В длинной комнате с низкими сводчатыми потолками и шестью узкими хрустальными оконцами по долгой стене, из которых открывался дальний вид на Чернобожьи чертоги, на возвышении, своеобразным троном стояло венецианское курульное кресло из драгоценной древесины, сплошь Чертозианской мозаикой покрытое. Бармалей видел такое у деда в театре, но откуда это здесь, почитай, в аду взялось, в голову ничего не лезло. Мара по праву своему трон заняла, парню же благосклонным жестом предложила у ног своих на полу устраиваться. Полы, по вкусу Тугарина, сплошь персидские ковры устилали, мягкие, как крыло лебеды, теплые, как бок верблюда. Так что Бармалей с удовольствием там растянулся, мельком почувствовав и подумав, как же он устал.

– Хорошо. Пусть наши слова здесь, в палатах, и останутся, между нами, и чтобы никто другой их не услышал, – сказала Мара, убедившись, что Бармалей ей внемлет. – Но, прежде чем мы начнём, у меня имеется одно предварительное условие. Требование, если угодно. Я хочу, чтобы ты поклялся его выполнить. Неукоснительно!

– Боюсь, мадам, что выбирать мне не приходится, – сказал Борис иронично. – Готов на все.

– Верно, это не обсуждается. Условие мое такое: ты должен пообещать, что, когда все закончится, навсегда заберешь отсюда Снегурочку. Слышишь? Навсегда!

– Неожиданно, – Борис в самом деле был удивлен. – Но какое тебе-то до Снегурки дело?

– Не важно, какое! Я, скажем так, желаю, чтобы она была счастлива. Здесь это невозможно.

– А там?

– Там ты сможешь сделать ее счастливой.

– Я?! Как?

– Много ли девице для счастья нужно? Чтобы любили ее – и всего делов.

– Э-э-э... Да я, собственно, еще и сам не уверен. Она, конечно, ангел, но любовь дело такое, переменчивое. Хотя, да, я за Снегуркой сюда пришел, и не планировал надолго в Русколанском лесу задерживаться. В Берендейске у меня старики, дела, опять же. Так что... Но почему ты так к Снегурке относишься... предвзято, что ли? Интересно. И, самое главное, захочет ли она сама? Ее сердце...

– Захочет, доверься мне. И с сердцем у нее все будет в порядке.

– Как ты можешь знать про это?

Мара усмехнулась.

– Знание жизни, плюс врожденная склонность к предвидению, дают отличный результат.

– Полагаю, жизнь твоя была щедра на встречи и приключения?

– Ты даже представить не можешь, насколько щедра. И, заметь, она еще не закончилась! – добавила Мара несколько игриво. Эх, женщины! – Вообще же, должна тебе сказать, дружок, что годы, любовники и бокалы вина – то, чему не нужно вести счет. Что есть, то есть. Все твое. Поверь, я знаю, что говорю. Так что, клянешься? Увезти отсюда Снегурочку?

– Торжественно обещаю и клянусь, – Бармалей, говоря слова клятвы, поднял перед собой открытую ладонь. Потом, вздохнув, поморщился. Он, конечно, и сам хотел забрать девицу отсюда, однако не любил, когда его связывали какими-то обещаниями, тем более – клятвами. – А Дед Мороз? – спросил следом. – Как он будет обходиться без Снегурки?

– Как-нибудь. В конце концов, справлялся же старик прежде без нее? Что-нибудь придумаем. Теперь важно увезти отсюда Снегурочку.

– Наверное... Но есть другая проблема, и пострашней. Карачун! Злозвон! Он однажды уже приходил за Снегуркой в Берендейск, я сам с ним там сталкивался. Придет и в другой раз!

– А вот с этой бедой придется тебе лично справляться. Об этом мы с тобой и будем сейчас говорить. Но прежде... Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать. Это касается твоих родителей.

– Что здесь может касаться моих родителей? – удивился Бармалей. – Они погибли в аварии пять лет назад.

– Именно про их гибель я и хотела кое-что тебе рассказать.

Все это время, едва только уселась в кресло, Мара держала в руках серп и беспрестанно им поигрывала. За короткую, отполированную до глянцевого блеска рукоятку, она раскручивал его то в одну, то в обратную сторону, при этом серп жужжал, как пропеллер и периодически исчезал из виду, растворяясь в пространстве, размазываясь в светящийся круг. Бармалей следил за этими ее манипуляциями, как завороженный, не мигая. Но тут он не выдержал и взмолился.

– Будь добра, богиня, убери свой инструмент! – вскричал он. – Не могу его видеть больше!

– Что, раздражает, да? – полюбопытствовала Мара. – Нервишки шалят?

– Не то, чтобы... Мне все кажется, что ты этой штукой сейчас отхватишь мне голову. – Молодец схватился за горло и стал крутить головой. – Знаешь, как неприятно! Аж до судорог!

– О, прости, мил человек! Я совсем упустила из виду твои обстоятельства. – Она остановила вертушку и быстрым движением сунула серп куда-то себе за голову, где на спине тяжелым узлом закрученные лежали ее роскошные волосы. Бармалей не сомневался, что так же легко при необходимости она орудие свое извлечет обратно.

– Благодарю! – он поклонился вязальщице судеб. Потом спросил: – Так, что насчет моих родителей? Пять лет назад я был совсем юнцом, мальчишкой...

– И кое-кто решил сделать так, чтобы ты никогда не повзрослел.

– Подожди! Ты хочешь сказать, что та авария была не случайной? Что ее специально подстроили? Но зачем? Кому это было нужно?! Не понимаю.

– Целью был ты, юноша.

– Я? Кому и чем может быть опасен мальчишка?

– Тем, что он однажды вырастет и станет мужем. Тем, что совершит много славных дел. Но позволь, я по порядку... – Она замолчала на время, показалось, долгое. Взгляд ее строгий был устремлен в окно, на чертоги Чернобожьи, пальцы легко играли на подлокотниках кресел. Бармалею стало казаться, что руки ее никогда не знали покоя. В какой-то момент она неосознанным движением потянулась рукой за спину, за серпом, но вовремя спохватилась. – Я никогда никому этого не сказывала, думала, не важно. Но теперь вижу, что важно, что следовало пристальней за всем следить. Место, в котором мы находимся, называется Навьи приемные палаты. На самом деле, ты, пожалуй, первый человек, которого мы здесь принимаем. Предназначение палат другое. Здесь, в одной из тайных комнат хранится Черное Зеркало Судеб, мне подвластное.

– Никогда про такое не слышал!

– И не должен был слышать! Про то никто не знает! Я упомянула тебе о нем, только лишь, чтобы рассказать свою историю. Иначе ты можешь не понять. Слушай же... Да, когда я сказала, что никто про зеркало не знает, это не совсем верно. У меня есть начальник, который знает обо всем, о чем знаю и я...

– Чернобог!

– Это ты сказал! Я же промолчу, но и возражать тебе не стану. Так вот, однажды, направляясь в тайную комнату, чтобы связаться с Зеркалом, я заметила, что дверь в нее приоткрыта. Но это невозможно! – подумала я. И первой моей мыслью было ворваться внутрь и поразить нарушителя! Но потом я поняла, кто там мог быть. И затаилась неподалеку, и стала ждать. Когда неназванный мной посетитель удалился, я сразу за ним вошла в комнату и приникла к Зеркалу.

– И что ты в нем увидела?

– Увидела! Начальник – назовем его так – ведает, конечно, много, но не все. А, может, он просто был небрежен, не знаю... В общем, у Черного Зеркала Судеб есть одна особенность. Она называется – послесвечение. Это когда после сеанса в нем в течение некоторого времени продолжают жить последние картины и образы. Демонстрацию эту можно быстро прекратить, но нужно знать, как. А он, видимо, не знал. Или все же небрежность. Не важно! Когда я вошла, в Зеркале, в его черном омуте еще жили, медленно угасая, картины, из которых я узнала, что живет на свете один малец, за которым следует присмотреть. Этот малец – ты.

– Я?! – Бармалей был до крайности удивлен. – Не понимаю! – твердил он. – Чем заслужил? Не понимаю!

– Что ты! Я тоже не разумела! До поры. Лишь теперь поняла все, – после твоего рассказа о том, что случилось со Снегурочкой, и вообще. Теперь мне ясно, что эта история была затеяна еще тогда. И, видимо, он, начальник, уже тогда справлялся в Зеркале, что да как. Планы строил. И, помимо прочего, интересовался, что может его планам помешать. Тогда он узнал, что можешь помешать – ты.