Ежели же кто был человеком прежде, хотя бы внешне, – тут уж ему возможность выпадает стать настоящим человеком. Ведь настоящим делает человека только любовь волшебная. А где ее можно встретить? Только на Хрустальном балу! Который суть порождение сказочного волшебства есть.

В общем, вмиг праздничная толпа «Корчмуу» заполонила.

Дед Мороз Иванович, Ягодина Ниевна и иже с ними, на возвышение поднялись, за почетным столом расселись. А он уже и накрыт, от яств и разносолов, от напитков разных ломится.

– Хрустальный бал! – вновь зычно провозгласил Дед Мороз.

– Музыка! – крикнула мамаша Фи и махнула рукой ждавшим ее сигнала музыкантам. – Танцуют все!

И понеслось!

Музыканты приняли по кружке браги и сходу жахнули плясовую. Тогда все, у кого ноги на месте уже не стояли, рванулись в пляс.

Пол задрожал, стены затряслись.

Музыкантами были сплошь лешие, точное их число подсчитать не удавалось, потому что постоянно кто-то присоединялся к ансамблю, выныривая невесть откуда, а кто-то так же отваливал, пропадая невесть куда. Чтобы в свой черед вернуться вновь.

Из инструментов тут была волынка, иногда ее сменяла колесная лира, были двойная флейта, гудок, скрипка и контрабас. Ритм задавал бубен.

Иногда квинтет выступали, иногда секстетом.

А когда в дело вступало целое подразделение ложечников, оркестр превращался в биг-бенд.

Музыка располагалась одесную от главного стола, по левую же руку от него, там, где у стены находилась поленница дров, собственно, на месте нее, в убранстве и обрамлении из полешек, образовался проход из пространств неведомых, и через него стали прибывать особые гости. Гости известные, гости сказочные, в живых костюмах, из-за которых нельзя было различить человека и персонажа. Каждого гостя встречали приветственными возгласами и рукоплесканиями.

Первым прибыл, то ли приполз, то ли ногами пришел царь змей Полоз. Гибкий, верткий, в мягких сапогах и золотом костюме. У него и кожа, где была видна на руках и лице, золотом отливала.

– Ой, ты гой еси, царь! – закричали ему.

Царя Полоза сразу за почетный стол провели и усадили, между Морозом Ивановичем и Ягодиной Ниевной, в драгоценном кубке меду хмельного ему поднесли – уважили.

За Полозом сквозь поленницу влетели птица счастья Алконост, птица вещая Гамаюн, и Сирин, райская птица. Только опустились они на пол, и так горделиво себя подали, сразу же стало видно, что это три красивые молодицы в богатых нарядах. Их уже ждали, подхватили под белы руки, повели танцевать.

За ними сразу проникла в «Корчмуу» жар-птица Жаравль. Сразу поклонился ей в пояс добрый молодец, увел с собой.

Следом прошествовали плотной группой водяные и русалки, все без хвостов. Зачем хвосты на балу? Только плясать мешают.

Индрик-зверь проследовал, всем зверям отец. Глазом косит, ноздри раздувает, но не страшный по случаю праздника, рога на голове ленточками украшены.

Далее было множество домовых сплоченной группой.

Навки впорхнули, будто бабочки или мотыльки, совсем не по-зимнему облаченные.

Гуси-лебеди клином, кивая на все стороны и говоря приветствие: – Га-га!

Баба-байщица, как без нее! В пару к Лютику. Вот и он, рядом вышагивает.

Чудь белоглазая в розовых очках.

Богинки тут как тут, прекрасные в своем безобразии. И этим тоже позволено на Хрустальном балу оттянуться.

Потом, компанией нехороших парней, которые крепкое дали слово на балу не безобразничать, и им почему-то поверили, прибыли Двоедушник, Игоша, Безымень и Черномор, который по обыкновению намотал бороду вместо пояса на талию и за тот пояс кинжал воткнул.

По богинке каждому в пару досталось!

У Черномора, правда, были свои планы на вечер. Зорким глазом выискивал он в толпе царевну Несмеяну.

А вот и она! Щеки румяные надула, стоит, ждет, когда начнут ее веселить. Известно же: кто девушку танцует, тот ее и веселит. А с Черномором то еще веселье!

Еще были замечены и привечены Верлиока, Чудо-юдо заморское и Соловей разбойник. Последнего многие в Русколанском лесу знали лично, поскольку он одно время недалеко от Калинова моста свистуном трудился. Как свистнет – хоть стой, хоть падай! Заслушаешься!

И, наконец, пришли Полуденица – дух бескрайних полей, и, с нею под ручку, Паляся – полевая хозяйка. Эти две последние вовсе не одно и то же, как некоторые считают. А похожи они между собой, как две сестры, потому что сестры и есть, только в разных полях рождены, одна в ржаном, другая в пшеничном. Обе статные красавицы, в венках из полевых цветов, в вышиванках, с русыми волосами до пола.

Ах! – не удержался Андрейко от возгласа. И тут же закашлялся, будто костью поперхнулся. Только, откуда же кости в грибной кулебяке?

В то время, как леший Андрейко глаз от парада гостей не отводил, все выглядывал, когда же появится свет его очей – Паляся, с которой он и на прошлом балу танцевал, и на этом сговорился встретиться, Снегурочка на другую все дверь поглядывала. На ту, что в волшебный лес вела. Все ждала, что вот-вот Бармалеюшка появится, да сердечко ее успокоит. А его все не было! «Уж не приключилась ли с сердешным моим, какая новая беда?» – гадала она.

Андрейко, как Палясю увидал, с места сорвался, и к ней. А только рядом с хозяйкой полевой оказался, так сразу переменился, под стать красавице стал и статью, и лицом. Взял он Палясю за руку, да и увлек танцевать.

Снегурочка на них посмотрела, да и вздохнула грустно, протяжно, в точности, как перед тем леший: – Ах!

– Не вздыхай, внучка, – позвал ее Мороз Иванович. – Не время еще вздыхать и страданиям душевным предаваться. А время теперь тебе главную свою обязанность исполнить.

Тут он посохом трижды о пол ударил, музыка сразу смолкла, и танцы прекратились, а гости, освобождая пространство, перед проходом в поленнице полукругом выстроились.

– Иду, дедушка! – сказала Снегурочка. Она с возвышения спустилась и, не поднимая глаз, через зал проследовала до самой поленницы. Да в тот проход и вышла. А там!

Сколько уже проделывала это, а ни разу так и не смогла рассмотреть, что же там, за тем пределом находится. Потому что, как ни смотри, все сиянием укрыто и укутано, и кроме этих перламутровых переливов ничего больше не видать.

Вот и теперь – сияние небесное и кружение огней.

А у порога уже малец стоит русокудрый, ее ждет.

– Вот и ты, сестрица! – сказал он Снегурочке. – Хорошо, что ты меня встретила!

– Пойдем, братец, – отвечала она, беря его за руку. – Ничего не бойся. Тебя заждались уже!

Так, рука в руке, они и вошли в «Корчмуу».

– Ура!!! – тут же закричали все гости. – Новый год, Новый год, здравствуй, Новый год! Гой!

Грянула снова музыка, сорвались с места танцы, бал зашумел, зашелестел, укрылся хрустальным звоном. Известно, бал ведь хрустальный!

Едва эти двое вошли, как Мороз Иванович хлопнул в ладоши, и проход в поленнице закрылся, все полешки улеглись на свои места, как и всегда перед тем лежали. Снегурочка подвела Новый год к праздничному столу, да усадила его напротив года старого.

– Что ж, – сказал Дед Мороз, поднимая хмельной кубок, – можем приступать к передаче дел. Ну, с праздником, дорогие мои русколанцы! С Новым годом, жители Земли и окрестностей

– Гой еси, гой еси! – закричали все весело, сдвигая кубки.

Одной Снегурке никак не весело – нет, все еще, с ней ее любимого Бармалеюшки. Сердечко ее истосковалось, изнылось. Она и не знала никогда, что так оно бывает. И грустно, и невмоготу, и при этом сладко-сладко!

Бармалей тем временем пробирался заснеженными дорогами Русколанского леса. Пуганая ворона в этот раз куда-то запропала, и он шел, распутывая хитросплетение лесных дорог, один. Так, во всяком случае, ему думалось. И потому, чем дольше он шел, тем больше ему чудилось, что идет он неправильно, что заблудился.

Но всякий раз, когда он останавливался в растерянности, чтобы определить правильное направление, ему казалось, будто машет ему невесть кто в отдалении, будто знак подает. Выбора у него не было, шел туда, куда знаки указывали.