— Значит, ты настолько же добросердечна, насколько мила.

Ее румянец прогоняется с меня остатки сна. Разве может пробуждение быть еще прекраснее? Я наклоняю к служанке свое лицо и шепчу:

— Если у нас еще есть время, могу ли я убить его, проникнув в твою прекрасную… компанию?

Ее губы приоткрываются в удивлении, а потом… О, этот сладкий смех. Его я всегда узнаю.

— Буду считать, что это означает «да», — говорю я.

Через мгновение я уже выпрыгию из окна и ныряю в сад, где Мария любезно бросает свою прелесть в мои объятия.

Я рассказываю Джульетте о брачной ночи так много, как одна девственница может рассказать другой. Время за этой просветительской беседой пролетело незаметно, и закончили мы примерно за полчаса до полудня.

Джульетта отправляется к себе переваривать информацию, а мне нужно поспешить в «Землеройку», если я хочу успеть провернуть наш с Бенволио план до того, как о ее браке с Ромео узнают семьи. Но у ворот, на самом выходе из дома, меня встречает заплаканная Мария.

Заплаканная и растрепанная. Ее платье выглядит так, будто его пытались снять, но оставили попытки на полпути. До меня почти сразу доходит, в чем дело. Черт бы побрал Тибальта и его плутовское обаяние!

— Мария, что случилось?

Она поднимает на меня виноватые глаза, из которых текут новые слезы.

— Я… я не виновата, госпожа! Клянусь всеми святыми, я старалась исполнить ваше поручение...

— Но у Тибальта были другие планы?

Она кивает. Я скрещиваю руки на груди и хмурюсь.

— Расскажи, что случилось.

— Видите ли, я пришла к синьору почти за час до полудня, и я… Окно там такое низкое, и я увидела, как он спал… О, он был таким красивым, госпожа! Его лицо и его тело…

— Мария!

— Простите, синьорина! Он… он спал, так что я не посмела его будить и просто слонялась по саду, во дворе. А потом он проснулся, будто само мое присутствие разбудило его… И он будто стал еще красивее, а его обнаженный торс…

— Мария!

— Да, да… И вот он проснулся и поманил меня к окну.

Я глубоко вздыхаю, потому что уже представляю, чем закончится ее рассказ.

— Синьор почти сразу присоединился ко мне в саду, — всхлипывает она, — подвел меня к скамейке и стал целовать. Конечно же, я приняла его поцелуи…

— Ну конечно же.

— И его руки стали, ну… Изучать меня. И вот тогда-то он и нашел у меня в кармане вашу записку, хотя я не уверена, что он целился именно в карман.

Я закатываю глаза.

— Мария, ты же в итоге выполнила поручение, хоть и не тем способом, о котором я просила. Я не стану тебя наказывать, если ты переживаешь из-за этого.

Ее губы дрожат. Она смотрит на меня глазами несчастного запуганного котенка.

— Нет, госпожа, не из-за этого. Но синьор и правда прочел записку и процедил сквозь зубы, что сегодня, прежде чем «убить щенка Монтекии», он надает вам по ушам.

Она подносит ладонь ко рту, будто испугавшись своих слов. Но я пугаюсь не меньше и хватаю ее за плечи.

— «Убить щенка Монтекки»? Что это значит?

Мария куксится. Я встряхиваю ее.

— Мария! Он не сказал, что это значит?

— Нет, госпожа, — она качает головой. — Но после этого… Вот после этого он и перестал меня целовать!

С этими словами она взвизгивает и растворяется в рыданиях. Я бы хотела уделить минутку, чтобы утешить ее, но времени мало. Поэтому я ограничиваюсь ободряющим постукиванием по плечу, а потом мчусь в сторону площади.

Не представляю, кому были предназначены слова Тибальта, но если я не доберусь до «Дикой землеройки» к полудню, прольется кровь.

Я наткнулся на одного из Монтекки и его нахального дружка как раз в дверях той таверны, где Розалина собирается работать трактирной девкой. Отлично! Покончу со всем и разом, тем более что я идеально одет для славной драки — в темно-зеленый камзол и любимый берет из алого бархата с вороновым опереньем.

Бенволио замечает меня первым и начинает что-то яростно бормотать Меркуцио на ухо. Кажется, этот бесславный трус умоляет друга покинуть уйти.

— Клянусь головой, сюда идет Капулетти, — доносится до меня отрывок его речи.

— Клянусь пяткой, мне наплевать! — кричит Меркуцио.

На его самодовольной роже до сих пор можно видны следы похмелья, вызванного вином, украденным со стола моего доброго дяди. Но ничего, я позабочусь, чтобы это была последняя пьянка в его жизни.

— Синьоры, добрый день! — я развожу руки в стороны в притворном приветствии. — Какая удача! Мне как раз очень надо сказать словечко одному из вас.

Меркуцио подлетает ко мне навстречу.

— Словечко? А что так мало, а? Прибавь к словечку еще что-нибудь, хотя бы удар.

— О, к этому я всегда готов, только дай мне повод.

— Неужто тебе трудно самому найти повод?

Он распаляет мою ярость точно так же, как до этого служанка Розалины распаляла мою страсть.

— А ты, Меркуцио, всё так же жалок, — усмехаюсь я. — Подпеваешь щенкам Монтекки…

Он хватает меня за грудки и обдает своим кислым дыханием.

— Подпеваю, Тибальт? Я тебе что, бродячий музыкант? Сам герцог значится у меня в братьях, понял, ты, ободранный кошак!

Он отталкивает меня, но шатается сам и спотыкается прямо в руки Бенволио. Тот всё еще хнычет, что лучше нам всем разойтись и разобрать обиды хладнокровно. Ха! Неужто у нас на пиру он растратил всю свою хваленую храбрость?

Меркуцио продолжает орать.

— Нет, Бен, ты слышал? Он назвал меня подпевалой! — он снова обращается ко мне. — Так давай, ухватись за мой смычок, он заставит тебя поплясать! Подпеваю я Монтекки, черт побери…

— Меркуцио, ради Бога, угомонись, — молит его Бенволио. — На нас и так уже все глазеют, давай уйдем.

— На то им глаза и даны, пусть глазеют. Мы пришли сюда первыми, так что я не сдвинусь с места. Пусть убирается сам, если трусит.

Он смачно плюет мне под ноги, а я шумно втягиваю в себя воздух.

Ну, вот и всё. Вот он и дал мне повод. С гневным рыком я обнажаю своей меч, и Меркуцио не подводит. В его руке так же быстро появляется собственный клинок. Но прежде, чем мы успеваем скрестить оружие, из дверей таверны выпрыгивает… Ромео!

Определенно, это утро становится всё лучше и лучше.

Я теряю всякий интерес к Меркуцио и подношу лезвие к горлу испуганного засранца.

— А вот и мой человек пришел, — скалюсь я.

— Что-то на нем не видать вашей гнусной ливреи! — говорит Меркуцио.

Я отмахиваюсь от него и впиваюсь взглядом в Монтекки.

— Ты подлец, Ромео, — продолжаю я, улыбаясь. — Но, я уверен, ты и сам уже в курсе.

Он тяжело сглатывает.

— Я не подлец, Тибальт, и у меня теперь есть причина любить тебя, как брата. Так что я не собираюсь с тобой драться.

Он порывается уйти, но мой меч его останавливает.

— О нет, ты останешься и ответишь за нанесенное нам оскорбление. Доставай оружие и дерись!

Клинок Меркуцио перехватывает мой. Кажется, этот шут надеется сегодня пролить кровь первым, но я не окажу ему такой чести. Признаться, он мне уже изрядно надоел.

— Слушай, чего ты хочешь от меня? — морщусь я, поворачиваясь к Меркуцио. — Это вообще не твоя вражда…

— О, царю вшивых котов интересно, чего я хочу? — в его глазах пляшет гнев, граничащий с безумием. — Я хочу забрать одну твою жизнь сейчас, а потом выколотить и остальные восемь.

Хорошо, придется сначала расправиться с ним, потому что такого оскорбления у всех на виду я стерпеть не могу.

— Я к твоим услугам, безродный черт!

И мы с Меркуцио начинаемся сражаться. Игра на мечах, вот и всё, клянусь. Игра и высокомерие, честь и жар — разве не из этого состоит жизнь? Что может быть желаннее для мужчины пустить кровь врагу в жаркий летний день?

И посреди всей этой шумихи Ромео умоляет о мире. Он повернулся ко мне спиной в знак доверия и заручился поддержкой Бенволио, чтобы положить конец битве. Я, может, и не против передышки, но будь я проклят, если стану тем, кто уступил!