Поэтому, еще у лифта Бармалей приготовил ключ – от квартиры деда у него имелся свой, личный. Неслышно, на носочках, он приблизился к двери и так же осторожно, стремясь не издать ни звука, вставил ключ и повернул замок.

Замок все же едва заметно щелкнул. Бармалей замер. Стараясь искупить мнимую неосторожность и вобрать ненужный звук в себя, он прижался щекой к двери и приложил к ней, растопырив пальцы, ладонь. Полотно дверное показалось ему чрезвычайно холодным, точно дверь морозильной камеры. Что за черт? – подумал он.

Но тишина в квартире убедила его действовать дальше.

Он осторожно толкнул дверь, приоткрыл ее и неслышно вошел. И так ловко все осуществил, будто всю жизнь лишь то и делал, что подкрадывался.

В дедовской квартире его сразу накрыла такая густая тишина, что хоть на хлеб ее намазывай. Это было неестественно и заставило его насторожиться еще больше. Хотя, куда уж больше? В прихожей лампа не горела, свет падал на пол из приоткрытой двери гостиной. И холод, жуткий холод шел оттуда. Подобравшись ближе в той же неслышной манере, Бармалей заглянул в комнату. То, что он увидел, повергло его в шок.

В двух шагах от дверей, спиной ко входу, и потому не видя Бориса, стоял незнакомый ему гражданин невысокого роста. Бросилось в глаза, что гражданин тот совершенно бос, хоть и в заношенном нагольном полушубке. Растоптанные ноги его были примерно того же цвета, что и засаленная кожа кожушка. Но голову гостя взгромождена шляпа с высокой тульей, по краям которой понавешены какие-то мутные стекляшки. Из-под шляпы по плечам гражданина широко разметаны длинные седые космы.

Бармалей сразу догадался, что это тот самый старик, про которого давеча ему рассказывала Агафья Никитична. Только ей он показался и больше и значительней, должно быть, от страха. Стало быть, тот самый, что Марфу преследовал повсюду. Сердечко у молодца тут и екнуло. Тем более, что в следующий момент он разглядел, что в комнате находятся его дедушка с бабушкой, и увидел, в каком они пребывают состоянии.

Старики сидели на стульях слева от окна, по другую сторону от винтовой лесенки в «кадочку». Сидели привалившись друг к другу плечами, взявшись за руки, и все были запорошены инеем, и даже лица их были покрыты белым снежным налетом, а глаза полны настоящего, неподдельного ужаса. И все потому, что страшный гость их держал в руке свою крючковатую палку, подняв ее над головой, и из этого крюка, как из крана в ванну, лился тот самый морозящий синий туман, про который Агафья тоже упоминала.

Все повторялось. Но на этот раз страшный гость, судя по всему, не собирался ни шутить, ни отступать, а намерен был, будь что, добиться своего.

– Ууууу! – завывал гость. – Ууууу! И от его завывания стыла кровь в венах.

Вот тут Бармалей за своих стариков не на шутку испугался.

Он поискал глазами, чем бы можно вооружиться, и увидел рядом с собой на стене одну из тех «коряшек», которые дед приносил из лесу. По-тихому он снял деревяшку со стены, сжав в кулаке, покачал ей, прикидывая. Неплохая получалась дубинка, увесистая, да и в руке лежала ловко. Не для этой ли цели дед тут ее возле двери оставил? – подумалось ему.

С коряшкой в руке, он напружинился. Изготовился, выжидая подходящий момент для вмешательства.

Но вновь события стали развиваться по случайному, неведомому никому заранее сценарию, неумолимо вовлекая причастных в свой ток.

Старец все еще не замечал присутствия у себя за спиной Бориса, поэтому продолжал начатое ранее пыточное действо.

– Верните мне Снегурку! – требовал он глухим дребезжащим голосом. – Если вам жизнь дорога – верните! Где вы ее прячете, а?!

– Да не знаем мы никакой Снегурки, колдун! – отвечал едва слышно Василий Павлович. – Не знаем! Ты можешь это понять? Какой-то ты непонятливый... – И глаза его были полны муки смертной. Что касается Раисы Петровны, так она, похоже, и вовсе больше не дышала – затихла, склонив голову на плечо супруга. Глаза ее были открыты, но будто прикрылись мутной поволокой, и взгляда уже нельзя было уловить.

– Воля твоя, кукольник! – рек незнакомец. Или так: знакомый незнакомец, поскольку знал о нем Бармалей прежде, но видел впервые и кто такой на самом деле, не ведал. – Воля твоя! Только мой помощник, мороз-упокойник, уже приступил к своим обязанностям. Видишь туманчик? Это он и есть. Он уже заполнил комнату на четверть. А когда заполнит ее на треть, и достанет до твоего сердца, кукольник, тут тебе карачун и настанет. Ну а твоей старушке и того ранее. А ты можешь продолжать запираться. Мне-то все равно. Снегурка от меня никуда не денется, не спрячется. Знаешь почему? Потому что у меня помощников много, не один мороз. Это и ветер-ветрюган, и метелица-вьюга. Они куда угодно проникнут, и что хошь, вызнают. А уж выследить кого-то – уууууу! – им только дай! Думай ходчей, кукольник! Еще мгновение, и твоя супружница вконец окочурится. А и ты тогда за ней следом отправишься! Туда, где яви нет! Ууууу!

Колдун знал, о чем говорил. Туман из его посоха растекался по полу и, мало-помалу наполняя комнату, поднимался все выше. Ему оставалось подняться совсем немного, и тогда он достанет сердца стариков. Как только это произойдет, их сердца превратятся в лед, и они умрут.

Бармалей стоял в тумане почти по пояс, потому что тот вытекал в прихожую тоже, и ног он уже не чувствовал, так они замерзли. Еще немного, прикидывал он, и я не смогу сделать ни шага. Пора действовать.

Но тут случилось вот что.

Войдя в квартиру, Бармалей оставил входную дверь открытой. Туман из прихожей, перелившись через порог, заполонил собой всю верхнюю площадку перед лифтом, а после, нащупав лестницу, устремился по ней вниз. Оказывается, синий морозник был тот еще газ, тяжелей воздуха, отчего прежде стремился занять низины. И это почти сразу привело к резкому понижению его уровня в гостиной.

– Что ж, вы сами выбрали свою участь! – продолжал вещать чужак грозно, и еще выше поднял свой страшный посох. Туман хлынул в комнату полной струей, потоком. Но, вопреки ожиданиям, уровень его в комнате понижался. До того, что Раиса Петровна даже смогла вздохнуть с некоторым облегчением. – Что? Что такое?! – закричал старец на это и, что-то заподозрив, оглянулся.

Тут-то он и обнаружил позади себя Бармалея. Глаза их встретились, взгляды пересеклись, как палицы, как клинки булатные – только искры полетели.

– Ты! Ууууу! – грозно закричал тот, кого Василий Петрович звал колдуном. А дальше вылетели у него слова, которые ни Бармалею, ни присутствовавшим при сем старикам его понятны не были. – Не боюсь я тебя! – кричал страшный старик. – Что бы там Маренка не предрекала! Потому что я изведу тебя прежде, чем ты сам до меня доберешься. Ну, подступай, Бармалеюшка! Я тебе живо глаз высосу! А через ту дыру и всю душу выну! Подступай, тебе сказано! Не томи ожиданием!

Только Бармалея не запугать так просто! И дважды его на поединок звать не нужно! Он и с чертом схватится, не убоится. Тем более, с доброй коряшкой в руке! Да еще когда стариков его любимых спасать надобно.

– Эх! – развернулась рука молодецкая. А плечо его, надо сказать, давно уже раззуделось и облегчения требовало. Соколом обрушился Бармалей на колдуна. – Ух!

Только крепким оказался старик босоногий. И, если на то пошло, стариком он только выглядел, может, нарочно прикидывался, а так был еще о-го-го! Крепок и вообще силушки необычайной.

Выставил старик перед собой клюку свою окаянную, и легче легкого отбил ей наскок молодецкой коряшки. У, ты какой! – удивился на это Бармалей. А если вот так? И вновь обрушился на злого пришельца.

И стали они на палках биться, да друг друга поколачивать – только гул стоял. И ни один не мог над другим верх взять, потому, как молодецкой неистовой ярости противостояла древняя могучая кряжистость. Это как волна морская на утес наскакивает, а итога никакого нет, или он не скоро будет.

В конце концов, каким-то внезапным спуртом или хитрым приемом удалось Борису выбить клюку из рук противника – та и полетела в прихожую, там и грохнулась о стену и у двери успокоилась. Схватились тогда соперники в рукопашную, ломали-ломали друг друга, а потом завалились и ну по полу кататься.