Я готовлюсь раствориться в рыданиях, когда Виола хватает мою юбку и дергает изо всех сил.

— Розалина! — пищит она.

Я отстраняюсь от Бенволио, вспоминая, как она страстно хотела что-то показать.

— Да, милая?

— Вот этот, смотрите, — она указывает пальцем на Тибальта. — Вы только посмотрите на него!

Бенволио хмурится, всё еще обнимая меня.

— А что с ним?

— Он дышит.

Виола права, Тибальт дышит! Я приседаю рядом с ним, вынимаю свой кинжал и подношу лезвие к его носу. Легкий выдох затуманивает металл. Да, определенно, — Тибальт истекает кровью, но он всё еще жив.

Розалина бросается к своему брату и осматривает рану.

— Не такая глубокая, как кажется, — заключает она. — Судя по всему, жизненно важные органы не задеты.

— Почему же он не шевелится? — уточняю я.

Она некоторое время молчит и хмурится, а потом вздыхает и качает головой.

— Нужно отнести его к Джузеппе, — говорит она. — Виола, ты знаешь, где дом целительницы?

Девочка решительно кивает.

— Сделаешь для меня кое-что? — продолжает Розалина. — Сбегай к ней и скажи, что мы несем раненного и нужно приготовиться его принять. Бен пойдет за тобой.

— Хорошо! Я буду бежать так быстро, как смогу!

С этими словами Виола действительно мчится прочь так быстро, как позволяют ее детские ноги. А я встаю, поднимаю Тибальта и подтягиваю его к себе на плечо, стараясь быть аккуратнее. Если честно, во мне не так уж много жалости к нему, но если это важно для Розалины…

— Ты знаешь, что это значит? — взволнованно говорит она, хватаясь за мое свободное плечо. — Ромео больше нельзя обвинить в убийстве! Герцогу придется отменить изгнание!

— Это так, конечно, и это замечательно...

Я делаю паузу, не желая топтать ее оптимизм.

— Но сейчас ты скажешь «но»? — щурится она.

Я киваю и виновато поджимаю губы.

— Если Тибальт поправится, моя семья потребует его немедленной казни. За убийство Меркуцио.

Розалина замирает. Она молчит и думает, приложив палец к губам. С этой глубокой задумчивостью в глазах она кажется мне еще красивее.

— Надо будет обратиться напрямую к герцогу, — наконец говорит она. — Убедить его, что Бог оставил Тибальта в живых не для того, чтобы позволить его казнить. Разве это не посчитают чудом?

— Вероятно, что так…

— Но пока всё не утряслось, давай не будем раскрывать, что он жив, а то Монтекки и правда велят задушить его подушкой. И нам нужно заключение целительницы, что Тибальт в таком состоянии не от меча Ромео. Джузеппа спрячет его у себя и позаботится о нем.

— Но гробовщик уже в пути, — напоминаю я ей. — Ему сказали забрать два трупа.

И снова Розалина прорабатывает проблему в уме, а потом сияет, озаренная идеей.

— Вряд ли гробовщик знает Тибальта в лицо, так ведь? Он примет за него любой труп, который найдет рядом с Меркуцио.

— Не понимаю, — я хмурюсь и указываю на своего друга, в одиночество лежащего на земле. — Даже если гробовщик не видел Тибальта, до двух-то он явно сможет сосчитать.

— Предоставь это мне, — улыбается Розалина. — Не спрашивай откуда, но я достану второй труп. А ты пока донеси Тибальта до целительницы. Встретимся там.

Я удивлен, конечно, но мне ничего не остается, кроме как исполнить ее поручение. Она разворачивается, чтобы уйти, но тут же поворачивается снова.

— О, Бенволио! И когда Джузеппа осмотрит Тибальт, попроси Виолу описать симптомы Себастьяна. Может, для него найдется какое-нибудь средство, чтобы унять кашель.

На мгновение я застываю на месте. Забываю про вес Тибальта на плече. Про печаль на душе от потери Меркуцио. Я просто стою и смотрю Розалине в глаза. Даже перед лицом таких ужасов мой ангел вспоминает про бедного больного ребенка...

Нет. Я больше не могу себя сдерживать. Я делаю решительный вдох и тянусь к ней, чтобы крепко поцеловать в губы.

Я снова в гнилом квартале и теперь иду на запах мертвеца. Кажется, я скоро начну ориентироваться в этой части города лучше, чем во всей остальной Вероне. Не то чтобы меня это радует, конечно, но сейчас мне необходимо быть здесь.

Учуять мертвого извращенца не так-то просто — воздух тут пропитан зловонием даже там, где нет разлагающегося на солнце трупа. И всё же я нахожу его в переулке, ориентируясь на рассказ Виолы.

Собака, хвала ей за это, действительно нанесла мужчине смертельный укус в горло, но этим его наказание не ограничилось. Над его лицом уже поработали крысы, устроив себе знатный пир. Его губы оторваны от лица, а кожа покрыта следами от зубов грызунов. Нос разодран до костей, а глазницы пусты, если не считать вязкой кровавой жижи.

Я чувствую тошноту, но не жалость. По правде говоря, будь у меня время, я бы его хорошенько отпинала. И плюнула бы сверху. Добрая христианка перекрестила бы его и попросила у Господа отпустить его грехи, но у меня нет к сил христианское сострадание. Поэтому я желаю ему вечно пылать в аду, если он есть, а потом хватаю за подмышки, сдерживая рвотный позыв, и тащу его к «Землеройке».

Нужно выдать его за Тибальта. Мертвый поганец тяжелый, и я пыхчу, сражаясь с его весом, но всё-таки успеваю к таверне раньше гробовщика. Им оказывается слишком худой и слишком высокий мужчина. И не слишком сообразительный, что идеально вписывается в мой план.

Он застает меня в скулящей и ползаущей на коленях между Меркуцио и безликим самозванцем. Гробовщик наблюдает, как я мечусь между мертвецами в лучших традициях плакальщиц, а потом прочищает горло.

— Успокойтесь, госпожа, — говорит он каменным голосом. — Я так понимаю, вы их знали?

Я смотрю на него и вою еще сильнее. Он испускает раздраженный вздох.

— Так, — продолжает он. — Мне сказали, что я найду тут двух господ, которые убили друг друга из-за великой вражды домов. О котором из них вы плачете?

— Об обоих, — причитаю я. — Я плачу о них двоих.

Гробовщик в замешательстве хмурится.

— Который из них из вашего дома?

— Который из них?!

Я поднимаюсь с колен, все еще рыдая, и сжимаю кулаки, дико пуча на гробовщика глаза.

— Спросите меня еще раз, и мой ответ будет всё тем же — их обоих я назвала бы братьями!

В мужчине вспыхивает гнев.

— Что за бестолковые разговоры! Это невозможно, если они…

— Невозможно?! — я тычу пальцем ему в лицо. — О, вы, жалкая душа, как давно вы посещали мессу? Доктрина нашей церкви учит, что все мы дети Божьи и равны в его глазах! А значит оба этих синьора были в жизни моими родными и близкими!

Гробовщик окончательно перестал что-либо понимать, но мне только это и нужно.

— Так, еще раз, — он трясет головой. — Просто скажите, кто из них Тибальт из дома Капулетти?

Я указываю на тело, которое притащила сюда.

— Он звался Тибальтом.

Гробовщик смотрит на украденный труп.

— Эм… Мне сказали, его убил меч. Что случилось с его лицом?

Я закусываю губу и лихорадочно придумываю правдоподобную ложь. Слава богу, на земле лежит черное вороново перо, которое украшало любимый берет Тибальта.

— Птицы, — отвечаю я. — Его изувечили птицы.

Я хватаю перо с земли и размахиваю им перед лицом гробовщика, заставляя его отпрянуть.

— Стая огромных черных птиц с обнаженными когтями и клювами острыми, как хвост Сатаны. О, это было ужасное зрелище, синьор! Они сожрали прекрасное лицо моего любимого кузена, а потом поднялись в небо облаком тьмы и хлопали крыльями, злобно каркали и кричали…

Мне приходится остановиться, чтобы перевести дух, но, чтобы гробовщик не пришел в себя, я падаю ему в руки и захожусь в рыданиях. Он вздрагивает и ловит меня.

— Умоляю, добрый синьор, — продолжаю скулить я, — не дайте родне Тибальта увидеть то, что видела я! Мой брат всегда был красивым и всегда это знал, и он… Он так любил моду! И мы все любили в нем это щегольство, клянусь! Он бы предпочел провести вечность в Чистилище, чем позволил бы похоронить себя в таком виде.