Но тут увидел он корчму, всю в огнях, как остров посреди океана темного, и только тогда уверовал, что не заблудится.

Как ближе подошел, оказалось, что возле заведения мамаши Фи разнообразный народ и народец кружится, веселится, вокруг елочки пляшет да хороводы водит. А на крыльце широком домовые, да лешие, да разные кикиморы, а еще те, кого он и назвать не знал, как, то ли мох, то ли траву болотную палят. В клубах зеленого дыма плывут-мелькают образы и видения, а дымильщики на них друг другу когтистыми пальцами указывают, да ржут заливисто.

Остановился Бармалей с ними рядом, дух перевести, заодно и сам посмеялся. Весело ему было, что пришел, куда надо. Посмеялся, развел зеленый дым руками, и в дверь.

Снегурочка, конечно, ничего того не знала, а если бы знала, сама бы раньше помчалась в лес, Бармалеюшке навстречу, да привела бы милого в «Корчмуу» за белу рученьку.

Однако события имеют каждое свой собственный ход, и надо дождаться, пока они его совершат и избудут, чтобы следующие начались.

Так и было, Бармалей лесными дорогами спешил, а в «Корчмее» веселье только ход набирало. Там плясали-танцевали, пили брагу, пили меды и тут протрубили трубы, и входит на порог Мара-Моревна. Вплывает лебедушкой, молодая, красивая, вся в белых одеждах. В черных волосах ее короной то ли льдинки, то ли камешки драгоценные сверкают, под косой – серп серебряный жаром горит. Все сразу остановились, замерли, очарованные. Как она прежде молодца на бал поспела, не ведомо.

Только приметила Мара Снегурочку, ну ее во все глаза разглядывать. Снегурка и смутилась. Она, если честно, властительницу Светлой Нави совсем не знала, да и видела ее прежде всего-то раз или два, не больше. В другой-то случай она бы с ней обязательно полюбезничала, и даже интерес испытала бы, но только не теперь! Сейчас ей ни до чего дела не было, кроме как приветить своего Бармалеюшку. А того все нет и нет!

– Какая же ты пригожая стала! Настоящая красавица! – сказала ей Мара. – И взрослая уже совсем. – Вздохнула: – Замуж тебе пора! Да ты не волнуйся, милая, тот, о ком ты печалишься, уже близко.

Не успела вершительница судеб эти слова вымолвить, как в раскрытую настежь дверь вошел Бармалей. Тулуп нараспашку, шапка на затылок сбита, кудри всклокочены, щеки как наливные яблочки, глаза, опять же, горят.

– Ой ты, гой еси! – закричали ему приветственно. – Слава! Слава!

Снегурка, как Бармалея увидела, сразу к нему побежала и на грудь его упала. Обняла крепко-крепко, будто век не видала.

– Мой! – сказала. – Никому-никому тебя не отдам!

– Так ведь и мне, ангел, никто кроме тебя не нужен, – отвечал ей Бармалей.

Тут он ее и поцеловал в уста сахарные, на глазах у всех поцеловал. И таким поцелуй случился долгим и сладким, что все вокруг замолчали в изумлении и в зависти, и музыка стихла, и танцы остановились.

– Ах! – сказала Снегурочка в другой раз, когда смогла, наконец, вздохнуть, да и снова упала на грудь молодца в изнеможении. «Вот это оно и есть счастье, узнав которое, не страшно умереть», – подумала она.

– Браво! – возликовало благосклонно настроенное общество. – Гой еси!

Снова музыка взметнулась, Бармалей подхватил Снегурку и закружил ее в танце бесконечном, бесконечном, бесконечном... Полет их был легкий, как обморок, гладкий и безмерный, как обручальное кольцо – все по кругу, по кругу.

Мороз Иванович до того за почетным столом сидел не слишком, если честно, веселый. Понимал он, что Снегурочку ему при себе не удержать, что придется отпустить ее. Вот с этим... А как без помощницы справляться? Да и где новую взять? Не понятно. Вот и грустил заранее. И вздыхал тяжело.

Но, как увидел Мару-Моревну в красе и славе ее, так и сам вспыхнул радостью, и, всем показалось, помолодел даже. Он навстречу гостьюшке редкой и дорогой вышел, да взял ее за руки белые, да повел в круг танцевать. И так они кружились упоительно, так радовались встрече, что кое-кто даже догадался, что нет, не останется Дед Мороз без помощницы. Будет у него и внучка другая, настоящая, и новая Снегурочка.

– Я заберу тебя с собой, в Берендейск! – шепнул на ухо Снегурке Бармалей. – Пойдешь за меня?

Она вместо ответа, пряча счастливое лицо, прижалась к нему, прильнула. И вдруг встрепенулась:

– Как же Дедушка Мороз без меня обходиться станет?

– Мне кажется, все у них будет хорошо.

– Ты вообще о чем? – не поняла Снегурка.

– О жителях волшебного леса, конечно. Они отлично и без тебя справятся.

– Ты, правда, так думаешь?

– Конечно! Уверен, будет у Мороза Ивановича новая помощница. Другая Снегурка. Ей поначалу до тебя будет далеко, но ничего, она скоро научится. А я снова стану звать тебя Марфуткой.

– Я согласная на Марфутку, – сказала Снегурочка. – Только ты люби меня крепко и не отпускай.

Смотрит тут, а Кот Баюн о ноги ей трется, заплетает их. Мурлычет так грустно – сразу видно, прощаться пришел.

– Ты что это, Лютик? – спросила Марфутка, да руку ему на голову положила, тонкие пальцы в густую шерсть запустила. – Что ты?

А Лютик очки черные снял, да смотрит на нее глазами желтыми, будто водяные цветы кувшинки, а в них прямо слезы стоят.

У Снегурочки тоже сердце защемило от печали перед неизбежным расставанием с милым другом. Расставаться всегда нелегко!

– Не плачь, Лютик! – попросила она его. – Лучше пожелай мне счастья. Дальше мне по жизни с Бармалеюшкой моим идти. Ты же и сам про то знаешь!

– Знаю, мряу. Потому и отпускаю вас. Но я буду тебя навещать. Я знаю, как. А твоим котятам, в смысле, детишкам, я буду сказки рассказывать.

– Но у меня нет детишек! – вспыхнула, зарделась вся Марфутка.

– Ну, это... – махнул лапой Кот Баюн. – Это дело не хитрое и наживное. А по молодости еще и приятное.

Марфутка прижала кота к себе, наклонившись, поцеловала его в голову, в самое белое пятно на лбу.

– Конечно, Лютик, приходи к нам в любое время! Мы всегда тебе рады.

Кот опять прослезился, тут же принялся вытирать глаза лапой.

– Думаю, в «Корчмее» тебе будет хорошо, – продолжала Марфутка. – Мамаша Фи всегда к тебе положительно, с уважением относилась.

– Я с Греднем дальше жить стану, – сообщил Лютик. – Он один без Волата остался, я, получается, тоже вроде осиротел. Соединим наши одиночества, авось, вместе нам легче будет справляться. Ну, все, Снегурка, моя дорогая. Иди, танцуй. Ишь, твой молодец терпение теряет, застоялся, что жеребец, ногой уже бьет...

И правда, ведь! Ноги у Бармалея покоя не знали.

Бармалей с Марфуткой нарадоваться, надышаться друг на друга не могли. Выпили они по глотку меда сладкого и хмельного, и снова в пляс пустились. В общий танцевальный круг вступили, и закружились, закружились!

Все кружилось в тот миг, или час, – и головы, и пары, и «Корчмаа», и само пространство.

Кружилось, аж пока не пробили волшебные часы, что на полке на стене стояли.

Бом! Бом! Бом!

Тут уж танцы прекратились, а Дед Мороз парочку счастливую к себе подозывает.

– Ну, – говорит он им, – пора пришла вам домой возвращаться. Проси по такому случаю, – это он уже Бармалею, – что хочешь!

Бармалей и не знал, что еще ему желать, все и так вроде исполнилось. И вдруг вспомнил одно.

– Тут, – сказал он, слегка смущаясь, – леший Андрейко желает имя сменить. Просит он, чтобы впредь все звали его Андреем Осинником, и никак не иначе. Ты, Мороз Иванович, просьбу его как мою исполни. Он, чтоб ты знал, нынче знатно для тебя потрудился.

Дед Мороз усмехнулся.

– Да знаю я про Андрейку все. И все у него будет хорошо, можешь не сомневаться. Вишь, как они с Палясей друг за дружку держатся! Прям, как вы со Снегурочкой. Но слово есть слово. Да будет так! Но знайте, что и вы со Снегурочкой моей, а теперь уже твоей, без подарка не останетесь.

И подает он Бармалею свою рукавицу, в которой Греднева марота упрятана.

– Держи вот! Эта штука как раз вам в вашем Бердянске пригодится. Да и нам лучше, чтобы она подалее от нас пребывала.