— А куда мы идем? — спрашиваю я, когда замечаю, что мы не покидаем гнилой район, а углубляемся в него.

Меня это почему-то не пугает, просто любопытно.

— У меня есть одно дело здесь, — отвечает Бенволио. — Как только его сделаю, мы покинем это место, обещаю.

Ближе к концу аллеи мы подходим к пролету грязных каменных ступеней, вырубленных в земле. Такое чувство, что это лестница в ад. Но Бенволио спускается туда совершенно буднично, и я без колебания следую за ним.

Внизу нас встречает треснувшая и расколотая дверь. Бенволио стучит, и с той стороны раздается приглушенный шум. Затем дверь распахивается, и на пороге появляется чумазая, но невероятно красивая девочка лет семи. Волосы у нее хоть и давно немытые, но густые. Наверное, будут очень красивыми, если смыть грязь.

— Бен! — восклицает она.

Для маленького ребенка у нее очень приятный голос. Она широко улыбается, но улыбка покидает ее, когда она заглядывает Бенволио за спину и видит меня.

— Бен, это что, твоя жена? — хмурится она.

Бенволио хохочет и подхватывает ее на руки.

— Нет, моя принцесса, ты же знаешь, у меня нет жены.

Девчушка сияет.

— Это потому, что ты ждешь, когда я вырасту и выйду за тебя замуж?

Бенволио заглядывает ей в глаза и с притворным расстройством качает головой.

— Когда ты вырастешь, милая Виола, все мужчины Италии будут молить о твоей руке. Про меня ты и думать забудешь.

Она хихикает.

— Никогда!

Бенволио ставит ее на пол и входит в дом. Помещение, в котором мы оказываемся, нельзя назвать опрятным, но видно, что тут пытаются поддерживать чистоту. Из глубины комнат к нам мчится еще один ребенок.

— Бен! Бен!

Это мальчик. Тоже грязный, но тоже очень красивый. Удивительно похожий на Виолу. Кажется, они двойняшки.

Мальчик с разбега запрыгивает на ногу Бенволио, пока тот топает по комнате. Виола проделывает то же самое с другой его ногой, и дети радостно верещат, наслаждаясь поездкой.

— Себастьян, — говорит Бенволио, взъерошивая волосы мальчика. — Помнишь, чему я тебя учил?

Себастьян кивает, спрыгивает на пол и делает глубокий поклон в мою сторону.

— Доброе утро, синьорина.

Я официально склоняю голову и отчаянно пытаюсь не смеяться.

— И вам доброго дня, синьор.

Глаза Бенволио блестят, а Виола всё еще свисает с его колена. Когда я смотрю на нее, она показывает мне язык, и я отвечаю ей тем же, чем провоцирую у нее новый приступ смеха.

Она отлипает от Бенволио и бросается через комнату, чтобы запрыгнуть мне на руки. Я инстинктивно подхватываю ее и крепко обнимаю, пока она звонко целует меня в щеку.

— Ты мне нравишься! — заявляет она.

— Ты мне тоже, — признаюсь я.

— А как тебя зовут?

Я медлю и беззвучно открываю рот. Если я скажу: «Розалина», Бенволио поймет, что по мне страдает Ромео. Отчего-то мне не хочется, чтобы это произошло, хотя я не вполне понимаю, почему.

От ответа меня спасает приступ кашля, в который впадает Себастьян. Я опускаю Виолу, подхожу к ее брату и мягко хлопаю его по спине. Кашель влажный и хриплый, но я пока не могу распознать, что это за инфекция.

Когда мальчик утихает, мы все молчим несколько секунд, а потом Себастьян хватает мешок, с которым пришел Бенволио. Виола вскрикивает и тоже набрасывается на него, пытаясь вырвать поклажу из рук брата. Они визжат и почти начинают кататься по полу в пылу дружеской драки, пока их не прерывает низкий голос из комнаты:

— Дети, basta! Достаточно!

Себастьян и Виола мгновенно успокаиваются и смиренно опускают глаза в пол. Я поворачиваюсь и вижу пожилого мужчину в дальнем углу. Из-за полумрака я не заметила его сразу. Он шагает в нашу сторону, явно прихрамывая.

Бенволио почтительно склоняет голову.

— Buongiorno, синьор.

— Buongiorno, Бенволио.

Мужчина поворачивается к детям.

— Итак, что вы хотите сказать Бенволио? — спрашивает он их.

— Grazie, Бенволио, — шепчет Виола.

— Спасибо, — хрипло повторяет Себастьян.

Тонкие губы старика растягиваются в улыбке.

— Молодцы, а вот теперь можете забрать подарки.

Подарки? Я с любопытством смотрю на мешок. Интересно, что за подарки? Бенволио принес им игрушки, наверное? Или костюмчик для Себастьяна и платье для Виолы? Мое нетерпение почти такое же, как у детей.

Но когда Виола ныряет в мешок и достает его содержимое, и мне становится непереносимо стыдно. Потому что это не игрушки или наряды. Это еда. Хлеб. Много хлеба. Три толстых, хрустящих буханки. А еще фрукты, немного овощей и большое колесо сыра.

Виола быстро отрывает большой кусок от одной из буханок и подносит его ко рту, но старик сзади нее выразительно прочищает горло. Девочка замирает, а потом вспоминает о чем-то. Она подходит ко мне, и, клянусь, я могу услышать как ее желудок урчит от голода.

И всё же она предлагает хлеб мне.

— Нет, спасибо, — давлю я улыбку, надеясь не расплакаться.

Виола смотрит на Бенволио, но тот качает головой. Только теперь она позволяет себе проглотить вожделенный кусок. А Себастьян уже впился зубами в большую грушу.

Я не могу не задаться вопросом, где их родители. Ушли выполнять какую-нибудь работу? Хочется убедить себя в этом, хоть в глубине души я почти сразу поняла, что это не так.

Бенволио отвечает на мой невысказанный вопрос, только когда мы возвращаемся на улицу.

— Их отец, — говорит он, — работал у нас на конюшнях. Он был хорошим человеком. Умер две зимы назад от лихорадки, а его жена вслед за ним. Детей взял к себе ее отец, но он уже стар и не может много работать.

Мы проходим приличное расстояние в тишине. Когда мы проходим мимо проституток, я съеживаюсь от ужаса и обреченности, и Бенволио наверняка думает о том же, о чем и я. Сколько времени пройдет, прежде чем Виола пополнит их ряды?

Наконец мы достигаем безопасной границы рыночной площади, и это занимает не так много времени, как я думала. Неужто я просто ходила кругами? Надо запомнить дорогу.

— Спасибо, что проводил меня, — улыбаюсь я Бенволио.

— Это было честью для меня, синьорина.... — он вопросительно приподнимает бровь. —Синьорина…?

Опять вопрос про мое имя.

— Как жаль, что тебя на будет на балу синьора Капулетти! — восклицаю я, пытаясь уклониться от ответа. — Я была бы рада встретиться там с тобой.

Его глаза темнеют.

— Ты будешь на пиру?

Я киваю, словно извиняясь.

— Да, я… Я родственница Капулетти.

Бенволио на мгновение задумывается над чем-то, а потом разражается добродушным смехом. Как неожиданно.

— Бывает же! — смеется он. — Кажется, у меня с Ромео гораздо больше общего, чем я думал.

Надеюсь, что выражение моего лица не выдает меня с потрохами, когда я слышу имя его кузена.

— А почему ты думаешь, что меня не будет на балу? — лукаво улыбается Бенволио.

— Ну, потому что ты Монтекки, разве нет?

— Но ведь это маскарад, не так ли?

Он подмигивает.

— Да, маскарад.

— Тогда в чем в проблема? Я смешаюсь с гостями, и старик Капулетти не сможет тебя ни в чем обвинить, если мы встретимся и поговорим.

Я смеюсь.

— Какой ты храбрый, однако!

— Не храбрее тебя! Ты всё это время знала, что я Монтекки и всё равно свободно говорила со мной?

Я приосаниваюсь и гордо вскидываю голову.

— Монтекки или нет, мне не важно. Я не боюсь твоей дружбы.

— Дружбы? — Бенволио недоуменно хмурится.

— Ага, — киваю я.

Вдруг мне приходит в голову мысль, от которой мое сердце подпрыгивает и начинает биться чаще. Я хватаю Бенволио за руку, и он вздрагивает.

— Слушай, а если ты сможешь пробраться к Капулетти на бал, то и Меркуцио тоже сможет, так ведь?

Он выглядит растерянным.

— Меркуцио? А при чем тут…

— Он спас мне жизнь сегодня утром, — объясняю я. — Очень хочу увидеть его снова!

Лицо Бенволио искажается недоумением.

— Он спас тебя? — шепчет он.

— Да, во время потасовки. Сразу после того, как я подхватила ребенка и меня ударили. Ты разве не видел?