоего хозяина не буду!

Отрыжка пискнула что-то соглашающееся и свернулась чёрным клубочком на ногах Джорджи, и тот с удивлением заметил, что малютка стала больше и тяжелее. Но заботило его совсем иное:

— Неужели меня никто не обыскивал? Как это не нашли её за пазухой…

— Ну почему же, — дед Клавдий улыбнулся, показав крепкие здоровенные зубы. — Обыскивают, просто специальным камнем рунным это делают, который оружие и артефакты ищет, у тебя же с собой никакого оружие нет?