Когда Бармалей, немного взмокший от шагания по сугробам, оказался на соседней улице, ему на встречу выкатился городской трамвайчик. Тот самый, знаменитый Берендеевский трамвай. Громыхая, звеня и подпрыгивая, он катился по рельсам, как музыкальная шкатулка, или как веселый балаган – у Бориса промелькнула такая ассоциация. И эта нарочитая веселость вагончика заставила его изменить свои намерения. Он пустился бегом, и успел вскочить на подножку, откуда перебрался в вагон.
Я выведу тебя на чистую воду, думал он про Марфу. Но не так, не расспросами в лоб. Он вспомнил, что Марфушку старики встретили в трамвае, возможно, в этом самом. И наверняка она ехала с конечной остановки, почему-то Бармалей был в этом уверен. Стало быть, с конечной и следовало начинать дознание, уж коль он решил им заняться. Надо отправиться туда, а там посмотреть. На что посмотреть? Да на что угодно! Что в глаза бросится. Там, вроде бы, есть автобусная станция. Марфа рассказывала про свою деревню в лесу, вот, надо разузнать, до каких деревень по этой дороге автобусы ходят.
Автостанция там, действительно была. Ну, как автостанция? Одно название. Больше эта избушка была похожа на зимовье или охотничью заимку. Беленое известью приземистое здание с огромной снеговой шапкой на плоской крыше, мало отличалось от окружавших его сугробов и формой, и окраской. Отапливали станцию, судя по запаху, углем. Серый дым валил из длинной асбестовой трубы, увенчанной колпаком, поднимался метров до десяти столбом, а там его терзал и рассеивал ветер.
В расписании на стене возле кассы можно было разобрать только это слово – «Расписание». Стекло, под которым, собственно, расписание скрывалось, заиндевело насмерть. Пришлось стучаться в окошко.
– Что надо? – спросила недоступная глазу кассирша, едва приоткрыв окошко, чтобы тепло не улетучивалось зазря. Однако Бармалей все равно ощутил выставленной вперед щекой слабый ток тепла, и еще он уловил приятный запах сушившегося на печи хлеба.
– А скажите, – сглотнув слюну, заторопился он, боясь, что окошко захлопнется. – Скажите, пожалуйста, до каких деревень тут автобусы ходят?
– Расписание перед вами, – пропела кассирша.
– Замерзло оно, не видно ничего, – поспешил объяснить свою настойчивость Бармалей.
– Деревни Митькино и Тютькино, больше по этой трассе на север населенных пунктов, охваченных автобусным сообщением, нет.
– А автобусы когда ходят? Они сейчас вообще ходят?
– Конечно. Один автобус у нас. Два рейса делает, утром и вечером. Утренний уже ушел, скоро вернуться должен. А вечерний в семнадцать тридцать. Что еще? Все?
И, не дожидаясь нового вопроса, окошко захлопнулось, отделив теплое нутро автостанции от зимы снаружи. Бармалей немедленно почувствовал себя немного брошенным в пургу на северном полюсе, хотя никакой пурги и в помине не было. Он подумал, что вечером ехать по деревням, смысла нет, а ждать завтрашнего утра не хотелось. Тогда у него зародился один план. Он снова постучал в окошко. Через минуту оно раскрылось, на такую же величину, как прежде. Видно, что-то его там ограничивало.
– Что еще? – судя по тону вопроса, кассирша уже начинала терять терпение.
– А скажите, до этих Митькино и Тютькино далеко? Сколько километров?
– В Тютькино не заезжает, от остановки еще километра полтора идти. А Митькино конечная. Километров десять от нас, не больше.
– Еще скажите, дорогу от снега расчистили?
– Конечно, мил человек! Автобус как, по-вашему, ходить должен?
– Спасибо!
Окошко неожиданно раскрылось шире обычного, и в нем сверкнул любопытствующий глаз кассирши.
– Счастливого пути! – пожелала она назойливому клиенту, прежде чем окошко захлопнулось окончательно.
Вот, она поняла, подумал Бармалей. Но она сомневается. А мы ей, и прочим разным, докажем, что нас недооценивать нельзя.
С этими мыслями он вернулся к трамвайчику, успев забраться в него перед самым отправлением. Думая о чем-то и сосредоточенно глядя в заиндевевшее окно, будто проницая его взглядом, он проехал в обратном направлении несколько остановок. Если точно – сошел на четвертой. Там он сразу свернул за угол и, пройдя совсем немного, оказался перед длинным приземистым зданием с большими воротами, выходившими на улицу. На большой вывеске красными буквами – АВТОМАСТЕРСКАЯ. Потянув утепленную дверь, устроенную в одной из воротин, он вошел.
Еще перед крайней поездкой с группой, он загнал сюда машину на обслуживание, да чтобы заодно и переобули ее на зимнюю резину. Старенькая дедова «Волга», которую Василий Павлович отдал внуку в вечное пользование, требовала заботы и ухода. И Бармалей старался все, что нужно, ей обеспечивать. По идее, машина должна была быть готова, на ходу, и он надеялся смотаться на ней в Митькино. А, если придется, то и в Тютькино.
Интересно, что в этой мастерской какое-то время проработал механиком Аркаша Насос. Собственно, отсюда он и вынес свое прозвище, превратив его впоследствии в сценический псевдоним. А что, нормальный ход. Так вот, по Аркашиной протекции вся группа обслуживала и ремонтировала свои авто здесь, а механики все поголовно являлись их фанатами. Борис надеялся, что про его уход из группы еще не прослышали, а то ненужных разговоров не избежать. Только, он в чем виноват? Может, в чем-то и виноват, но все же инициатива исходила не от него.
И правда, автомобиль его оказался в полной боевой готовности, ждал хозяина, персонал встретил Бармалея, как обычно, восторженно, так что через полчаса он уже гнал по северной трассе на Митькино. Перед выездом из города, правда, еще заехал заправиться.
Машина стремительно неслась на север сквозь заснеженную, морозную страну. Колеса пели монотонную песню, цепляясь шипами с шипами за снежный наст. Зимняя резина хорошо держала дорогу, так что Бармалей, пребывавший поначалу в небольшом напряжении, понемногу успокоился и расслабился. Солнце с утра вовсю светило с ясного неба, от щедрот заливая окрестные равнины сиянием. Хвойные в основном леса, зеленой линией тянувшиеся поодаль, постепенно подобрались к самой дороге и, вот уже, выставили караул вдоль обочин. Ели-гренадеры да сосны-великаны, все в белых пушистых полушубках.
На душе у Бармалея было на удивление светло и тихо, ни грусти, ни печали по поводу принесённого Насосом известия он не испытывал. Впрочем, и радости никакой тоже. Да и с чего бы? Что произошло, то уже произошло, переживать по этому поводу глупо. Жизнь предложит другие варианты развития, и как-то все наладится. Не так, так эдак. Еще не известно, кто в итоге выиграет, а кто проиграет. Надо просто немного подождать. И, да, потерпеть. В его случае это будет не так уж сложно. Ему точно есть чем заняться, одна Марфа чего стоит.
Марфа... Марфа, это загадка. Загадку надо отгадать.
Он включил радио, и тут же в салон ворвался собственный его голос. Крутили последнюю запись группы, песня вошла в горячую ротацию на самом популярной в городе радиостанции. И что им не нравится? – подумал он, все-таки, зло. Отличная же песня! Народ в восторге. Потянулся, чтобы выключить трансляцию, но передумал. Пусть! – решил. А кто не хочет, тот не слушает!
Дальше до самого Митькино Бармалей, как ему казалось, ни о чем не думал. Только смотрел на дорогу и управлял стремительным полетом своей ласточки. Говорят, чтобы оценить ситуацию правильно, надо перестать о ней думать. Выбросить из головы. Напрочь! Вообще все мысли заморозить. Сделать разум пустым и холодным. И тогда, через какое-то время, нужное и правильное решение придет само. Снизойдет, как озарение.
Может, и так, только ему никаких светлых решений в награду за ничегонедуманье не пришло. А, да. По дороге он видел забитый снегом поворот на Тютькино. Но всего лишь отметил, где он находится, сработал бесстрастным видеорегистратором, решив не отвлекаться и ехать прямиком в Митькино.
Прямиком в Митькино, это, как выяснилось, не фигура речи. Дорога после развилки действительно лежала прямая, как натянутый канат. Видимо, проложили ее уже в новейшее время, а не в доисторическое, когда следование от пункта до пункта, от города до города подчинялось иной, не механической логике. Бармалей еще подумал, что остатки той, изначальной дороги, или тракта, до сих пор петляют по округе. Правда, до весны они все равно будут скрыты под снегом, так что и думать об этом бессмысленно.
